Валентин Катаев - Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф

Иван Степанч, загадочно улыбаясь, положил на ковер словарь.

Ван Гутен передал письмо директору цирка, в последний раз пожал одиннадцать рук товарищей-чемпионов и вышел в круг, надевая перчатки.

Раздался свисток. «Будь что будет», — подумал несчастный голландец, не смея отвести своих честных глаз от ядовитых глаз Иван Степанча.

С отчаянием обреченного кинулся к неумолимому Иван Степанчу и дал ему в морду.

Кожаная голова мопса закрыла на секунду всю узкую голову Иван Степанча.

Вентиляторы жужжали в мертвой тишине, как аэропланы, разбрасывая сильные электрические искры.

Иван Степанч пошатнулся и упал. Судьи схватились за часы, считая секунды.

Голландец вдавил голову в богатырские плечи и ждал гибели. Он не сомневался, что ближайшие три секунды принесут ему гибель.

По правилам бокса, борец, пролежавший более десяти секунд, считается побежденным.

Прошла одна секунда, две и три.

Вентиляторы жужжали. Иван Степанч лежал.

Четыре, пять, шесть, семь.

Иван Степанч лежал.

Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать и тринадцать.

Гробовое молчание.

Прошло еще две минуты, после чего на арену вышли четверо очень красивых лакеев в простых фраках, взяли Иван Степанча за руки и за ноги и унесли.

Публика неистовствовала.

— Что это значит, негодяй? — заревел директор.

Иван Степанч с трудом раздвинул левым глазом вздутую, разноцветную щеку, перелистал словарь и старательно выплюнул на ковер четыре передних зуба.

Толпа громила Спортинг-Палас.

1923

На эстраду провинциального клуба вылез громадный небритый человек в зловещем фраке.

Он громко откашлялся и затем сиплым шепотом спросил:

— А где же аккомпаниатор?

— Помилуйте, товарищ лектор, — встревожился Саша, — лекция ведь! Самогон ведь. И борьба с ним. Какая же может быть тут музыка?

— Лекция? Гм… А может быть, спеть все-таки что-нибудь, а? Из «Демона», а?

— Хе-хе! Лекция ведь.

— А я, ей-богу, лучше спою! Чесс… слов… Этакое что-нибудь…

Н… на земле весь р-р-род людской

Ча-тит адин кум-м-мир свящ… е-э-ээ…

— Что вы, что вы! Лекция ведь. Самогон ведь и, так сказать, борьба. Так у нас и на афише написано.

— Разве? Ну ладно! Гм… гм…

Человек во фраке густо откашлялся, взялся руками за шею, мотнул головой и стал в позу.

Председатель позвонил.

— Товарищи, призываю вас к порядку! Сейчас товарищ из центра будет докладать на тему о самогоне и так и далее. Тема очень важная в общественном смысле трудящихся, и которые, может, предпочитают танцы, то те могут покинуть аудиторию. Слово представляется товарищу из центра.

Докладчик посмотрел вокруг голубоватыми глазами, качнулся и сказал:

— Товарищи! В этот грозный час, когда Республика Советов стонет перед кознями наемников мирового капитализма, мы не можем оставаться индифферентными. Все как один! Верно я говорю?

— Верно, — одобрительно подтвердили из зала.

— Да, товарищи! Мы все, как один, должны встать на борьбу с самогоном! Тысячи людей пьют самогон, и тысячи людей отравляются ежедневно этим злостным ядом, который разрушает организм. Верно я говорю?

— И даже слепнут, — сказал из зала деловитый бабий голос.

— В-в-верно, гражданка! Оч-чень дельное замечание! Именно — слепнут. Бывает. И глохнут. Чесс… слово… Итак, товарищи, мы видим, что самогон — это страшный яд, который бич. А почему?

Докладчик обвел притихшую аудиторию грозным взглядом.

— А па-а-чему?

Он выдержал эффектную паузу и, в достаточной мере насладившись тишиной, повысил голос:

— А потому, дорогие товарищи, самогон приносит вред, что очищать его как следует до сих пор не научились… А что может быть проще — очистить самогон? Пара пустяков. На одно ведро самогона берется три фунта простой, обыкновенной, ничем не замечательной соли.

— Крупной или мелкой? — быстро спросили из зала.

— Лучше всего мелкой. Но, конечно, можно и крупной. Ну-с, затем насыпают эту соль в самогон и сверху ведро прикрывают чем-нибудь теплым. Одеялом, например.

— А подушкой, товарищ лектор, можно?

