Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Крутилин нахмурился. Он представил себе, как Лесков вызывает его, Крутилина, к доске, презрительно выслушивает его ответы, может быть, при всех ставит ему двойку. Бадигин задумчиво сказал, мельком взглянув на Крутилина и опуская глаза на блокнот:

— Нет, Лесков не подойдет; желчен да и перегружен. Есть у него другой знающий инженер — Закатов…

— Закатова лучше, — согласился Крутилин.

День бежал за днем, неделя спешила за неделей, месяц уходил за месяцем. Много важного и мелкого случилось за это время. Давно уехали из Черного Бора Пустыхин, Бачулин и Шур, давно ушел из лаборатории Селиков, вернулся в гостиницу Лубянский. Лесков подал заявление о квартире от своего и Надиного имени, пока же они встречались на улицах и в кино; погода становилась все хуже, встречи были все продолжительнее. По твердому убеждению Кати, Надя сходила с ума; она бежала на свидание в дождь без зонтика, в снег без шапки, а уж приготовить себе обед или выспаться ей и вовсе не хватало времени.

— Сколько калорий дает любовь? — допрашивала Катя. — Раньше, говорят, питались святым духом, только на этой диете жиру нагулять не удавалось. А у тебя все питание — слова да взгляды. И ничего, не худеешь. Честное слово, нужно и мне влюбиться!

Однажды Катя, непричесанная, сидела у стола и что-то подсчитывала на бумаге. Результаты вычислений ее раздражали; уже третий лист, скомканный, летел в форточку. В таком виде ее застала вернувшаяся с работы Надя и, посмеиваясь, обняла подругу. Она не сомневалась, что Катю волнует пустяк — серьезные дела ее не мучили.

Дело, однако, оказалось серьезным.

— Понимаешь, — сказала Катя огорченно, — если придерживаться науки, то раньше шестидесяти четырех лет мне нельзя выходить замуж.

— Это почему? — удивилась Надя.

— Совершенно точно, Надя, просто ужас! Я читала, что муж не должен быть старше жены больше чем на четверть. Вчера Георгий сделал мне десятое предложение, а у нас шестнадцать лет разницы, ты представляешь? Он пришел в ночную смену специально для разговора, а ждать столько не будет: только через сорок три года шестнадцать лет составят четверть моего возраста. Это меня убивает! Я уже треть взяла, тоже плохо — двадцать семь лет ожидания.

Она уныло опустила голову. Надя пожала плечами, не отвечая.

— А нельзя ли так? — проговорила Катя мечтательно. — Выходить замуж не по науке, а по какому-нибудь другому критерию. Подошло по критерию — в загс, не сошлось — от ворот поворот.

— Выходить нужно по сердцу, — сердито отозвалась Надя, собирая на стол. — Это единственно правильный критерий.

Катя вздохнула.

— Нет, — сказала он разочарованно. — Это плохой критерий, Надя. У сердца нет глаз и ушей, оно только стучит, и никто не знает, отчего оно стучит. Сердце обманывает, Надя. Вот я тебе докажу. Симочка, номер первый, он клялся, что сердце его бьется лишь для меня. А в загс он пошел с Зосей из дробильного отделения. Алеша, номер второй, тоже обо мне сердце стучало, а теперь его от этой дуры Машки не оторвешь. Или твой Лесков: сколько он на меня заглядывался! — Она лукаво посмотрела на подругу. — Нет, это, кажется, я на него заглядывалась… В общем, кто-то из нас заглядывался, а влюбился он в тебя. Я теперь решила: к сердцу не прислушиваться, замуж выходить на самых серьезных теоретических основаниях.

Надя прервала болтовню подруги. Ей все больше не нравилось поведение Кати. Из одной благодарности за сильное чувство Катя, не любя, могла уступить домоганиям Лубянского. Надя представила себе Катю вместе с Лубянским и возмутилась.

— Мое мнение ты знаешь, — сказала она сухо. — Лубянский много старше тебя — это первое. А самое плохое — Лубянский себялюбивый, неискренний человек. Кто угодно, только не он.

Катя обиделась. Обижаясь, она становилась серьезной. Она воскликнула с горечью:

— Тебе хорошо: у тебя есть свой «кто угодно», Саня! А где мой «кто угодно»? Один Георгий, остальные побегали да отстали, не выдержали ухажерский кросс. А так, как ты — увидела и сразу влюблена по уши, — я не могу.

Надя обняла подругу, Катя сердито отвернулась.

— Глупая, разве я не знаю, что тебе трудно? Пойми: неприятен Лубянский! Недавно пошли слухи, что его снимают с начальника цеха. Как все обрадовались!

Катя вырвалась из Надиных рук.

— Ну и что же? — крикнула она. — Пусть не любят, а я вот полюблю! Очень мне нужно, чтобы моего мужа все любили. А Георгий прямой, говорит всем неприятности, конечно, на него озлобились. — Она с вызовом прокричала: — Снимут его, тут же зарегистрируюсь, назло всем!

