Отче наш - Владимир Федорович Рублев

— А ты не расстраивайся, да все толком-то и вспомни, — успокаивает ее Устинья Семеновна. — Скоро милиция приедет, тебе за братишку-то отвечать придется, не дай господи… Тебе или Андрюшке. Вас там двое было, а с берега никто не рассмотрел, как все случилось, вот и пострадаешь ты за этого самого Андрюшку. В тюрьме-то не больно сладко будет… Я добра тебе по-соседски желаю, вот истинный господь.

Устинья Семеновна мелко крестится и снова говорит и говорит…

Вскоре к ним подходит Нинша, Лушка с беспокойством поглядывает на нее, но Устинья Семеновна опережает ее:

— Вишь ты, как было, а нам и невдомек… Слышь, Нинша, лодку-то, вот Лушка сказывает, мой квартирант чуть не опрокинул. Лушка спервоначалу-то перепугалась, давай не то плести… Ну, будет ему на орехи теперь!

Нинша изумленно смотрит на Устинью Семеновну, потом на Лушку и с торопливой радостью подхватывает:

— Я так и думала, да… жалко вашего квартиранта стало.

— Ну, он уж больше не квартирант у меня. Не хватало еще, чтобы из моего дома людей под наганом выводили, срам один. Отказываю я ему.

Нинша заторопилась.

— Пойду-ка, бабам-то расскажу про Лушкино признание, с ума сойдут. Ах ты, паразит такой, овечкой прикинулся…

Участковый уполномоченный сержант милиции Москалев прибыл на место происшествия, когда народ уже начал расходиться с берега, разнося взбудоражившую всех весть «о Лушкином признании».

Москалев работает в поселке года четыре и знает о недоброй славе озера; в памяти еще свежо дело об утонувшем нынешней весной мужчине. Тогда Москалев получил выговор от начальника отделения, капитана Лизунова, никак не хотевшего соглашаться, что человек исчез бесследно. Упоминание о шурфах вызвало у Лизунова ироническую улыбку.

— В каждом деле кто-то должен быть виноват, — строго заметил он тогда Москалеву. — Во что бы то ни стало найти виновного — вот наша задача! Святая, можно сказать, обязанность.

Капитан прибыл в город недавно, откуда-то с Севера. Ходили слухи, что у Лизунова были крупные неприятности в связи с раскрывшимися после ареста Берия необоснованными репрессиями. Но все это — в прошлом, и Лизунова некоторые сотрудники городского отделения милиции и не осуждают: дескать, человек был лишь десятым винтиком, действовавшим согласно приказу свыше.

Подъезжая сейчас к берегу на мотоцикле, Москалев прикидывал, что происшедший случай один из тех, в которых виновных не найдешь. Сержант со смутным беспокойством предчувствовал новый, может быть, более строгий выговор капитана Лизунова, и страшно обрадовался: на сей раз, кажется, есть и виновники. Все было настолько ясно, виновность Макурина так просто доказывалась, что сержант не стал ждать прибытия оперативной группы уголовного розыска, а принялся составлять протокол сам. Одного не мог понять он: почему о виновнике девушка сразу не рассказала людям на берегу?

— Испугалась я, — опускает голову Лушка. — Не сразу разобралась, как там все получилось…

— Хорошо, — протягивает ей протокол Москалев. — Подпишите вот здесь…

Знает он, что не положено участковому заниматься составлением протоколов, но желание заслужить, наконец, похвалу Лизунова толкает его на этот шаг.

— Нет, нет, — отступает Лушка. — Я не… не хочу…

— Как же не хотите? Тут лишь то, что вы рассказали…

— Давайте и я подпишу, — шагает вперед Устинья Семеновна. — Я верю, что она не соврет.

Москалев внимательно смотрит на Пименову и решает, что две подписи делу не повредят. И протягивает бумагу Устинье Семеновне. Вслед за нею расписывается и Лушка.

— А где живет этот самый Макурин? — пряча в сумку протокол, спрашивает сержант. Следующим своим шагом он считает именно это: изолировать преступника, доставить его в горотдел милиции.

— Пойдем, покажу, — охотно вызывается проводить Устинья Семеновна.

…Однако Андрея дома не оказывается: вероятно, ушел в шахту, на смену.

«Где же Любка? — возмущается Устинья Семеновна, едва за Москалевым захлопнулись ворота. — Уж не потянул ли Андрюшка ее за собой?»

Но ожидать возвращения Любаши некогда: Устинья Семеновна спешит в церковь, к отцу Сергею.

Дневная жара спадает. С озера на улицы тянет теплым и влажным ветерком. И уже зашептались, зазвенели наскучавшиеся по свежему воздуху тополиные листья. В косых, притушенных дальним маревом солнечных лучах еще ярче запламенели краснеющие гроздья рябины — словно маленькие тлеющие костерчики; голубым налетом отсвечивают ягоды черемухи, выглядывая в прозелень листвы. На палисадники и стены домов ажурно пали загустевшие тени деревьев.

Андрей украдкой поглядывает на Любашу, задумчиво шагающую рядом, понимая, что и она сейчас думает о Васильке. Снова, словно наяву, мелькнул перед глазами паренек, прыгающий с озорным возгласом в воду, и Андрей горестно усмехается уголком рта.

Страшная это вещь: был человек и — нет его… Ну как дико все произошло! Словно дрянный сон…»

И тихо, стремясь развеять тяжелые мысли, окликает Любашу:

— Что ты молчишь?

Она повертывается к нему. Лицо отрешенное, застывшее: не сразу уходит и она от своих невеселых раздумий.

— Понимаешь, не могу поверить… Ведь час назад он бултыхался в озере, веселый, живой… Нет… — Голос ее осекся. — Я не могу в это поверить. Мне все кажется, что вот-вот он появится, и знаешь, какая тяжесть спадет с сердца?

Грустные глаза Андрея смотрят на Любашу прямо, открыто.

— И я об этом же думаю…

Трудно скрыть от Любаши свое смятение. Да Андрей очень-то и не старается делать это. К чему скрывать от нее, что ему очень тяжело сейчас?

И совсем не случайно глаза его глядят на Любашу в упор, несколько даже умоляюще. Она — единственный очень родной человек в поселке. До сих пор не может понять, что так сильно влечет его к девушке. Знает, как ограничен круг ее интересов и невелика грамотность. И все же интуитивно угадывает в ней, робкой и молчаливой, хорошего, верного друга, сильного в своих привязанностях и антипатиях. Не смогла бы иначе она, строгая и честная в любом поступке, отдаться ему в тот памятный вечер. Красота Любаши только усиливает влечение Андрея к ней, заставляет полнее чувствовать свое счастье при мысли: какой замечательной подругой будет она, когда они поженятся и он постепенно приобщит ее к интересам, которыми живет сам!

Мимо по мостовой, вздымая пыль, промчался милицейский мотоцикл. Оба — Андрей и Любаша — провожают его пристальными взглядами, догадываясь, что не случайно спешит этот молодцевато сидящий на машине сержант.

Шум мотоцикла отвлекает Любашу от раздумий, и она говорит, оглядываясь назад:

— Мама потеряет меня…

Андрей молча обнимает ее — беспомощную, притихшую, и так они идут до самой шахты. Лишь перед зданием шахтоуправления Любаша несмело убирает со своего плеча его руку.

— Макурин!

На крыльце стоит Вера Копылова.

— Ну, я пошел, — говорит Андрей.

— Да-да, иди… — кивает Любаша. —