Александр Червинский - Шишкин лес

— Я не тискаю, — говорит Жорик, — я знаю, как у этих лохов бабки достать. Сами принесут.

— Так пусть скорей несут, — смеется Игнатова. — И ты станешь моим продюсером, и я выйду за тебя замуж, как Софи Лорен за Карло Понти.

— Это кто?

— Тоже крутые. Как мы с тобой. Мы ведь с тобой оба страшно крутые, да?

Идет к самолету, совсем уже забыв про Жорика, а Жорик смотрит на двух бомжей и напряженно думает. Бомжи делают ему ручкой.

Вот про это я и толкую — все на свете связано, и где кончатся одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.

Это было недавно, в июле, а сейчас конец августа. Асатиани сидит в моей монтажной на «Мосфильме», за моим монтажным столом. За этим самым столом я, молодой, клеил «Немую музу», и Ксения иногда оставалась здесь. И засыпала на полу, как сейчас спит Игнатова.

Асатиани вдруг стукает кулаком по столу, поворачивается к Игнатовой и толкает ее в бок.

— А? Что случилось? — вздрагивает она.

— Я работать не могу. Я все время думаю. Это тебе тот самый тип звонит, которого Николкин тогда на студию приводил?

— Ну да, Жорик. — Игнатова еще не совсем проснулась.

— О чем ты с ним тогда разговаривала?

— С кем?

— С этим идиотом? Я же видел, как ты с ним в декорации разговаривала.

— О деньгах.

— О каких деньгах?

— Ну, я ему сказала, что тебе нужны деньги на фильм, и он врал, что вот-вот достанет, — окончательно просыпается Игнатова.

— Что ты ему сказала?!

— Что на фильм нужно девять миллионов.

— Почему девять?

— Не знаю. Я наугад брякнула. А что?

— Я б и за один миллион снял.

— У него и миллиона нет, Дато. Никаких денег у него нет.

— А сейчас зачем он звонил?

— Говорит, что сейчас деньги привезет. Но это же, чтоб я к нему вышла. Ну врет мальчик, врет. Я ж говорю, влюблен.

— А может, и не врет, — хмурится Асатиани. — Вольская говорила, что Николкины должны девять миллионов долга за Алексея Степановича кому-то заплатить. Он не врет.

— Тогда — что?.. — начинает понимать Игнатова.

— Не может же быть такого совпадения, — говорит Асатиани. — Девять — и тут и там. И он со студии в тот день вместе с Николкиным туда поехал. Он не говорил тебе, как он достанет деньги?

— Ну, мало ли что он говорил.

— Что конкретно? Вспомни!

— Что какие-то лохи сами принесут ему девять миллионов. Слушай, если это он, надо же позвонить.

— Кому?

— Николкиным. Надо их предупредить.

— О чем?

— У него есть пистолет.

— Никуда ты не будешь звонить. Если узнают, что ты с ним говорила об этих деньгах, ты в деле об убийстве будешь проходить как соучастница.

— Я?!

— Деньги же он тебе достает. Не мне же. У тебя с ним что-то было?

— У меня? С ним? Дато, ты что? Я просто с ним болтала! Просто шутила!

— Нашла с кем шутить.

— Слушай, я все-таки позвоню.

— Тебе мало, что твой дедуля всю жизнь сидел? Тоже хочешь?

Игнатова затихает. Потом все-таки спрашивает:

— А если он действительно деньги сейчас привезет? Что тогда?

На этот вопрос четкого ответа у Асатиани пока нет. Но он четко знает, какой фильм на эти деньги он мог бы снять. Очень хороший фильм.

Сорокин вернулся в машину, Маша впала в подобие столбняка. Степа заискивающе заглядывает ей в глаза.

— Ну еще немножко потерпи, — говорит он. — Они ждут того, кто приедет от Левко за деньгами. Потерпи. А ведь так и думали, что это Л-л-левко, да?

— Нет, деда, — говорит Маша, — ты не был уверен, что Левко. Ты же нас всех подозревал.

Жорик подъезжает к Калужской заставе, к выезду из Москвы, прижимает к уху мобильник. Пистолет лежит рядом с ним на сиденье.

— Абонент недоступен, — говорит автоответчик. — Оставьте ваше сообщение.

— Ну проснись же ты, в натуре, — говорит Жорик. — Я сейчас сгоняю за бабками и обратно вернусь. Люблю. Целую. Жорик.

Он включает радио, врубает на полную громкость «Эхо Москвы» и мчится вперед, с музыкой.

Автоматчики нацелились на дверь квартиры Левко. Офицер становится перед дверью на колени и возится с замком.

На Камчатке уже начался рабочий день, и Панюшкин туда только что позвонил из Машиного кабинета на Кропоткинской. Николкины и люди Петрова уже уехали. В галерее остался только Панюшкин и Катков с его худой «крышей», сторожат то, что осталось из непроданного на аукционе.

