Петр Капица - Они штурмовали Зимний

На город уже наползали ранние северные сумерки. В парке сгущались тени, поэтому нелегко было разобрать, что творится за стволами дальних деревьев.

Оглядевшись вокруг, Вася пожал плечами:

— Ни шпика, ни Демы, — произнес он. — Не потеряли ли они нас?

— Если потеряли, то еще лучше. Сейчас мы пересечем парк, пройдем два-три квартала и очутимся около завода, — ответила Катя и вдруг вцепилась в руку путиловца. — Вы ничего не заметили? Вон там, левей нашей дорожки, кажется, кто-то пробежал и спрятался за деревом.

— Мне тоже показалось. Знаете что? Вы посидите здесь, а я пойду взгляну. Если это шпик, то Дема идет сзади и не даст ему убежать. Вдвоем мы скорей отделаемся от него.

— Только осторожней: у него оружие может быть, — еще раз предупредила девушка.

Этот кареглазый юноша с ямочкой на подбородке нравился ей.

«Только бы с ним ничего не случилось!» — думала Катя, с тревогой вглядываясь в сгущавшуюся мглу. Кроме удалявшегося Кокорева, она никого больше в парке не видела. Даже на дальних дорожках не было прохожих.

«Где же замешкался его товарищ? — досадовала Катя. — А вдруг тот выстрелит из-за дерева? Или сразу нападут несколько человек? Я же не смогу помочь, у меня листовки. Может, зарыть их поглубже в снег?.. Лучше бы я не отпускала его. В темноте мы бы запутали сыщика и ушли. Зря надеялись на этого увальня…»

Дема тем временем стоял, притаясь за раздвоенным тополем, и, не спуская глаз с сыщика, думал: «Хорошо, что в парке больше никого нет, не помешают мне. Только вот как незаметно подобраться к нему? Осторожный, гад, все время оглядывается».

Сыщик первым увидел приближавшегося Кокорева.

«Почему он идет сюда? — не мог понять Аверкин. — Неужели заметили? На всякий случай надо достать браунинг».

Сыщик хотел было сунуть руку в задний карман брюк, как вдруг услышал позади хруст снега. Он обернулся и, увидев перед собой рослого и широкоплечего путиловца с повязанной щекой, прижался спиной к дереву и стал нащупывать рукоятку пистолета.

— Ты за кем, Мокруха, подглядываешь? — делая еще шаг, спросил Рыкунов.

— Проходи мимо, а то пулю в лоб получишь! — пригрозил Аверкин, рывком вытаскивая браунинг.

Но взвести пистолет сыщику не удалось: Дема прыжком сбил его с ног и, навалившись всей тяжестью, с такой силой стиснул запястье, что кисть аверкинской руки невольно разжалась и браунинг выпал.

Подоспевший Кокорев подобрал пистолет и, как только сыщик закричал, забил ему рот снегом. Потом он помог Рыкунову задрать полы застегнутого пальто шпика выше головы и связать их. Аверкин словно попал в мешок. Собственное пальто стало для него темницей. Взяв длинный аверкинский шарф, Дема с Васей так стянули им шпика, что тот не мог шевельнуть ни руками, ни головой. Кричать было бесполезно: подбитое ватой пальто заглушало звуки.

Аверкин, чувствуя, как парни ремнем стягивают ему ноги у щиколотки, в страхе думал: «Что же они со мной сделают? Проклятая девка, это она натравила их на меня! А я еще жалел ее. Таких не то что в ссылку, вешать надо».

Снег растаял во рту. Проглотив горькую слюну, шпик забился и закричал:

— Отпустите сейчас же! Хуже будет… в тюрьме сгниете!

Но парни, конечно, не слышали его угроз. Усевшись на связанного шпика, Дема отдышался и сказал Васе:

— Выбирайтесь отсюда. Если тихо на улице, — не возвращайтесь, я тут один справлюсь.

— Затащи его куда-нибудь подальше и брось.

— Ладно, иди. Соображу, что сделать.

Взвалив сыщика на плечо, Рыкунов понес его в глубь парка.

«Куда же мне его деть? — размышлял он по пути — в снег кинуть или в кусты? Не найдут, закоченеет еще на холоде. Вроде человека убьешь. А оставить на виду, — раньше времени заметят и развяжут. Нашел же я себе занятие!»

Впереди путиловец заметил огоньки. Они то появлялись, то скрывались за стволами деревьев. «Живут там, что ли? Надо поглядеть, может, сарай какой найду».

Сбросив свою ношу в сугроб, Дема пошел прямо на огни. Минут через пять он увидел небольшие темные строения, а за ними — высокие каменные дома. Свет был лишь в некоторых окнах.

«Не огорожено», — обрадовался Рыкунов и стал приглядываться к низким строениям. У одного из них широкая дверь была приоткрыта. Он подошел ближе и заглянул в сарай. Там белела груда поленьев. «Вот где я его запру, — решил Дема. — Самое подходящее место. До утра не найдут».

