Георгий Баженов - Хранители очага: Хроника уральской семьи

— Такова общественная необходимость, — сказал Петрович.

— На испуг берешь, теть Серафима? Завяжем узелок! Но раз я крещеный, нынче же отрекаюсь от христианства! — Глеб полез во внутренний карман пиджака. — И вступаю в мусульманство. «Отец святой всея Руси, — начал он читать бумажку, — извини, конечно, не знаю в точности твоих званий, но у меня такое дело. По крещению своему я христианин, хотя одновременно и член профсоюзной организации по месту работы, но по образу жизни и мыслей давно магометанин и мусульманин. Будь другом, отец, пришли бумагу, что отрекаешь ты меня от христианства, ибо у меня одна жена законная, вторая — незаконная, и несколько любовниц, которых я тоже, отец, люблю. Сам понимаешь, это не разврат, а просто вера другая, которой я следовал, сам того не зная. Ибо Магомет сказал: люби людей, а жен имей числом не меньше четырех. Отец всея Руси! Надеюсь, ты поймешь своего сына — пришли бумагу об отречении. Остаюсь уважающий тебя бывший крещеный христианин, член профсоюзной организации мартеновского цеха, а ныне — убежденный магометанин и мусульманин раб божий Глеб. Бумагу на имя главного мусульманина, не сомневайся, пошлю — зять у меня и сестра на днях в Африку едут, у них, говорят, главная мусульманская вера, выводы делай сам. Крепко жму твою руку, отец. Если что не так, прими не на счет поругания веры христианской, а токмо на счет безверия, в котором пребывал. Нет бога, кроме аллаха, и Магомет — пророк его. Извини, конечно».

Много смеялись, пока Глеб читал отречение. Даже бабушка Настя, которая время от времени повторяла: тьфу! тьфу! — в конце концов не выдержала и тоже улыбнулась: ну супостат, ну нехристь! Особенно смеялись, когда узнали, что на бумажке ничего не было написано, молол Глеб прямо из головы. Вот так не знаем, а у человека, может, талант к сочинительству пропадает, — смеялись все весело. Он позже хотел еще прочитать бумагу главному мусульманину, но никто уже не верил ему (хотя на другой бумаге действительно что-то было написано).

К вечеру уже говорили кто о чем. Глеб подсел к Вите с Людушкой.

— Ну что, зять, вмажем по маленькой? На прощание?

— Тебе лишь бы повод, — сказала Марья Трофимовна.

— Мамка, — вдруг усмехнулся Глеб. — Ты в лесничестве чего забыла?

— А у тебя там что, агенты? — спросила та безразличным тоном.

— Спрашиваешь! — продолжал ухмыляться Глеб с некоторой хитрецой на лице. — Может, тебе дров надо?

— Надо. Дом сгорел, теперь печь топить нечем.

— Видал, Вить, мать острить научилась.

— Спрашиваешь! — сказала Марья Трофимовна.

— Ого! — удивился Глеб.

— Вот тебе и «ого», — сказала она. — Ну, дети… — посмотрела она на Витю с Людушкой. — Вот и провожаем мы вас… Что вам пожелать хорошего?

— Да что…

— Возвращайтесь-ка к счастью!

— Ага… проложите там санный путь, — усмехнулся Глеб. — Откройте Северный полюс. Разведите белых медведей. Короче, когда спят, пусть дышат носом. Вентиляция лучше.

— Ладно, — отмахнулся Витя.

…Утром они уезжали. Люда плакала.

Запомнились ее печальные глаза.