Сергей Снегов - В глухом углу

Через несколько минут Саша предложил повторить возлияние, но брат разъяснил, что торопиться некуда, поезд идет, а водка не скиснет. Он заговорил с Виталием. Неожиданная неудача с водкой бросила новый свет на его костюм.

— Весь аванс ухлопал? — Георгий кивнул на голубые брюки. — По заказу, конечно?

— Еще триста рубликов подзанял. Страшная спешка была, в три часа ночи уходил от портного — каждый день! А сколько намучился, пока остальное достал. Нет, трудно прилично одеться!

Он горделиво повел метровыми, выгнутыми в дугу плечами и забросил ногу на ногу.

— Сапожки вроде не по сезону, Вик, — заметил Георгий.

Виталий спрятал ноги под скамью.

— Да, понимаешь… Там же холодно — Сибирь! Другие сезоны.

— А зачем ты так экипировался? Тут, я понимаю, — бульвары, девушки, кино… За соснами ухаживать или медведей распугивать?

— Ну, как же? А туземцы? Живут же там люди. Пусть посмотрят, как в Москве. Буду перековывать сибиряков на современность.

Георгий разлил в стаканы остатки.

— Поехали! А то, вправду, гриб в бутылке заведется.

Когда Дмитрий вторично появился в их купе, с возлиянием было покончено и чемоданы спрятаны под скамейку. Георгий, организовав хор, руководил пением. Пение привлекло больше людей, чем выпивка, — сквозь проход трудно было пробраться. Только шахматисты не отрывались от своих досок, и в тамбуре одиноко стоял, прижимаясь лицом к стеклу, Игорь. Скоро весь вагон подхватил песню о Стеньке Разине. Во всем составе ехали завербованные, один вагон за другим дружно включался в хор. Теплая ночь опускалась на землю, поезд мчался сквозь лес, мимо полустанков и станций, мимо полей и огородов, озаряя темноту сиянием своих распахнутых окон. Он летел, гремя колесами и песней, далеко в стороны разносились голоса и грохот. Люди всматривались и вслушивались в этот странный и веселый поезд — раньше до них долетала песня, потом темноту прорезало сияние фар и окон, затем возносилось сиплое дыхание пара.

Дмитрий задержался в отделении, где поместились Валя со Светланой. Раньше здесь была смешанная публика, но Светлана предложила парням убираться. На проход натянули одеяла, и получилось закрытое купе, как в классном вагоне. По случаю хора одеяло было поднято, девушки стоя пели. Одна Лена, взобравшись на верхнюю полку, не то спала, не то думала — лицо было повернуто к стенке.

Дмитрий дружески кивнул Вале. Она перестала петь.

— Хорошо! — сказал он. — Как по-вашему? Она согласилась — да, хорошо…

Они встали у двери в тамбур. В раскрытом окне бился и трепетал ветер. Дмитрий оказал, наклоняясь к Вале:

— Я так благодарен, что вы согласились ехать к нам.

Валя отстранилась.

— Не понимаю — почему благодарны?

— Неужели не понимаете? Не верю!

— Нет, правда, — почему я должна понимать? Я не хотела ехать, Светлана надумала, а я потом.

— И все-таки я благодарен! Мне так приятно, что вы у нас!

Она потупилась. Он сказал с сожалением:

— Нужно идти поглядеть, как идут дела в других отделениях.

К Вале подошла Светлана и сухо спросила:

— О чем ты толковала с лохматым?

— Да так, ничего особенного. Он спрашивал, почему я не пою.

— И это все?

— Ну конечно. Не понимаю, почему Дмитрий так тебе не нравится?

— Слушай, — сказала Светлана, — я другого не понимаю — чем этот болтун тебя очаровал? Он таращится на тебя, как щенок на жука.

— Светочка! Ты все выдумываешь.

— Ничего не выдумываю! Говорю, что вижу.

Валя кротко проговорила:

— Не могу же я запретить ему подходить ко мне.

— А почему? Если человек нехороший, то только так — на первом же шаге указать поворот от ворот!

Валя проговорила после некоторого молчания:

— Хорошо, я дам понять, что ухаживать за мной не надо. Успокойся, Светочка.

Она отвернулась к окну. Повеселевшая Светлана жалась головой к ее голове.

А рядом с ними, отделенный стеклянной дверью, темный и неподвижный, стоял в тамбуре Игорь. Уже несколько часов прошло с той минуты, как он утвердился в этом подрагивающем и мерно гудящем уголке. День превратился в вечер, вечер стал ночью, мимо проносились деревья, дома и звезды. Игорь, высунув в окно голову, весь до краев наполнялся этим новым, праздничным, великолепно-неведомым миром. Ему казалось, что само его будущее мчится на него лесом и небом, отраженным сиянием окон и фонарями станций, грохотом колес, песней и ветром.

