Юрий Васильев - Право на легенду

«И я его очень уважаю, — сказала она Нине за несколько дней до свадьбы. — Доверие, общность интересов и уважение — именно в этом я вижу залог счастливой супружеской жизни».

А про любовь ни слова. Умная потому что, деловая. А я человек созерцательный.

…Алексей вернулся год назад. Все было ясно, но он решил сделать предложение. Нина сидела в саду, на лавочке, под старым кленом, и ждала, когда он заговорит, и думала, что уже все ясно и ничего больше не надо ждать, но эта лавочка и этот клен почему-то раздражали ее. Алексей сказал все, что надо было сказать, хорошо сказал, с чувством, с волнением, заверил, что любовь его прочна и глубока, проверена временем, а потому надежна.

Мама уже несколько раз выходила на веранду, наверное, сейчас позовет пить чай, и надо ему сказать, что они поженятся, когда он захочет, но вместо этого она зачем-то спросила:

— А там для меня есть место?

— Ну еще бы! Я уже договорился, будешь работать в соседнем институте.

— Глупый! Я не об этом. — Она ткнула пальцем ему в грудь. — Тут для меня много места?

Он обнял ее и сказал уже почти спокойно:

— Ты знаешь, как я торопил время? Я без тебя не жил, а просто существовал во времени и пространстве. Знаешь, есть такая философская категория?

— Да, дорогой, знаю… Есть такая категория. Пойдем пить чай.

Свадьбу, однако, решили отложить. Стоит подождать, пока Алексея утвердят в министерстве.

Куда, действительно, торопиться?

Год между тем прошел. На завтра назначена свадьба.

Нина смотрела в окно. Думала. И чуть не проехала остановку.

Было душно, каблуки вязли в асфальте, над головой гремел железом мост, и поезда не успевали привозить и увозить толпы людей, которые здесь были уже не москвичами, но еще и не дачниками. Только теперь она заметила, что серые коробки домов, шедшие плотным строем с ближайшей станции, уже сомкнулись вокруг поселка, и теперь отсюда ничего, кроме них, не разглядеть, не увидишь ни дач, ни леса.

Она долго шла по улице, одна сторона которой была застроена корпусами с балконами, а другая еще не была застроена вовсе и уходила к реке, потом свернула на аллею, в конце которой у их дачи стояла чья-то приблудившаяся «Волга», и почти столкнулась с человеком в шляпе. Он вышел из Ритиной калитки, а сама Рита стояла у забора и смотрела ему вслед.

— Зайди, — сказала Рита. — Сто лет не виделись.

Они виделись каждый день, но Нина все равно зашла, потому что дом был уже рядом, уже ничего не придумаешь, не станешь в очередь за квасом, чтобы оттянуть время. Она не торопилась в дом, где сегодня утром поставили тесто на свадебный пирог, и не хотела думать, почему она не торопится.

— Страховой агент, что ли? — Нина кивнула в сторону калитки, через которую вышел мужчина. — Вид у него такой.

— Какой?

— Настойчивый.

— Все они… настойчивые. Поклонник. Из Серпухова ездит, не ленится. С мужем вместе работает, знает, когда его нет дома.

— Вид у него скучный.

— Ну и черт с ним.

— А чего не прогонишь?

— А зачем?

Она теребила скатерть и смотрела на Нину вызывающе и пришибленно, и в то же время Нина чувствовала, что Рита вот-вот разревется.

— Ритка, что с тобой?

— Да так. Что тебе объяснять, ты и так все знаешь. Этого выгоню, будет другой… Кто-нибудь будет, если на душе пусто. Черт с ним, не обращай внимания, я ведь всегда была нервная… — Она пыталась улыбнуться, но слезы уже текли по щекам.

«Нервной ты, положим, стала совсем недавно», — подумала Нина, а вслух сказала:

— Перестань реветь, выдумываешь ты все.

— Выдумываю. Только и осталось. Тебе хорошо. Хотя тебе тоже нехорошо. Ты знаешь, Нина, иди, пожалуй, а то я сейчас могу что-нибудь не то сказать. Муж у меня, семья, счастья полон рот, сама ковала, я же кузнец своему счастью… Чепуха, Нинок, не слушай. Обзаводись и ты семьей, пока Лешка не передумал. Хотя теперь не успеет. Только… — Она вытерла глаза и как-то жестко добавила: — Только не удивляйся, если и тебе через год станет все равно, с кем целоваться. Идем, я тебя провожу. Не слушай глупую бабу. Я вечером приду. Девчонок уложу и приду.

Небольшой деревянный дом почти целиком скрывался за густо разросшейся сиренью, и только кусок островерхой крыши с задиристым петухом на коньке высовывался из-за зелени. Павел остановил машину. Лидия Алексеевна встретила его у калитки, сразу узнала, обняла, несколько секунд постояла молча, потом сказала:

— Ну вот. А я дочку вышла встретить. Проходите, Павел Петрович, проходите. Ниночка сейчас придет. Вы смелее, собаки у нас нет.