Аверкин, лежавший в снегу, не мог понять: ушли парни из парка или стоят поблизости и наблюдают за ним? Он пытался вслушиваться, но звуки не пробивались сквозь толщу сукна и ваты. В этом тесном мешке, покрывавшем половину тела, духота становилась невыносимой. Спина и грудь Виталия взмокли от жары, а бедра и колени стыли на холоде. «Так я задохнусь либо отморожу ноги, — думал он. — Надо скорей высвободиться».

Аверкин принялся извиваться, дрыгать ногами, кататься по снегу… Но путы не ослабевали. Ему стало еще жарче. «Что же делать? Кричать бессмысленно. Надо выкатиться на дорогу и ждать. Авось какой-нибудь прохожий наткнется. Но в какой стороне дорожка?»

Сыщик несколько раз перекатился. Кругом был мягкий снег. «Не сюда», — понял он и стал перекатываться в обратном направлении…

Когда Рыкунов вернулся, то на старом месте сыщика не нашел. Снег вокруг был примят и взрыт.

«Куда же он делся? — не понимал путиловец. — Неужто развязался и ушел?» Дема пригнулся и, заметив широкий след, пошел по нему. Вскоре он наткнулся на притихшего Аверкина, который так вывалялся в снегу, что походил на белый заледеневший ком.

«Вот ведь ловкач! — изумился Рыкунов. — Даже связанным норовит удрать. Такого только под замком удержишь».

Стряхнув с сыщика налипший снег, он вновь взвалил Аверкина на плечо и понес к дровяному сараю. В сарае Дема бросил его на опилки, придавил сыщика тяжелыми козлами и, выйдя на улицу, запер дверь на засов.

Аверкин некоторое время не шевелился. «Куда они принесли меня? — не понимал он. — Не в сторожку ли, чтобы здесь, в глубине парка, пытать? Ну, конечно, им надо же знать, кого я выследил и какие сведения передал охранке. А что я им скажу? Разве кто поверит, что я ни слова не говорил своему начальству об Алешиной? Никогда. А она нехорошо поступила со мной. Какой же я все-таки невезучий! Ведь с детства страдаю из-за девчонок!»

В пятнадцать лет Виталий влюбился в гимназистку Тусю Бонич. Он часами мерз в скверике перед ее окнами, ожидая, когда девчонка сделает уроки и выйдет гулять. Туся обычно появлялась одна. Он узнавал ее по белой шапочке, беличьей шубке и муфточке. Девочка шла с гордо поднятой головой, как бы никого не замечая. Она прогуливалась по набережной Екатерининского канала. Там у парапета стояла дощатая сторожка с небольшими оконцами. Лишь летом, когда у стенки канала останавливались баржи с тесом и кирпичами, в будке появлялся сторож; в остальное же время она пустовала.

Обогнав Тусю боковой дорожкой, Виталий мчался к этой сторожке и дождавшись девочку, вполголоса подзывал:

— Бонич! А у меня сегодня шоколадные конфеты… Хочешь?

Гимназистка каждый раз колебалась: идти или не идти? Конфеты строго-настрого были запрещены матерью. Мать боялась, что сладости испортят ровные, сияющие, как жемчужинки, зубы девочки.

— А ты никому не скажешь? — растерянно оглядываясь по сторонам, спрашивала Туся.

— Ей-богу. чтоб мне провалиться… — клялся он. Колебания были недолгими. Разве утерпишь, когда хочется сладкого? Еще раз оглянувшись, девочка вбегала в будку и садилась на скамейку так, чтобы с панели ее никто не заметил.

Аверкин, глотая слюну, смотрел, как Туся не спеша и с наслаждением поедала конфету. Потом он вытаскивал из кармана вторую, более дорогую, и, вертя ею перед глазами, говорил:

— А за эту два фанта.

Девочке неприятен был мокрогубый, похожий на дятла мальчишка. Но желание поесть шоколаду пересиливало брезгливость. Зажмурив глаза, она вытягивала вперед лицо, точно готовясь к чему-то неприятному, и просила:

— Только быстрей.

Он торопливо вытирал рот рукой и целовал сладкие, судорожно сомкнутые губы девочки. После этого Туся забирала шоколадку, прятала ее в муфточку и убегала в сквер.

Чтобы чаще видеться с Бонич, ему нужны были деньги. Виталий воровал их из кассы у отца, из сумочки у матери и у товарищей. Однажды старшеклассники заметили, как Аверкин в раздевалке обшаривал карманы шинелей. Они тут же избили его и повели к начальнику гимназии. Тот, выслушав гимназистов, побледнел и воскликнул:

— Подлец, ты же опозорил всю гимназию! Виталий чувствовал, что и Сан Санычу хочется

ударить его. Но начальник был сдержанным человеком, он лишь щелкнул пальцем по кончику его носа и, повернувшись к старшеклассникам, трагическим шепотом потребовал, чтобы те поклялись «честным, благородным словом» никому не говорить о случившемся. Потом он закрыл Аверкина в пустом классе и послал сторожа за отцом.