— Можно и подушкой! Даже подушкой лучше. Да, дорогие товарищи! Затем надо взять фунтов пять-шесть простой, примитивной клюквы…

— Клюквы! — восторженно взвизгнула баба из третьего ряда, хлопая себя по бедрам. — Ах ты ж боже ж мой! Клю-у-квы!

— Именно — клюквы! — торжествующе воскликнул лектор. — Обыкновенной что ни на есть клюквы. И варить вышеупомянутую клюкву на медленном огне, подмешивая туда квасцов, мелу, соды…

— А квасцов-то много?

— А соды-то?

— Товарищ лектор, а как же, ежели…

— Тише! Тише! Дайте слушать! Не напирайте! Квасцов-то много надо подмешивать?

В зрительном зале начался шум. Задние напирали на передних. Женщины пищали. На кафедру летели записки.

— Товарищи, не все сразу! Прошу по порядку. Вот тут поступила записка с вопросом: «Можно ли для крепости в самогон подмешивать перцу и табаку?» Отвечаю: ка-а-а-нечно, нет! Перец и табак, подмешанные в самогон, действительно создают впечатление крепости, но в действительности никакой крепости не увеличивают, а голова потом болит как проклятая. Ну-с… Итак, я продолжаю. А когда, дорогие товарищи, клюква уварится и пустит сок, надо взять сито, простое, наипримитивнейшее кухонное сито, которое…

Председатель побледнел.

— Товарищ докладчик, прошу держаться ближе к теме!

Публика заревела:

— Пущай выскажет! Просим, просим! Не мешай докладчику! Соды-то сколько? Мел толченый аль куском? Да пущай еще раз про сито скажет!

Докладчик же, склонив голову и полузакрыв глаза, продолжал говорить:

— Засим, дорогие товарищи, всю эту музыку надо протереть сквозь сито в сосуд…

— Сосут?! Ах ты ж боже ж мой, и уже сосут? А?

— Вот как здорово!

— …в глиняный сосуд, в который перед этим положить…

Председатель схватился за голову и бросился за кулисы. Саша стоял, прислонившись холодным потным лбом к боковому софиту.

— Саша, — тоскливо провыл председатель, — он деморализует аудиторию! И на доктора не похож! Может, ты ошибся, кого другого привез?

— Ничего не ошибся, — глухо сказал Саша. — Сам в гостиницу ездил, в номер восьмой.

Председатель затрясся.

— Восемнадцатый, а не восьмой! Зарезал! Тащи его с эстрады! Не восьмой, а восемнадцатый! Занавес! Занавес! Перепутал! В восьмом актер. Шляпа!

Саша судорожно задергал занавес.

Но было уже поздно. Лектор стоял посередине зала, окруженный восторженной аудиторией, и отвечал на записки.

Председатель припал к щелке занавеса. Минуту его лицо выражало отчаяние. В следующую минуту оно слегка прояснилось. Затем председатель озабоченно покачнулся и вдруг хриплым голосом крикнул в зал:

— Товарищ лектор! Ну а как же, ежели, например, в закваску слишком много дрожжей положишь, а она и загустеет, подлая?..

И с этими словами ринулся в самую гущу любознательной аудитории.

1923

Сонькин шумно ворвался в кабинет директора треста. Директор в это время говорил по двум телефонам, писал доклад, пил чай с бубликами и считал на счетах. Лицо у него было измучено. Он удивленно посмотрел на незнакомого Сонькина.

— Я — Сонькин. Здравствуйте. Вы можете заработать.

— Да? — спросил обалдевший директор, плохо соображая, что ему говорят.

— Пишите аванс на пять тысяч золотом, и через пару дней они уже будут у вас на складах.

— Кто — они?

— Кедровые иголки. Сто пятьдесят тысяч пудов.

— К-кедровые и-иголки? Вы с ума сошли?

Сонькин снисходительно улыбнулся:

— Именно кедровые, именно иголки, и именно это вы, скорей, сошли с ума.

— Милый, но для чего же нам кедровые иголки, если наш трест занимается исключительно рыбой? И вообще, не мешайте мне работать! Я занят… Да, да! Я слушаю. Алло! Кто говорит?.. Червонцы? Ничего подобного — товарные рубли! И воблу, естественно! Алло!!

Сонькин уютно развалился в кресле, разглядывая бронзовую собаку на директорском столе.

Директор покончил с телефоном и принялся за доклад.

Сонькин улыбнулся краем левого глаза и дружески посоветовал:

— Все-таки вам надо купить кедровые иголки.

— Вы еще здесь?! — воскликнул директор. — Товарищ, вы мне мешаете работать! Вы видели на дверях надпись: «Без доклада не входить»? Попрошу вас выйти.