Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

В последний раз прошел он по деревне, мимо молчаливых, отчужденных урманцев, мимо окаменевшего Яруллы — невысокий, но плотный, в романовском полушубке и меховой ушанке, надвинутой на одутловатое лицо, на котором, как свинцовые картечины, светились смертельной ненавистью глубоко посаженные глаза.

Ярулле пришлось вступить в колхоз вместо отца. Не смог он, обремененный теперь заботами о такой большой семье, уехать в Казань.

Но для того ли он уезжал в город на десять лет, чтобы снова взяться за цеп и косу? Хотел стать рабочим высокой квалификации, а выше кочегара не поднялся. Для тестя это все равно, что дворник или старьевщик. Выходит, зря убил время! А мог бы даже на ветеринарного фельдшера выучиться! Ну, как вернется Зарифа из Челябинска да в самом деле сядет на трактор! Одними насмешками сживет со свету. Ярулла работал в колхозе то за конюха, то помогал плотникам, но от смутного, тяжелого беспокойства чувствовал себя словно волк, приморозивший хвост к проруби.

И вдруг по деревням и селам Зауралья прошел удивительный слух: в Башкирии, возле деревни Уртазы, из скважины, пробуренной разведчиками, ударил нефтяной фонтан. Заговорили об этом и в Урмане.

«Нефыть! Что такое нефыть?»

— Керосин. Вот что такое нефыть! — заявила Бибикей Насибуллина, стоя у плетня, который отделял ее двор от двора Низамовых. — Зарифа рассказывала, как он добывается. Мы тут ходим, хлеб сеем, лен да коноплю треплем, а под нами керосиновые реки текут…

— Уф, алла! Что теперь будет? — воскликнула Шамсия, совсем высохшая и постаревшая после смерти мужа.

— Хорошо будет, — сказал Хасан, пришедший навестить молодоженов, переехавших снова в осиротелый дом Низамовых. — За бутылкой керосина гоняемся, а тут свой появился. Это не хуже, чем в сказках: молочные реки, кисельные берега: трактора-то керосином заправляют?

— Говорят, что этот керосин черный, как горелое масло, — вмешался в беседу Ярулла, который поправлял дверь хлева, оторванную ветром.

— На то ученые люди есть — очистят, — с неожиданным сознанием своего превосходства возразила мать Зарифы, наслушавшаяся от дочери о машинах и горючем для них. — Заводы строятся, чтобы делать керосин. Ставят возле печей чаны высокие с трубками, по ним керосин и течет вроде самогона. Смола там еще какая-то получается.

— Я об этом тоже слыхал, — подтвердил с важностью Хасан. — Был у нас красноармеец в отряде с бакинского завода. Работать там трудно, но заработок порядочный.

— Пусть другие гонятся за таким заработком. — Шамсия не без опаски посмотрела на Яруллу. — Уж лучше на золото податься, чем на нефыть, — добавила она, вспоминая о ямах, пробитых старателями на склонах горы за крылом Урманского леса.

Золото? Нет, золото не манило Яруллу. Мало ли хороших людей потеряли здоровье на старании в глубоких этих шурфах. Роются, будто кроты-одиночки, но никто из них не создал себе хорошую жизнь, даже те, кому фартило. Взять хотя бы Насибуллу, отца Зарифы, могучего башкира: сначала запивать стал, потом в карты приохотился играть, а лет шесть назад уехал с дружком, таким же старателем, в Якутию, на далекие Алданские прииски, да и пропал без вести.

Мысль об отце Зарифы, как и рассуждения Бибикей, поющей, конечно, со слов дочки, снова вызвали у Яруллы саднящее чувство. Будет ли Зарифа жить в деревне со своим будущим мужем Магасумовым или начнет трепаться с кем попало, все равно постарается портить настроение Яруллы, не даст ему покоя. Последние встречи ясно показали, что его тут ожидает. Лучше бы уехать отсюда!

— Квалификации настоящей у меня нету, вот беда! — грустно посетовал он, прикрыв налаженную им дверь, подобрал топор, оставшиеся гвозди.

— Опять жди бурана! — взглянув в неспокойное небо, багрово-красное на западе, предсказала Бибикей. — Растреплет ветер стога в степи. Лоси да козы порастащат сено, а как за ним проберешься по таким заносам? — Бибикей вспомнила злополучную поездку в лес Низама Низамова, пригорюнилась. — Живем, живем, а ничего путного не видим! Меня все корят Зарифой… Я сама не рада ее характеру, а нет-нет да подумаю: «Пусть хоть она поглядит, как люди на белом свете живут!» Тоже нелегкое дело себе выбрала. Шутка сказать, трактор! В нем одних винтов, наверно, тысяча штук, и каждый запомнить надо. А уж как на нем ездят, ума не приложу!

Шамсия и Хасан промолчали, а Ярулла подумал: «Так и будет на каждом шагу — Зарифа да Зарифа!»

