Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков

— Завтра ребята отправляются на новую площадь. Кедринскую бригаду посылаем… Роман Сельдин, главный геолог, говорит, что площадь страшно перспективная… Заметь: страшно!.. Вот чудак! Во время войны там пробурены три разведочные скважины и все три дали соленую воду…

— Это где же? — спросила Галина, чтобы поддержать разговор.

— В районе Соленой Балки… Да-а… Бурение тогда прекратили, а сейчас вот снова начинаем. Мы изучили документы, касающиеся тех скважин, и Сельдин пришел к выводу, что бурить нужно севернее, у оврага, и глубже, до девонского горизонта… Убедил, поставили станок, и вот завтра экспедиция отправляется… — Он передернул плечами и добавил: — А на улице морозище, градусов тридцать… Ты почему молчишь?

— Жду.

— Не понимаю.

— Жду, когда ты выговоришься.

— А-а… Да, я сегодня говорливо настроен… И весел. Это от вина. После совещания мы с ребятами в ресторан зашли, выпили по рюмке — вспрыснули начало, так сказать… Хорошее вино, «Цинандали». Да, послушай, почему у нас табачным дымом пахнет? Ко мне кто-нибудь приходил?

Галина смутилась и, отвернувшись, ответила:

— Нет, никто не приходил.

— Как же так? Сам я не курю… — Никита подозрительно посмотрел на жену и вдруг спросил: — У тебя был мужчина?

— Кушать будешь? — перебила его Галина.

Настроение Гурьева резко изменилось.

— Отвечай, когда тебя спрашивают! Кто здесь был?

Галина пожала плечами:

— Не все ли равно?

— Слушай, ты… Я не позволю так шутить с собой!

Она открыто посмотрела на мужа и, помедлив, ответила:

— Это, к сожалению, не шутка… и прошу не кричать на меня.

Гурьев осекся. Опустившись на стул, развел руками:

— Ничего не понимаю. Объясни, что происходит у нас?

— Что ж, могу и объяснить.

Гурьев смешался и зачем-то вытащил из кармана футляр с очками. Галина смотрела на его растерянное лицо, суетливые движения рук, и жалость, извечная бабья жалость, украдкой начала подбираться к сердцу.

— Странная ты сегодня, Галина. О чем нам разговаривать?

— О самом главном — о нашей с тобой жизни.

— Хорошо. — Он нахмурился и повертел в руках розовый футляр с очками. — Давай поговорим.

Она помолчала, собираясь с мыслями и всматриваясь — как будто впервые увидела — в его лицо. Высокий лоб с обозначившимися залысинами, мясистые, тяжелые щеки, капризный, со складками на нижней губе рот, рыхловатый, с крупными ноздрями нос… Что она нашла привлекательного в нем тогда, девчонкой? И почему сейчас каждая черта, подробность вызывает непонятное раздражение? И жалость?

Никита нетерпеливо постукал футляром о стол. Галина усмехнулась уголком рта: «Вот оно как бывает…» и, опустившись на другой стул, решительно заговорила.

— Я много думала, Никита, над тем, как мы живем с тобой… Времени для размышлений у меня было достаточно — ты сам позаботился и ревниво заботился все эти годы, чтобы я сидела только дома… Посмотришь со стороны: примерные муж и жена, семья на уровне… Ты приносишь деньги, я — стряпаю, стираю, провожаю тебя на работу, встречаю с работы… Что еще? Ну, бывают у нас какие-то разговоры, мы читаем книжки, газеты, журналы, ходим в гости к Вачнадзе и они к нам ходят, вы пьете вино, мы с Раисой сплетничаем… Все — образцово, показательно!

Галина поднялась и, чтобы успокоиться, заходила по комнате. Резко повернулась и бросила:

— Не жизнь, а болото! Зачем мне такое мещанское, сладенькое благополучие? Зачем я училась? Ты когда-нибудь задумывался над этим?

— Но, Галина, поверь… — Никита умоляюще посмотрел на жену.

— Не перебивай меня, пожалуйста… Помнишь, я рассказывала тебе, как мама учила меня любить работу? Что ты тогда сказал? Назвал все это глупостью и сделал меня домохозяйкой, женой ответственного работника. Ты даже и не догадываешься, как я завидую тем, кто по утрам спешит на работу, завидую даже тебе… Посмотришь из окошка — идут парни и девчата, идут мужчины и женщины — все идут на работу, а я… а я…

Галина отвернулась, больно закусила губу. Передохнув, сказала тихо и твердо:

— Хватит. Не могу больше. Мы должны разойтись, Никита.

— Что? — Никита грудью навалился на стол. — Что ты сказала?

— Мы должны расстаться с тобой… Прости, но я не люблю тебя… Мне тяжело говорить об этом, но…

В его руках хрустнул футляр для очков.

— Ты уйдешь… от меня?

— Да.

— Ты любишь другого? Это он был сегодня?

— Да.

— Кто он?

— Алексей Кедрин.

— Что?!.

Галина не ответила, прошла в переднюю и вернулась одетой в пальто. Никита тяжело поднялся.

— Ты уходишь сейчас?

— Да. Чемодан уже собран. Не беспокойся, я взяла только самые необходимые вещи и немного денег.

— За кого ты меня принимаешь?

— Не оскорбляйся, Никита, так нужно.

В глазах у него плескалось смятение.

— Ты так заявляешь, будто уходить от мужа тебе приходится не первый раз.

Галина грустно улыбнулась.

— Ты говоришь глупости, Никита.

— Но куда ты пойдешь ночью? Переночуй хотя бы…

— Нет, Никита, нет, — сказала она, не глядя на него. — Не могу…

Гурьев медленно обошел вокруг стола и, не глянув на нее, скрылся в спальне.

Галина взяла чемодан, прислушалась — в спальне было тихо. Обвела взглядом комнату и вышла.

7

В небольшом домике Климовых, построенном самим Иваном Ивановичем на краю города, тоже горит свет. Климов сидит у стола, склонив тяжелую от хмеля голову на жесткие кулаки. Глаза слипаются, а жена вот уже битый час «пилит» за то, что ушел еще засветло и пришел «выпивши». И теперь Климов вяло оправдывается:

— Не зуди, хоть сегодня не надо, — трудно ворочая языком, говорит он Насте. — Уеду ведь завтра… Эка, прорвало тебя… Ну, выпили малость… Не один ведь я, а с ребятами. Собрались и выпили… Не на гулянку ходил, как ты не поймешь? Производственное совещание было у нас — производственное, во!..

А жена будто и не слышит его. Качая на руках ребенка, она ходит по комнате, посверкивает сердитыми глазами и говорит, говорит…

— Ушел и пропал. Нет, чтобы с детьми, с женой побыть… Кто ж так делает? Тебе и не жалко нисколько семьи-то! Уедешь опять на целый год, а тут одна вертись, как хошь…

— Преувеличение, — с трудом выговаривает длинное слово Климов.

— Чего?

— Про целый год преувеличение… Бурильщик Иван Иванович Климов никогда не покидал родного дома на целый год.

— Ага, значит, тебе хочется по целому году не бывать, да?

Климов злится, но не подает вида.

— Отстань, пила, — устало говорит он и начинает стаскивать с ноги сапог. Сапог не поддается, и Климов злится еще больше. — Отстань, кому я сказал!

Настя останавливается. Климов боится взглянуть на нее, старательно возится с сапогом.

— Хорош, нечего сказать, —