Панюшкин долго слушал, что рассказывали ему камчатские коллеги, и теперь, положив трубку, задумчиво гладит бороду и смотрит на сидящего против него Каткова.

— Ну? — спрашивает Катков.

— Жорик, — говорит Панюшкин.

Он смущен и оттого сейчас еще больше похож на своего предка-священнослужителя.

— Вот ведь какая грустная история, — говорит он. — Но причина та же. Любовь.

— При чем тут Жорик? — Катков еще не понимает, что произошло.

— Жорик камчатского этого специалиста в Москву вызывал. И это Жорика Ксения в машине с Николкиным видела. Алексей Степанович его на студию возил. А потом вместе с ним в клуб вернулся. Так что Жорику осталось только кнопку нажать.

— Какую кнопку? — все еще не понимает Катков.

— На этой штуке, которой телевизором на расстоянии управляют. Только она штучку слегка переделала.

— Кто?

— Эта несчастная, которую Степан Сергеевич у телевизора мертвой обнаружил. Очень странная вещь алкоголизм, господин Катков, личность и мораль уже в человеке вконец разрушены, а профессиональные таланты еще живут. Вот она всю техническую сторону и осуществила. А по линии шантажа все, вероятно, спланировал ее муж. Бомжи эти были муж и жена. Вот и помогли влюбленному Жорику. Может, за бутылку и помогли. Тоже, должно быть, когда-то сильно друг дружку любили, ежели до такого состояния рука об руку дошли, Господи, воля твоя. Интересно, эту идею прикрыться Камчаткой тоже они изобрели или он сам додумался?

И Панюшкин набирает телефонный номер, оставленный ассистентом Петрова.

Офицер на лестничной площадке у квартиры Левко кричит:

— Отставить!

Поздно. Группа захвата уже ворвалась в квартиру.

Уже положили на пол Павла, и вывернули ему руки, и разбили ему в кровь лицо. Уже выволокли из кровати Таню, и ей уже сказали, где нашли Петьку.

— Я не знаю, как он в фургоне оказался! — кричит ей Павел. — Ты мне что, не веришь?

Не верит. В этот момент, естественно, не верит. Потом поверит, но будет уже поздно. Потом уже не восстановить.

А «фордик» Жорика под музыку «Эха Москвы» проезжает мимо поста ГАИ и, нырнув под эстакаду, исчезает в темноте Калужского шоссе.

— «Форд» угнанный, — сверившись со списком, говорит напарнику постовой и убегает в ярко освещенную будку поста сообщать по линии.

Зажигаются фары стоящей на обочине шоссе машины ГАИ, взвывает сирена, и патруль устремляется в погоню.

Жорик слышит сирену и оглядывается: Ну козлы!

Он хватает лежащий рядом пистолет, поворачивается назад и стреляет сквозь стекло. Не попал, но видит, что милицейская машина сразу отстает.

И тут впереди вдруг возникает ярчайший свет, и надвигается протяжный, паровозной силы гудок, и прямо в лоб Жорику влетает неожиданно возникший из темноты «КАМАЗ», и, ослепленный его фарами, Жорик зажмуривается, резко сворачивает на обочину, теряет управление, слетает с шоссе и врезается в лежащую у дороги метровую трубу строящегося газопровода.

И взрыв. И багровое зарево. И не успел даже мальчишка испугаться.

Так о чем я думал? Ага. Кто я? Сейчас все кончится, а я так и не додумал. И пока я не додумаю, самолет будет лететь над осенним Подмосковьем, и бесконечно будет разворачиваться подо мной знакомый пейзаж. Картофельное поле. Свалка. Особняки с блестящими на солнце медными крышами. Железная дорога. На лугу стог с длинной фиолетовой тенью. Девушка загорает в траве, машет мне рукой.

В прошлом году Степе исполнилось девяносто лет. Президент вручил ему орден. Мой папа говорит, что он трудно сходится с людьми, но между ним и Путиным сразу возникла душевная близость. А Зина Левко умерла.

Вот она, лежит в гробу. Много цветов. Наши по-соседски пришли с нею проститься. Павел сидит в углу и смотрит на них. Они все пришли. И Степа, и Антон с Айдогды, и Котя с Таней и Петькой, и Маша с Сорокиным. И Макс с новой молодой женой.

Павел Левко теперь живет на Кипре. После расставания с Татьяной он как-то скис, Камчаткой заниматься он не стал, и она до сих пор не стала помесью Калифорнии с Гонконгом.

Макс кладет цветок на гроб Зины и долго смотрит на нее, и ему кажется, что она сейчас откроет глаза и скажет:

— Все равно ты будешь мой.

Потом Николкины возвращаются в наш дом и садятся обедать.

Мебель опять стоит на своих местах, и картины висят там, где всегда висели. И рояль Чернова вернулся в гостиную. И в буфете мерцает бутыль с красной водкой.

У Маши с Сорокиным в результате их сложных отношений все-таки родился сын, и ему уже исполнилось три года. Его зовут Степаном. Он заикается.