Она отворила калитку, и Павлу пришлось идти за ней, слегка наклонив голову, потому что кустарник рос неухоженный, буйный, почти смыкался над головой. Дорожки были посыпаны желтым песком, и это была, пожалуй, единственная дань добропорядочному ведению хозяйства. Не было ни гамака, ни бочки с водой, ни столика, за которым вечерами пьют чай и играют в карты. Зато была большая клумба и газон возле веранды; и клумба и газон были несообразными, дикими, разбитыми вопреки всякому садоводству, но на них было много цветов.

— Вы разрешите мне называть вас по имени, да? Я ведь и вам мама. Вы посидите, Паша, я сейчас.

Она ушла в дом и тут же вернулась с подносом, на котором были и сухари, и варенье, и сливки.

— Ну вот… Попьем чайку на веранде. У нас здесь тихо, хоть и город близко. Правда, все заросло, запущено, везде крапива. Дочь занята, у нее работа, а я в последнее время…

Она говорила неторопливо, спокойно, слегка запинаясь, и Павел подумал, что это у них, наверное, в роду, потому что Веня тоже запинался. Он был похож на мать: те же удлиненные, приподнятые к переносице глаза, те же резко очерченные губы, тот же слегка восточный овал лица.

Она рассказывала Павлу о себе, о дочери, а он все не мог заговорить о сыне, хотя видел, что она ждет этого. Ему нужно было найти в этом доме что-нибудь от Вени, он еще раз огляделся, но ничего не увидел, все было спокойным. И он сказал слова, которых больше всего боялся:

— Веня погиб как герой.

Это была правда. Но не это было важно сейчас. Просто это были не те слова, они повисли в воздухе, чужие и никчемные. И вдруг в самом углу веранды, над диваном, он увидел Венькину акварель. Не может быть! Тот самый кусок ватмана, отпущение грехов, как сказал Венька. По голубым волнам бежала яхта…

— Мы хотели построить яхту, — сказал он.

— Простите… что? Ах, ну да, конечно яхту, — она улыбнулась так молодо, что Павел не поверил. — Веня, правда, не умел строить яхты, но почему бы и нет, если надо?

— И еще мы хотели обогнуть Чукотку.

— Ну да. И хотели приплыть в Бискайский залив. Я все знаю о нем — и что было, и что могло бы быть. Ведь он пришел к вам отсюда, Паша, и рядом со мной стал тем, кем был. Я почти не плакала, и не потому, что выплакала все, просто… Ну вот, кажется, я сейчас поплачу немного, хотя я всегда говорила, что о нем нельзя плакать. Не обращайте внимания, Паша, рассказывайте.

И он рассказал ей о том, как ее сын мог ухаживать сразу за тремя девицами и тремя замужними женщинами, как мог он хвастать, совершать поступки вроде бы нелепые, которые потом оборачивались смыслом, как он летал, любил, дружил, спал на одной ноге, писал матери длинные нежные письма, он рассказывал ей о Вене, который был отчаянным фантазером и мог краснеть, как девочка; о Вене, в котором было много неожиданного, но все было его, Венино.

— Я вам сейчас его покажу, — сказала Лидия Алексеевна. — Хотите? У меня ведь много снимков, и детских, и с Чукотки.

Она принесла тяжелый плюшевый альбом, и Павел приготовился улыбнуться при виде маленького Веньки на деревянной лошади или с букварем в руках, но на первой же странице встретил Веню в кабине большого двухместного планера; «фонарь» еще не был задвинут, и Павел разглядел позади чье-то очень знакомое девичье лицо. Ну да, конечно, это же…

— Простите, это… ваша дочь, да? — спросил Павел, досадуя, что не помнит имени.

— Да, это Нина. Первый раз летит. Веня тогда только что поступил в училище, видите, форма совсем новая. Вы знаете, конечно, он планером еще в школе увлекался, рекорды какие-то ставил, инструктором даже был. Потом Нина за ним потянулась. Я перепугалась, что он девчонку с пути сбивает, оба, того и гляди, голову сломят. В общем, скучать они мне, Пашенька, не давали. Вот, полюбуйтесь.

Она протянула ему фотографию. Павел увидел Нину, закутанную в чей-то китель; она сидела на расстеленном брезенте, поджав под себя босые ноги, а вокруг толпились девчата в летных комбинезонах, смеялись, и Нина тоже смеялась — весело и чуть растерянно.

— Смешно, конечно, только не для матери, — сказала Лидия Алексеевна. — Это она с парашютом прыгала, да вот видите, как неловко, в речку ее унесло. После школы, когда Веня уехал, она было надумала остаться в авиаклубе, у нее разряд по планеризму, и парашютом занималась. Но, слава богу, обошлось.