Тамара Каленова (Заплавная) - Не хочу в рюкзак. Повести.

Он не стал с ней спорить. Теплая маленькая рука перебивала все мысли.

— Куда идем? — беспечно спросила Маша, заглядывая ему в лицо.

Славка замедлил шаг. В самом деле — куда? В кино поздно. Городской сад? Не хотелось вести Машу под бесцеремонные взгляды скучающих парней.

— Не спрашивай, — тихо ответил он и слегка прижал маленькую руку локтем.

Они свернули в переулок с дощатыми тротуарами. Деревянная резьба на деревянных старинных домах казалась только что сотканным кружевом.

Там, в конце переулка, был небольшой сквер. О нем мало кто знал — он был в стороне от больших и шумных улиц. Зимой на его аллеях не протаптывались тропинки, разве что чья-нибудь лыжня совьет несложный узор между деревьями. А летом голубыми вечерами в нем скользили редкие молчаливые пары.

Этот сквер показался Славке самым защищенным, самым тайным местом во всем городе, единственным, куда он мог привести девушку.

— Видишь, тополя? — доверительно спросил Славка. — Двухэтажные! Внизу старые, вверху молодые. Горкомхоз пилит их весной...

— Красиво, — сказала Маша. Но сказала почему-то с усилием.

«Идиот! — ругнул себя Славка. — Надо бы в кино! Ясное дело — ей здесь неинтересно».

— Знаешь что? — выпалил он вдруг неожиданно даже для самого себя. — Айда в общагу! Была когда-нибудь?

— Н-нет, — неуверенно ответила Маша. — Вроде неудобно...

— Удобно! — убежденно сказал Славик. — Пошли! Такие ребята! — И он решительно повлек за собой Машу.

Гришка дымил в окно у рекламного щита:

«Танцы под оркестр!

Билеты под стипендию!»

Плакат останавливал каждого второго. А издали казалось — останавливал Гришка, ибо каждый второй был знаком с ним.

Маша тотчас узнала его — заметный парень.

— Привет, Григ! Что делаешь? — непривычно-фамильярно приветствовал его Славка.

— Привет, — дружелюбно ответил Гришка. — Стою и смотрю: кто приходит хороший, а кто плохой. — И уставился веселыми глазами на Машу.

Но Машу было трудно смутить. Она дернула Славку за рукав:

— Ты, кажется, вел меня к своим друзьям?

— А это и есть мой друг, — пробормотал Славка.

— Поздравляю, — сказала она. Гришка не обиделся: они были в расчете.

— Что ж мы стоим? — добродушно спросил он. — Сердитая девушка, приглашаю вас к нам... в три-двадцать два!

Когда Маша увидела, как он гордо-застенчиво пошел по коридору, почти доставая головой неяркие лампочки, она непроизвольно выпустила Славкину руку и приотстранилась.

У Славки заныло сердце.

Комната 3-22 была полна народу. Гришка перезнакомил Машу со всеми, представляя ее то как «звезду арены», то как «акробатку на проволоке».

Через минуту она уже знала и Егора, сокурсника Гришки, и Лиду, маленькую и на первый взгляд какую-то очень незаметную — ту самую, которая стояла с парнями на улице.

Лида сунула Маше холодную ладошку и тотчас отошла от нее, словно чувствовала, что рядом с Машей она сама проигрывает. Принялась резать хлеб. Егор поспешил ей на помощь, стал открывать консервы.

Какой-то черный, громадного роста парень оторвался от радиоприемника, которому он перебирал внутренности, и мельком бросил Маше:

— Можно сесть.

— Спасибо, — ответила Маша и опустилась на стул, пододвинутый галантным Егором.

— Это Измаил, — с гордостью прошептал Славка, кивнул на парня у радиоприемника.

Разговор, прерванный приходом гостей, продолжался.

— ...Вот я и говорю, — сказала Лида. — Два года Галка училась с нами. Когда заваливала сессию, мы ее вытаскивали. Нет стипендии — скидывались по полтора рубля с человека. На свидания лучшие вещи у нас брала... Словом, с ней как со всеми: и уважали, и жалели, и помогали... Хоть и не очень способная, но ничего девчонка была... А тут такая история!

— Не кипятись, Лидка, — перебил ее Гриша. — Лучше объясни, как вам попал ее дневник?

— Толком не знаю. Пришла с занятий, а девчонки читают. Говорят, на кровати лежал. Кто-то принял за свои конспекты...

— Но ведь дневник не конспекты, — улыбнулся Гришка.

— Ты не знаешь девчонок! — вспыхнула Лида. — Трудно удержаться от соблазна.

— Что же было в дневнике? — спросил Измаил, безнадежно махнув рукой на разворошенный радиоприемник. Яркий в своем белом спортивном свитере, он стал посреди комнаты, задумчиво переступая с носков на пятки.