Всего их было сто один — в Красноярске добавилась группа ленинградцев. Вася, по-прежнему помогавший Дмитрию, сосчитал, что на партию приходится две тысячи один год жизни.

— Две тысячи один на сто одного! И если бы не Чударыч, так вовсе здорово, он за трех тянет!

Настоящей фамилией Чударыча была Чударов, но он так привык к прозвищу, что сам представлялся: «Иннокентий Чударыч». Этот забавный старичок — растрепанный, редкозубый и смеющийся — приковылял с чемоданом на пристань и упросил новоселов взять его с собой: собирался на Север, но теперь тянет на их строительство, народ туда, по всему, подобрался — орлы! Дмитрий объяснил, что он не вербует пожилых, нужно бы списаться с отделом кадров, чтоб поездка не вышла напрасной. Чударыч успокоил его: откажут, что же, жаловаться не станет, возьмет барахлишко и подастся прочь. Дмитрий, пожав плечами, показал старику на берег, забитый навербованными — пристраивайся, где понравится.

Первым на Чударыча обратил внимание Георгий.

— Батя! — закричал он, когда старик брел мимо. — Ты тоже по комсомольскому набору? Выберем тебя в секретари.

Чударыч, поставив чемодан, засмеялся.

— В бюро! В бюро выбирайте!

Его незлобивость покорила всех. Георгий очистил старику место около себя, предложил чаю. Чударыч пил чай, Георгий подшучивал.

Шутки его рассердили Лену. Она сменила зеленое платье на красное, такое же модное и неудобное, но с характером не рассталась. Георгий ей не понравился при первом знакомстве. Она сверкнула на него глазами и сказала, что нет более отвратительного, чем потешаться над старыми.

— Потушите фары, Леночка! — посоветовал Георгий. — Нарушаете правила уличного движения — мчитесь на беззащитного прохожего с полным светом. И вообще отворачивайтесь — так удобнее разговаривать.

— Пошло и грубо, как и все ваши шутки! — Она быстро отошла.

Георгий крикнул вслед:

— Что на подъеме, что на скате жизни — важна живость характера. Не так, батя?

Он громко, чтобы Лена слышала, пропел:

С этого дня Георгий при встречах с Леной напевал частушки о воинственной старухе. На пароходе они встречались по два раза в час то на палубе, то у буфета, то в салоне. Лена, увидев Георгия, поворачивалась спиной, куда бы ни шла. Он сообщил своим, что жизнь входит в норму, один враг у него появился, скоро определятся и остальные.

— Без врагов скучно, — говорил он. — Врага нужно подбирать с любовью и пониманием. Лучшие враги — женщины. Они ненавидят страстно, преданно и безгранично, а главное — не из-за чего. Жизнь с врагами ярка и сногсшибательна.

После двухдневного плавания по Енисею пароход высадил завербованных в устье таежной речушки Лары, дальше надо было плыть на катере. На Ларе покачивались лишь две рыбацкие лодчонки. На стрелке стояли три избушки, радиокабинка и перевальный склад — все это именовалось поселком Боровое. Дмитрий вызвал Рудный и узнал, что катер прибудет на другие сутки, управление стройки советовало организовать ночевку на берегу.

Берег поднимался крутой стеной, к обрыву подступала лохматая тайга. Расчищенный кусочек земли тесно забили строения, между ними с трудом можно было пройти. Вещи свалили на полоску песчаного пляжа, здесь же пришлось размещаться на ночлег. Выгрузка шла при жарком солнце, песок скрипел под ногами — место сгоряча показалось отличным. Но Дмитрий хмуро оглядывал развалившихся у воды парней и девушек.

— Нужны костры, — сказал он Васе. — Ночью холодно. А к закату нападет гнус. Я достану на складе топоры.

Вася с Игорем полезли на обрыв. За ними поднялись другие, в тайге послышался шум падающих деревьев. Вскоре дровосекам пришлось убедиться, что гнус не собирается ожидать вечера. В тайге стоял звон от мошкары, только у воды, где тянул ветерок, было легче. Девушки вскрикивали, роняя охапки валежника, парни ругались и бросали срубленный сухостой. Над головой быстро образовывался плотный шар насекомых. У Дмитрия нашелся флакон с отвратительно пахнущей жидкостью, он предлагал ее уходившим наверх. Флакон опустел, в носу свербило от вони, но если девять десятых гнуса и отшатывались от намазанных, то остальных, нападавших с той же яростью, вполне хватало, чтоб отравить жизнь. Девушки первые придумали надежную защиту. Они надевали перчатки, укутывались в шали, как на морозе, лишь глаза поблескивали в щелках. Парни накладывали на голову полотенца, сверху напяливали кепку — концы полотенца болтались на груди, прикрывая лицо и шею.