К причалу - Александра Марковна Тверитинова

Мы вернулись в Латинский квартал и, как обычно, отправились заниматься в библиотеку Сент-Женевьев.

* * *

Когда мы вышли из библиотеки, уже смеркалось. Все были за то, чтоб завернуть на часок в Люксембургский сад. У меня кружилась голова, было скверно на душе, и я не хотела никуда идти.

Как всегда, когда на душе у меня делалось тревожно, мне хотелось домой, к Тасе. Дома меня ждали кучи конвертов, которые я надписывала ради заработка. Мне хотелось скорее попрощаться и уйти и чтоб меня не упрашивали. Я всегда смущалась, когда меня просили остаться, и мне было трудно умолчать про эти конверты и про то, что мне надо работать.

— Черт, как бы это и нам хоть чуть-чуть миллионерами пожить, — мечтательно произнес Рене.

— А ты думаешь, так уж им и хорошо. Жить под вечным страхом... — улыбнулся Луи.

— А мне кажется, что тебе понравилось бы быть миллионером, — поддразнил его Жано.

— Жано, тебе изменяет чувство меры, — сказал Луи.

— Довольно вам! — вмешалась я. — Луи, не валяй дурака. И Жано тоже! Вы как хотите, а я пошла.

— Минутку, — остановила меня Жозефин. — Она запустила руку в свой портфель. — На́, тут разборчиво. — И протянула мне пачку скрепленных листков. Это были лекции по химии.

— Может быть, дать мои? — спохватился Рене.

— Нет, не надо, — сказала я. — Я перепишу, Жозе, и завтра верну тебе. Хорошо?

— Не надо. Я возьму у Рене.

Я взглянула на Жано. Он смотрел на меня. Я почувствовала, как горячий поток хлынул мне в лицо.

Я обняла Жозе за шею и, притянув к себе, поцеловала ее в обе щеки. Мы подружились с ней сразу, с нашей черной американкой, с первой же лекции. Сначала я не могла понять, что мне так нравится в ней? — Ее лицо — яркие черные глаза, легкая полуулыбка, ямочки на тугих, лилово лоснящихся щеках? Или, может быть, плавность движений, ее статная, изящная фигурка? Но нет, всё-таки не это. Должно быть, ее внутреннее обаяние.

Жано взял у меня портфель, и мы пошли с ним вверх по Бульмишу.

Был теплый февральский вечер. В наступающей темноте то тут, то там появлялись разноцветные неоновые вспышки. По бульвару сновали автобусы и люди. Автобусы были набиты до отказа. Люди спешили домой с работы. Мы прошли мимо продавца прыгающих лягушек. Жано отскочил в сторону, чуть было не наступив на нитки, которыми продавец приводил лягушек в движение. Мы остановились посмотреть. Продавец уговаривал купить игрушку.

— Хочешь? — спросил Жано.

Я отказалась.

Мы завернули на бульвар Пор-Ройяль и вышли на бульвар Араго. Здесь было тихо и почти не было людей.

Мы шли под голыми по-зимнему каштанами, медленно, взявшись за руки, мимо длинной тюремной стены. Стена была глухая и очень высокая. Над темными воротами большими буквами: «Свобода. Равенство. Братство».

— Жано, отчего ты с Луи так?..

Жано молча посмотрел на меня, о чем-то думая.

— Иногда Луи ужасно злит меня, — сказал наконец.

— А мне он нравится, — сказала я. — Я люблю Луи. Не нужно на него злиться.

— Ему бы Наполеона, твоему Луи. Любого Наполеона.

— Надеюсь, вы не будете ссориться из-за политики?

— Еще как будем! И драться будем, если понадобится.

— Вот еще...

— Марина, знаешь, я в последнее время много думаю. Самое страшное — это когда человек связан с жизнью простой необходимостью продолжать существование. Нельзя так.

— А как можно?

— Поговорим?

— В другой раз.

Стало уже совсем темно, когда мы пришли на улицу Веронезе. Мы остановились возле отеля. Жано отдал мне мой портфель:

— Как твои конверты?

— Ничего.

— Будешь еще работать сегодня?

— Буду.

— Хочешь, помогу?

— Нет. — Я торопливо протянула ему руку.

— Не уходи.

— Нет. Я пойду.

Мы долго смотрели друг на друга в темноте.

— Покойной ночи, Жано.

— Покойной ночи. — Жано отпустил мою руку.

Я нажала кнопку, дверь отворилась. Жано не двинулся.

— Ну, до свиданья же. — Я помахала ему портфелем и нерешительно ступила за порог.

Жано медленно повернулся, пошел.

Письма от бабушки не было, и я как-то сразу почувствовала себя одинокой. Я взяла с доски ключ и направилась к лестнице.

Комната моя была в конце коридора, полумансардная, окнами во двор, на глухую стену. Услышав мои шаги, Тася приоткрыла свою дверь. Ее комната была наискосок от моей.

— Маринка?

В моей комнате было темно. Пахло застарелой пылью. На столе синели высокие стопки конвертов. Я зажгла свет, сняла пальто, свитер, пошла за перегородку к раковине и умылась холодной водой. В комнату вошла Тася.

— Ты что так рано? — спросила она, тихо притворяя двери.

— Так. Тася, опять от бабушки письма нет.

— Будет. — Она подпрыгнула и уселась на высокой кровати. В руках у нее была книга.

Вытираясь, я глядела на Тасю. Она была красивая, моя Тася. Высокая блондинка с золотистой кожей, с серыми глазами. Мы были одних лет, но Тася мне казалась много старше меня. Мы были похожи во многом и всё же очень разные. Тася всегда знала то, чего не знала я.

— Что это у тебя? — спросила я, показав глазами на книгу.

— «Капитальный ремонт».

— Про что?

— Про революцию. Русскую.

— Тася, у тебя деньги есть?

— Есть. Сегодня получила.

— Одолжи мне сто франков. Отдать месье Дюма... половину хоть.

— Сейчас. — Она соскочила с кровати.

— Я тебе потом сразу всё отдам. Ладно? — крикнула я ей вдогонку.

— Мне пока не нужно, — сказала Тася, убегая. Сразу же возвратившись, она бросила на стол бумажку и, подскочив, вновь уселась на кровать. Старые пружины прозвенели и стихли.

— Тася, ты мой верный друг... — Я кинула на