У старых окопов - Борис Васильевич Бедный

Варя с независимым видом смотрела прямо перед собой, будто не на тракторе ехала, а сидела в театре. Алексей покосился на нее, откашлялся и сказал:

— А ты загорела… Сильно загорела!

— На таком солнце загоришь! — охотно отозвалась Варя, и Алексей понял: она не очень-то зазнается оттого, что переучивает их работать.

— Нос у тебя скоро начнет облезать! — добавил ободренный Алексей.

— Уже начал, — доверительно сказала Варя, и Алексею стало ясно: она и без его слов догадывается обо всем том, о чем он так и не решился с ней заговорить. Радуясь, что так или иначе, но Варе уже все известно и, следовательно, можно теперь не делать обидных для бригадирского самолюбия признаний, Алексей облегченно вздохнул и предложил великодушно:

— Ты не стесняйся, спрашивай у меня, если что не ладится, а то одной тебе трудно здесь.

Крупное солнце выкатилось из-за бугра — еще не жаркое, по-утреннему ласковое. Свежий ветер дохнул Варе в лицо мягкой лесной прохладой, будто ехали они не в голой степи, а вдоль сплошной стены леса, который подымется тут во весь рост лет через двадцать.

Варя счастливо улыбнулась — ветру, нежданной лесной прохладе, пришедшему наконец согласию с бригадиром. Чтобы Алексей не думал, будто она только им одним и занята, Варя обернулась к Мите, клюющему носом на своем птичьем нашесте, крикнула ему:

— Смотри не свались! — и лишь после этого взглянула на соседа. Усталое, запорошенное пылью лицо Алексея показалось вдруг Варе простым, совсем не гордым. И откуда она взяла, что бригадир так уж много о себе воображает?

Алексей сбоку пристально разглядывал Варю. Он видел просвеченное утренним солнцем розовое ухо и уголок задумчивого глаза. Варин государственный глаз был темно-карий, с золотистой искоркой в глубине.

1

Павел Савельевич долго и придирчиво проверял пашню молодежной бригады. Он неутомимо носился по пахоте, подготовленной для лесопосадок нынешней осенью, и следы за ним оставались такие невнятные, будто он совсем не ступал на землю, а впритирку летел над ней, сшибая верхушки комьев, Много чаще, чем полагалось по инструкции, мерил глубину вспашки, даже пробовал землю на язык, допытываясь, не солоновата ли почва, и между делом вырывал, хмурясь, редкие сорняки, уцелевшие, несмотря на неоднократную культивацию черного пара.

По пятам за старым лесоводом все время ходила учетчица тракторной бригады, маленькая, не на шутку встревоженная, с выгоревшими на солнце светлыми волосами. В разношенные ее тапочки набивалась рыхлая земля, учетчица часто останавливалась, терпеливо вытряхивала острые комочки и бегом догоняла не по-стариковски быстроногого Павла Савельевича.

А тот упорно ее не замечал, точно никого и не было рядом, и, лишь избегав весь участок, отведенный под лесопосадки, и повернув к бригадному стану, спросил вдруг, глядя в сторону:

— Как вас величать, милая барышня?

— Варя.

— А по отчеству?

— Захаровна… Только по отчеству меня еще никто не называет, — честно предупредила Варя.

Павел Савельевич громко хмыкнул и сказал убежденно:

— Ну, кому-то надо и начать!

Варя понадеялась, что после такого почти официального их знакомства вредный старик наконец-то выскажет свое мнение о работе бригады, а то и расщедрится на похвалу: ведь даже если все обнаруженные сорняки собрать в одну кучу, и то больше хилого снопика никак не наскрести, а глубина вспашки лишь в двух промерах чуть-чуть не дотягивает до нормы. Но Павел Савельевич не хвалил и не ругал, а по своей привычке молча носился по-над землей, все такой же насупленный и суровый. Общительная Варя на его месте давно бы уже не выдержала и заговорила, а он молчал. И по всему было видно: молчать — любимое его занятие, никакого стеснения он не испытывает и готов вот так промолчать хоть до конца пятилетки.

От трактористов Варя слышала, что Павел Савельевич — самый знающий во всем районе специалист по выращиванию леса в степи. Его и в область на руководящую работу приглашали, но он наотрез отказался, не захотел бросать свой питомник, заложенный еще до войны. Трактористы учились у него зимой на курсах, и одни считали его чуть ли не святым, а другие — малость чокнутым, свихнувшимся на своих сеянцах и саженцах…

Меряя в очередной раз глубину вспашки, Павел Савельевич перехватил Варин взгляд и поразился той молодой нетаящейся неприязни, с какой она смотрела на него. Другой, наверно, разобиделся бы, а Павел Савельевич даже повеселел. «Ничего, милые мои, вы тут по-привыкали к легким победам, а я вас на свое место поставлю. А то устроили из лесопосадок какой-то дивертисмент!»

Он знал, что приехал в передовую бригаду. О ней уже не один раз писали в газетах, трубили по радио. А у Павла Савельевича еще до поездки исподволь сложилось мнение, что бригаду, может, и с благой целью, но явно перехвалили. А вдобавок перед самым отъездом ему позвонили из лесозащитной станции и посоветовали — вроде бы и не совсем всерьез, — чтобы он особенно не придирался к ребятам: люди они во всех отношениях достойные, а если и найдутся у них кое-какие недочеты, то у кого их не бывает. Известное дело: не ошибается лишь тот, кто не трудится.

— Играйте в афоризмы с другими, со мной этот номер не пройдет, — непримиримо сказал Павел Савельевич. — Зря придираться не собираюсь, но и поблажки от меня ваши хваленые передовики не дождутся. А если пахота под лесополосу хромает, ни одного саженца из питомника не получат.

— Вы не так поняли… — попытались его разуверить.

— Распрекрасно я все понял, пока не выжил еще из ума, а только я в эту игру не играю. — И Павел Савельевич бросил трубку, чтобы сгоряча не наговорить лишнего.

И теперь он нет-нет да и ловил себя на том, что, несмотря на объявленную свою объективность, помимо воли и желания, все-таки немного придирается к прославленной этой бригаде. «Подзавели меня, — оправдывался он перед самим собой. — И кто их просил звонить? Хуже нет, когда вот так переборщат».

Павел Савельевич носился по пашне, носился, а потом вдруг замер, словно налетел на невидимую стену, и весь разом сник.

— Что с вами? — встревожилась Варя, подбегая к нему. — Ногу подвернули?

— Сердце… — одними губами прошептал Павел Савельевич?

Он достал из кармана потертый мешочек с невеселым врачебным припасом, накапал на кусочек сахара пахучей жидкости и привычно сунул в рот.

— Вы бы так быстро не ходили, раз сердце больное, — наставительно сказала Варя.

Павел Савельевич покатал во рту гремучую рафинадину, охотно согласился:

— Совершенно верно… — и тут же ринулся к бодяку, нахально торчащему посреди пашни.

Варя с трудом догнала его, на