На этот раз и Надя обиделась. Она отошла от подруги.

— Знаешь, меня мало касается, за кого ты выйдешь замуж. И мне зла этим не причинишь, себе — не знаю.

Надя ушла на кухню мыть посуду. Катя уже жалела, что вспылила, если бы Надя осталась, она, как всегда это делала при ссорах, подольстилась бы, и размолвка кончилась бы смехом. Катя стала одеваться. Она еще помедлила, одетая, не вернется ли Надя. Надя не возвращалась.

— Подумаешь, очень надо! — вслух сказала Катя. Она прошла мимо кухни, напевая песенку: пусть Надя слышит, как мало значат ее укоры.

На улице Катя задумалась над своей горькой судьбой. Никто ее не любит, даже Надя, а парни просто шарахаются, им одного нужно и немедленно, побегают немного и бросают. «Лучше всех вас Георгий, лучше всех!» — думала она. Георгия, конечно, снимут. Он борется за новое, легко это не дается, а все шишки валятся на него. Надя ее не понимает. Никто не понимает, что Кате нужно. Вокруг нее увивались, всякие слова говорили, зачем ей это? Хоть бы кто-нибудь догадался не пирожное подносить, а за руку схватить: «Не могу, Катя, умру без тебя, как без воздуха!» И ничего ей больше не нужно, прошла бы с таким человеком всю жизнь!

Так она думала, огорченно и путано, торопясь в парк: она опаздывала. Лубянский нервно ходил по аллейке. Ей показалось, что он взволнован и растерян. Она опять вспомнила о слухах, испугалась за него, порывисто протянула ему руку. Лубянский припал к ее пальцам, снова и снова целовал их; словно огоньки обжигали ее, по телу разливалось тепло. Он хотел заговорить, она быстро прервала его:

— Не надо, Георгий Семенович, все знаю. Это не имеет значения.

Он удивился.

— Откуда же, Катя? Я сам только час назад узнал. И пока это еще не оглашено.

Она досадливо махнула рукой.

— Ненавижу секреты! Вы не огорчайтесь, не все люди начальники цехов, у вас есть друзья, они вас уважают.

— Да нет, Катя вы ошибаетесь! — отозвался Лубянский, засмеявшись. — Снят не я, а Савчук, а на место Савчука меня назначили. Вы понимаете? Я директор фабрики, всей фабрики, Катя!

Он торопился поделиться с ней приятной новостью, шумно торжествовал. Приятель, работающий в министерстве, недавно осведомил его, как прошел доклад Савчука. Имеющие уши улавливают и неслышные звуки, приятель предрекал: жди возвышения, скоро получишь более соответствующее тебе место. Теперь оно пришло, возвышение! Вот когда ему развязывают крылья, никто еще по-настоящему не знал, чего он стоит, — ничего, узнают, ждать недолго! Ах, на какую же высоту он поднимет фабрику — первое место в Союзе по всем показателям, на меньшее он не согласится!

В своем увлечении Лубянский не заметил, что Катя все дальше от него отодвигается. Ему казалось, что она всматривается в него с восхищением и восторгом. А она сквозь все хорошие слова о первом месте и показателях с отвращением открывала в нем неистовое честолюбие, мелкое торжество, равнодушие к судьбе другого человека, хорошего человека, лучшего, чем он, чем все они, она это знала. Она спросила:

— А как же Савчук, Георгий Семенович?

Он махнул рукой.

— Какое это имеет значение, Катя? Поедет на новое место.

Сейчас Лубянский уже видел, что скованность Кати мало похожа на упоение его успехом. Он понял, что хватил через край, добродушно усмехнулся на себя: не утерпел, выложил все сразу. Он заговорил о том, как пойдет их жизнь: они получат великолепную квартиру, комнаты две или три — полагается по чину, в деньгах также не будет недостатка. В общем, будет все, что может пожелать себе любимая молодая супруга.

Он счастливо засмеялся, ловя ее руки, хотел поцеловать ее.

— Катенька, Катенька, завтра мы распишемся!

Она отшатнулась.

— Нет, нет, не завтра! — сказала она в волнении. — Я должна подумать.

Он смотрел на нее с недоумением.

— О чем еще думать, Катя?

Мысли так же плохо слушались ее, как и слова:

— Понимаете, Георгий Семенович, это ведь… Что все подумают? Я считала, вам плохо… Ну, сказали бы: «Дура!» Пусть дура! Помочь вам пережить, подняться… И от квартиры хорошей, от денег, заработанных вместе, не откажусь, нет! Нет, я ужасно все плохо… Ну, не могу я на готовенькое, не могу! Вот скажут: «Катя на богатую жизнь польстилась!..» Ах, все так сложно, все непонятно!