Лида отложила нож и потянулась за тарелкой.

— Не помню, — сказала она. — Спасибо, Егор, хватит кромсать несчастное железо, отдыхай... В дневнике было такое!

— Какое же? — уточнил Измаил.

Маша заметила: говорил он требовательно, четко, сильным и красивым голосом. Как будто знал, что каждое его слово имеет вес.

— Оказывается, ей никто не нравится: ни ребята, ни преподаватели... Она вбила себе в голову, что должна стать артисткой. Что ж, каждый волен выбирать путь... В драмкружке все — мелкота, ничтожество... И мы... — сказала Лида.

— При чем здесь вы? — спросил Егор.

— А при том! О самых близких подругах она написала только гадости! Без исключения, обо всех!

— И о тебе?

— Да. Но не во мне дело. Наташка Григорьева, которая спасала ее от деканата, спала с ней на одной койке, отдавала последнее, в дневнике превратилась в тупицу. Мы все до одной — мелкие, ничтожные, без проблеска ума... Так не бывает, чтобы все, а, ребята? И ведь самое обидное — была с нами так ласкова: «Ах, девочки, я люблю вас!..» Фу!

— И что же вы сделали? — спросил Гришка.

— Думаем...

— И думать нечего, — отчеканил Измаил. — Нужно устроить суд чести! Чтоб она услышала правду в глаза.

— Подожди, Измаил, — остановил Гриша. — Может, эта девчонка не совсем уж такая? Дневник — это только дневник! И ему тоже нельзя во всем верить.

— Суд, только суд! — не соглашался Измаил. — Мы слишком добренькие! Из жалости защищаем. Она не доросла, чтоб называться студенткой.

— Во-во, — вставил Егор. — Давай, Измаил, валяй речь в честь советского студенчества.

— Я знаю, в институтах полно случайных людей, — продолжал Измаил. — Давать им волю — значит заражать бесталанностью все вокруг. Смотри, Лида, если девчата промолчат, я сам подниму шум!

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Егор. — Ты прав, но оставь свой пафос до судилища. А сейчас у нас гости... К тому же мы давно не виделись, и нам есть о чем поговорить, кроме дневника.

Все посмотрели на Славку и Машу. Егор, хитро улыбаясь, достал две бутылки «Варны».

— Фу-ты, ну-ты! Югом запахло, — засмеялся Гришка.

— Я и воблы припер, целый чемодан.

— Маша, давайте к столу! — скомандовал Измаил.

Они встретились глазами.

— Нет, давай стол — к Маше! — потребовал Славик. — Не хватает стульев, придвинем к кровати!

Измаил схватил стол и перенес его как что-то невесомое. Холмик из ломтей хлеба, пары коробок «Щук в томате», конфеты, стаканы — даже не шелохнулись.

У Маши вспыхнули глаза: она привыкла считать силу неотъемлемой частью красоты. Она снова встретилась глазами с Измаилом. На этот раз надолго. У Славки опять заныло сердце. По молчаливому уговору парней он сел рядом с Машей.

— Ну, наконец-то все вместе! — радостно вздохнула Лида. — Лето так долго тянется...

Все засмеялись, поглядывая на Гришку. Подняли стаканы, позаимствованные из студенческой столовой.

— Вот и выпьем за «долгое лето»! — предложил Измаил.

Выпили и зашумели, заговорили сразу. Лида как-то сразу раскраснелась, похорошела.

— Ты что, сухой закон подписал? — удивленно, с оттенком заботы обратилась она к поскучневшему Славке.

— Ну, ты кажешь... — пробормотал Славка, не желая привлекать к себе излишнего внимания.

— Или заболел? Тогда не пей, — сказала Лида.

— От твоих глаз не скроешься! — улыбнулся Славка в ответ и выпил.

Лида охнула тихонько и погрозила ему пальцем.

— Делать назло — все равно что пальто наизнанку надевать. Забыл? — и они со Славкой засмеялись, видимо что-то вспомнив.

Тем временем парни заговорили о походе, вспоминали забавные случаи. Егор копировал какого-то рассеянного преподавателя.

Маша откинулась на спинку стула. Она мало что понимала в этих обрывочных воспоминаниях и не могла принять участия в общем разговоре. Но ей не было скучно. Мысленно она стала соединять этих людей, которые ей понравились с первого взгляда, невидимыми ниточками. На языке цирка это называлось «лонжировать».

Ясно, что такая прочная ниточка тянется от Лиды к Гришке. Простым глазом заметно. А от него... Неизвестно.

От Славки — к ней, Маше.

От Маши — не-ет! Еще рано об этом думать...

От Измаила — непонятно... Слишком дружелюбна и непроницаема чернота его глаз. Одинаково смотрят они и на Лиду, и на ребят, и на нее. Пьет, улыбается, слушает.