Дома стены помогают - Людмила Захаровна Уварова

Между тем дама продолжала:

— Жулька ведет себя хуже некуда!

— Почему? — флегматично спросил Рома.

— Жулька не хочет ни лаять, ни кусаться. Я ее даже ущипнула от злости, а она меня лизнула вот сюда, в щеку…

— Будем искать другую собаку, — спокойно сказал Рома.

— А если оставить Жульку?

— Как же ее оставить, если она не желает лаять?

— Сейчас, — сказала дама. — Одну минуточку, попробую ее испугать.

Она спустила Жульку на пол и вдруг, став на четвереньки, начала рычать на собачку. Рычала она, надо заметить, мастерски, мы с Жанной остолбенели. Такого нам еще никогда не приходилось ни видеть, ни слышать. Мне даже стало как-то не по себе. Если бы на меня кто-нибудь так рычал, я бы наверняка огрызнулась или убежала, а кроткая Жулька молча глядела на даму своими черными глазами-бусинками, время от времени показывая розовый язычок.

— Р-р-р, — рычала дама, превосходно имитируя самого грозного волкодава. — Уууу, ррр, гав-гав-гав…

Даже белые перья на ее шляпе дрожали, словно испугались этого рычанья, а Жулька внезапно сладко зевнула и безмятежно улеглась на пол, утопив свою мордочку в лапы.

— Нет, — сказала дама, решительно поднявшись с пола, — ничего не выйдет.

— Не выйдет, — отозвался Рома.

— Если сделать так, что Жулька тихая, некусачая? Не все ли равно, Рома? Она же не героиня?

— Да, она не героиня, — внушительно промолвил Рома. — Но сценарий утвержден, и переделывать его ради вашей Жульки никто не собирается!

— Значит, обойдетесь без Жульки? — убитым тоном спросила дама, перья на ее шляпе печально качнулись.

Жанна дернула меня за плечо:

— Есть идея!

Я не успела спросить, что за идея, как она шагнула вперед.

— Скажите, а не пригодится ли вам моя собачка?

— Что за собачка? — невозмутимо спросил Рома.

— Пудель, — быстро проговорила Жанна, словно отвечала хорошо выученный урок. — Черный, очень злой, получил на собачьей выставке медаль (Жанна не стала уточнять, какую именно медаль), все время лает, кусачий, храбрый, очень красивый, год семь месяцев…

Рома снова постучал себя карандашом по зубам. Я подумала: надо будет как-нибудь попробовать постучать карандашом по зубам. Или лучше ручкой? Тогда, может, получится еще звонче?

— Хорошо, — сказал Рома. — Давай тащи своего пуделя. Его, кстати, как зовут?

— Миша.

— Прекрасно. Будем пробовать Мишу.

— А что за роль? — спросила Жанна.

— Минуты на три с половиной.

— Только-то?

— Это немало. Целый эпизод.

— Что же он должен делать?

— Идти с хозяйкой по улице.

— Со мной? — перебила Жанна.

— Нет, — спокойно сказал Рома. — С актрисой. Она будет его хозяйка.

— Со мной, — нехотя произнесла дама в шляпе с перьями.

— Да, с Камиллой Аркадьевной. Он должен идти с нею на поводке, потом внезапно рвануться вперед и броситься на проходящего мимо старика с тромбоном.

— Он тоже будет артист?

— Естественно. В картине все артисты. Сперва твой пудель должен залаять, потом начать прыгать. Вот и все. Как считаешь, твой Миша справится с этим заданием?

— Еще бы, — горделиво ответила Жанна. — Миша может лаять двадцать четыре часа в сутки без отдыха.

— Воображаю, — пробормотала Камилла Аркадьевна, явно стремясь, чтобы все услышали ее слова. Наклонилась, подняла свою Жульку с пола, прижала к себе. Потом, не удостоив нас ни единым взглядом, демонстративно вышла из комнаты.

«Конечно, ей хотелось бы, чтобы ее Жульку сняли», — подумала я.

— Значит, так, — по-прежнему бесстрастно сказал Рома. — Завтра ровно в девять приезжай со своим Мишей. Я закажу пропуск.

— Вас как зовут? — спросила Жанна.

— Роман Петрович.

— Вы тоже помощник режиссера?

— Нет, я директор картины.

— Какой картины? — не отставала Жанна.

— «Крутые перегоны».

— «Крутые перегоны», — почти благоговейно повторила Жанна.

— Стало быть, завтра в девять, — сказал Роман Петрович.

Мы направились обратно, к проходной. Я сказала:

— Если ты не станешь артисткой, может, Миша будет звездой экрана?

Жанна отвечала серьезно, не поняв или не захотев понять моей насмешки:

— Сперва Миша, а потом вдруг случится так, что и я начну сниматься?

Наш классный руководитель нередко говорил, что Жанну можно смело назвать увлекающейся натурой.

Идя со мной по двору студии, она уже строила планы, как Миша прославится в «Крутых перегонах» и его начнут рвать на части, предлагая сниматься в различных картинах, и, конечно, в конце концов, обратят внимание я на нее самое. Она же безусловно фотогенична, обладает актерскими способностями, например, может кого угодно разыграть по телефону так, что ее никто никогда не узнает…

Я прервала поток Жанниных, слов:

— Мы же уже возле проходной…

— Ну и что? — спросила Жанна.

— Старик тебя ждет, ты же обещала адрес дяди…

— Пусть ждет, — сказала Жанна.

Мы приблизились к старику. Жанна сразу же затараторила, не давая ему выговорить ни слова:

— Я только что звонила дяде. Оказывается, он сам заболел, у него грипп с ангиной, и он никого не может принять…

— Жаль, — сказал старик, помрачнев, — а я так рассчитывал…

— Я тоже, — сказала Жанна. — Но ничего, подождем, пока он поправится, тогда я все сразу устрою…

— А он будет ждать, — сказала я Жанне, когда мы вышли из проходной.

— Я что-нибудь придумаю.

— Так нехорошо, я бы не могла так…

— Почему ты бы не могла так? — спросила Жанна.

— Мне жаль его. Он же болеет и надеется, что твои знаменитый дядя его вылечит…

— Мне тоже жаль его, — призналась Жанна.

Несколько шагов мы шли молча. Потом она сказала:

— Давай покажем его твоему папе.

— Моему папе? Он же терапевт, а не хирург и не невропатолог.

— Ничего, он тоже поймет, как надо лечить радикулит. Все врачи понимают такие вещи.

Я покачала головой.

— Что? Чем ты еще недовольна?

— Выдумщица ты, Жанна, просто ужас. Сама заварила кашу, а мне расхлебывай…

— Не тебе, а твоему папе, — резонно заметила Жанна. — А твой папа — он же очень хороший доктор, он же весь наш дом лечит…

Я не стала возражать… Мой папа был человек безотказный, в самом деле соглашался лечить каждого, кто к нему обращался. И, в сущности, наверняка понимал не хуже самых прославленных профессоров, как следует лечить радикулит.

* * *

На моем письменном столе стоит глиняный лев с зелеными глазами, подаренный некогда Жанной.

Сколько лет прошло с той поры, сколько воды утекло, и как много людей бесследно исчезло из моей жизни.

А вот глиняная, непрочная безделушка оказалась самой что ни на есть прочной. Правда, от старости лев стал темно-коричневым, почти шоколадным, и львиная грива утратила свой неправдоподобно розовый цвет.

Когда-то мне казалась странной эта ненатурально розовая грива. А теперь, став значительно старше, я поняла: такую гриву мог придумать только настоящий художник. Ведь у подлинного художника иное видение,