Звякало ведро у обледенелого колодца. Где-то жалобно мычал теленок, блеяли суматошные овцы. Наступал ранний деревенский вечер, а там и ночь на полсуток.

— Если бы мне квалификацию токаря или слесаря, пошел бы я на любое производство, — продолжал свое Ярулла.

— Ступай на нефть, — вдруг посоветовал Хасан, тронутый глубокой печалью в голосе зятя. — Если не манят тебя хлебное поле да зеленый покос, иди на промысел. Мать с девками не пропадет: все вместе в колхозе работать будем.

— А может, там еще нет ничего, только ведь открылась, — сказал Ярулла, обрадованный и немножко пристыженный.

— Съезди посмотри. Наджия пока дома поживет.

Март уже пригревал землю. Ослепительно белели покрытые снегом поля, голубоватые тени лежали по оврагам, и, царственно пышные, плыли в высокой синеве палево-седые облака. Они двигались из Оренбургских степей, подгоняемые южным ветром, наползали на древние бугры Уральских гор, клубились над речными долинами. Уральские горы! Словно табуны диких коней, ворвались они с севера в привольные степи и окаменели навсегда, опустив долу темные гривы. Вместе с ними вытекли из теснин на простор воды рек Белой и Урала.

Проезжая в поезде от Чебаркуля до Уфы, снова дивился Ярулла обилию скал и массе лесов, карабкавшихся по крутосклонам. В Уфе он подхватил свою котомку, вышел из вагона и отправился бродить по городу в поисках попутного транспорта на Стерлитамак. Что такое здесь попутный транспорт? Это грузовые машины, тяжело идущие по Оренбургскому тракту, который тянется по левому берегу Белой, среди пустынных в зимнее время полей и чернолесья. Ветер пронизывает насквозь, когда сидишь в кузове, вернее, над кузовом грузовика, цепляясь за веревки, которыми стянута кладь под брезентом. Верст сто ехал Ярулла, дрожа от холода. Вот и Стерлитамак — маленький городишко. Дома-развалюхи, кривые улицы, летом, наверно, грязища. Почему-то много деревянных мостов, то ли одна речка петляет, то ли много их тут. За Стерлитамаком далеко друг от друга разбросаны на увалистой равнине скалистые шиханы:[6] один — как седло, другой на кулак похож, третий — будто башкирский малахай. Говорят, вдоволь погуляли по этой большой дороге горе да беда: тут и Колчак ходил, тут и голод косил людей. Уныло горбились в деревнях избенки со съехавшими набекрень крышами, не то соломенными, не то лубяными, — не видно под снежными ковригами. У некоторых изб крыш вовсе нет — торчит лишь на плоской земляной кровле, среди былин засохшего бурьяна, широкая труба чувала, словно камень на могиле. Где-то здесь проносился с конницей Чапаева Низам Низамов… Воспоминание об отце острой болью прошило грудь Яруллы.

В одной из деревень он остановил машину, расплатился с шофером и, вскинув на плечи котомку, направился в сторону нашумевшей Уртазы. Масса голодных собак провожала его оголтелым лаем. Правда, все эти Актырнаки, Юлбарсы и Карабаи [7] кусаться не лезли, а только будто допытывались с пристрастием, куда и зачем идет человек? Поэтому никто их не отгонял, и сам Ярулла не пытался отмахиваться от крутившихся вокруг него тощих, зубастых стражей, чтобы не вызвать среди них еще большего воодушевления.

Стайка кур на куче прелой соломы. Корова под скатом крыши греет на солнышке шершавый бок. Несмотря на яркое солнце, злой ветер режет лицо до слез, треплет какую-то рвань на покосившейся городьбе, заламывает хвост петуху, зябко подобравшему под себя одну ногу.

Все неприглядно, нищенски убого.

Но ведь это здесь нашли керосиновые реки, текущие под землей! Значит, есть промысел, дома, хотя бы бараки, и уголок для Низамова тоже должен найтись. Он согласен жить хоть на чердаке, хоть под лестницей, только дали бы ему возможность строить новый город в степи. Раз нашли нефть, обязательно будет город. Так говорили в поезде бывалые люди, так думал и сам Ярулла.

Он проголодался, устал и озяб. Можно было бы зайти в одну из хатенок, согреться, отдохнуть, но близился вечер и приходилось торопиться. Скоро солнце упадет за шиханы, что торчат вдоль далекой уже Ак-Идели, за леса, темнеющие на горизонте. Еще немного, и холодный день угаснет, мертвая чернота окутает землю. Жутковато одинокому путнику в незнакомых просторах. Красные огоньки чуть вспыхнут в степи, словно волчьи глаза, и погаснут: рано ложатся спать деревенские жители.

Боясь близкой ночи, тоскуя о ночлеге, Ярулла зашагал еще быстрее. Позади осталась Уртазы, прогремевшая, наверное, на весь Советский Союз. Где же промысел?