Агния Кузнецова (Маркова) - Жизнь зовет

– Походит на пальму, а идет на силос, – говорит Рита. Она стоит на поле турнепса, и ботва закрывает ей ноги до колен.

Рита и Павел рвут турнепс в обе руки, чтобы отнести ребятам.

– Он хорошо утоляет жажду и вкусно хрустит на зубах, – смеется Рита. У нее задорно морщится короткий носик и в глазах прыгают веселые искорки.

Обратно они идут медленно. Павлу хочется, чтобы этот путь был как можно длиннее, потому что ему нужно поговорить с Ритой, многое спросить у нее. Но он молчит. Заговаривает не он, а она:

– Ты кем хочешь быть?

– Не знаю.

Павел отвечает искренне. Когда он думает о будущем, ему рисуется темная, беззвездная ночь.

– Не знаешь? – удивляется Рита. – А я педагогом. Что? Неинтересно?

– Почему? – пожимает плечами Павел. – Если влечет к этому делу, то интересно. Но я бы не мог быть педагогом.

– Почему? Разве неинтересно воспитывать человека, помогать избавляться ему от всяких недостатков?

– У тебя что, мать учительница?

– Нет, отец педагог. А у тебя?

– Мама у меня работает воспитательницей в детском саду. А отца нет. Впрочем, есть, но он ушел от нас, когда мне было двенадцать лет.

– Ушел! – с возмущением и ужасом говорит Рита. – И ты его любил?

– Очень любил. Больше всех на свете.

Рита с состраданием смотрит на Павла.

– Знаешь, Павел, – говорит она, – как бы я хотела быть такой, как Макаренко! Вот бы дали мне колонию малолетних преступников, и я бы их перевоспитывала…

Яркая краска заливает лицо Павла.

– Думаешь, это легко? – говорит он. – Трудно перевоспитывать не только настоящих преступников, но даже и тех, кто случайно совершил преступление, потому что и у этих на душе такой мрак, такое отчаяние…

Рита слушает Павла. Она чувствует: что-то в этом разговоре задело его за самое сердце. Волнение охватывает ее, и она смотрит на Павла настороженным взглядом.

«Ни на один день невозможно отойти от прошлого, – думает он, – решительно все напоминает… Уехать бы в другой город или куда-нибудь на Север…»

И он представляет снежные горы, карликовые березки, покрытые пушистым серебром куржака, и непроглядную, спокойную ширь тундры.

Они уже подошли к картофельному полю. Павел молча отходит от Риты, берет свою лопату и с ожесточением всаживает ее в землю.

К вечеру на коне прискакал из правления колхоза рябой толстый парень.

– Кончай работу, замерять буду! – командует он и идет по полю, неодобрительно поглядывая по сторонам. – Картошку пооставляли! – говорит он, наклоняясь. – Что это? Что это? – приговаривает он сердито, поднимает картофелины и, прищурив глаз, долго целясь, запускает их в кучу. Видимо, это доставляет ему удовольствие. – Поначалу прощается, – говорит он обеспокоенной Римме Владимировне, – а завтра такую работу принимать не буду.

Он снимает привязанный к седлу двуногий деревянный треугольник и замеряет обработанное учениками поле.

Деревянные ноги проворно шагают по полю, и так же проворно парень считает.

– Два, четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать.

Тихон бежит сзади и тоже считает вслух. Ему кажется, что придирчивый парень обязательно просчитается.

Через некоторое время парень и вспотевший Тихон подходят к толпе ребят.

Парень на ходу пишет в записную книжку.

– Четыре гектара восемьдесят соток, – говорит он, – делю на двести сорок.

– Стоп! – с восторгом ловит его Тихон. – А дежурные по кухне, дежурные по общежитию?

– Сколько же их?

– Семь да шесть… всего тринадцать человек, – говорит Римма Владимировна.

– Двести сорок, отнимаю тринадцать, – водит карандашом по бумаге парень, – получается двести двадцать семь. Четыреста восемьдесят делю на двести двадцать семь. По две сотки на брата.

– С небольшим, – придирчиво поправляет Тихон.

– Слезы! – пренебрежительно говорит парень. – А норма – четыре сотки! Ну, поначалу прощается, – смягчается он. – Дело-то новое, пообвыкнете.

Вечером Павел, Ваня и еще несколько ребят выпускают полевой листок. Они располагаются в комнате девочек, предварительно выгнав хозяек. Со стола ребята снимают скатерть, банки с разноцветными листьями и еще уцелевшими осенними цветами.

– Любят девчонки на пустяки отвлекаться, – говорит Павел, неумело складывая скатерть.

Он с удовольствием рисует огромный лист картофельной ботвы с цветком, проткнутый ученической ручкой. Ваня сочиняет стихи. Но вдруг все, как по команде, оглядывают комнату. Они слышат в углу чей-то плач. Павел вздрагивает, роняет с кисти на газету зеленую каплю.

– Кто это?

Он не может переносить плач. Он готов отдать все, что есть у него, только бы не видеть ничьих слез.

Павел вскакивает и бежит в угол. За ним идет туда же Ваня. Но в комнате снова тишина.

– Показалось… – неуверенно говорит Ваня. – Или кто-то на улице…

Но в углу из-под топчана уже слышится не плач, а громкий неудержимый хохот. Павел поднимает одеяло. Оттуда выглядывают смеющиеся лица девочек.

Работа прервана. Началась веселая возня.

Девочек вытягивают из-под топчана и выпроваживают из комнаты. Павел снимает с гвоздя полотенце, накидывает на плечи смеющейся Риты и вытаскивает ее на улицу.

На улице холодно. В темноте чуть видны очертания «Победы». Она только что подошла к крыльцу клуба. Вот открылась дверка, неярким светом загорелся плафон, и Павел увидел… Григория Александровича и еще какую-то женщину. К ним спешит Римма Владимировна и здоровается за руку.

От неожиданности Павел роняет на крыльцо полотенце. «Зачем он здесь?» – думает Павел и быстро убегает в комнату.

Рита растерянно поднимает полотенце и стоит на ступеньках. «Какой он странный», – думает она.

И вдруг Рита видит, что из «Победы» выходит ее мать.

– Мамочка! – радостно кричит Рита, бросается к ней, обнимает и кружит небольшую полную женщину в пальто и пуховой шали.

Мать смотрит на нее большими ласковыми глазами, пряча от ветра под шаль короткие, как у мальчишки, курчавые волосы.

– Беги оденься, и тогда поговорим! – говорит она.

– Да ты заходи, посмотри, как мы устроились… – зовет ее Рита.

– Нет, доченька, не зайду.

Странно. Мать всегда интересуется каждой мелочью, а сейчас она не хочет зайти к ним в комнату посмотреть, как живут школьники. Рита бежит в клуб.

– Прошу прощения, ребята! – говорит она членам редколлегии. – Я только пальто возьму, ко мне мама приехала.

Мальчики, кроме Павла, бросаются к окну, но из освещенной комнаты ничего не видно.

Рита второпях набрасывает на плечи пальто и выбегает на улицу.

Мать уводит ее в сторону.

– Ты посмотри нашу кухню, столовую, – говорит Рита и тянет мать под навес.

– Нет, доченька, некогда, в следующий приезд посмотрю.

Рита удивленно останавливается подле матери в тени забора.

– Ну как? – спрашивает мать. – Даже тебя на полотенце какой-то мальчик на улицу вытащил.

– Это Павел Огнев, новенький, одноклассник мой!

– Павел Огнев? – Мать некоторое время молчит. – Ну как, сегодня трудно было? – спрашивает она.

– Трудно, – сознается Рита. – Ноги, руки болят и спина тоже. И знаешь, мама, работали мы на совесть, а сделали только половину нормы.

– Ну это вначале. Опыта нет. – Мать подает Рите сверток со сладостями: – Тебе и твоим товарищам.

Григорий Александрович прощается с Риммой Владимировной, садится в машину и, широко открыв дверцу, кричит:

– Мария Васильевна! Поехали!

Шофер включает мотор, и Римма Владимировна на шаг отступает назад.

– Одну минуточку, – отвечает, обернувшись, мать Риты.

Затем она приближается к дочери и тихо говорит ей:

– Рита! Павел Огнев и есть тот мой подследственный, о котором я тебе рассказывала. Я верю, что ты никому об этом не скажешь. В школе никто ничего не должен знать. Постарайся сделать так, чтобы Павел был не одинок. С тобой товарищи считаются – помоги ему найти здесь новых, хороших друзей, и найти как можно быстрее.

– Я так и поняла, что у него на сердце неспокойно, – чуть не плача, говорит Рита. – У него еще и отец ушел…

– Я знаю. Ты пойми, Рита. Он потерял двух самых близких и дорогих людей… Особенно тяжела для него потеря друга – ведь он считает себя виновным в его гибели. Необходимо помочь забыть ему об этом, помочь найти свое место в жизни… – Мать некоторое время молчит. – Вот и его бывший директор приезжал сюда, для того чтобы поговорить с классным руководителем.

– Значит, Римма Владимировна тоже знает?

– Знает, Рита. Она и ты – и больше никто. Поняла?

– Поняла, мамочка!

Мать целует Риту и почти бежит к машине.

– Ну, колхозница, чтобы урожай собрать вовремя! – кричит она уже из машины и, прижавшись лицом к стеклу, машет рукой.

Рита стоит у крыльца и смотрит вслед автомобилю. Еще долго горят во тьме красные огоньки над колесами. Где-то мычат коровы, лают собаки, скрипят колодезные журавли. Вечерний шум здесь непривычный, не городской.