Елена Долгопят - Рассказы

"Прошу обратить внимание на нашего соседа Павла Егорова. Он появился месяц назад с половиной, когда вы отдыхали в Крыму в очередном отпуске. По обмену с доплатой из Москвы. Старик Степанов умер, и сын

Степанов, который был прописан в доме, но никогда в нем не жил, только летом пасся на дедовых грядках, поменял дом на Москву, хотя у него и без того есть в Москве жилплощадь, только он там не прописан, у матери. И в результате махинации вместо спокойного и вежливого

Степанова теперь у нас вышеназванный Павел Егоров с женой.

Во-первых, о жене, которой рабский труд он, Егоров, использует.

Женщина она тихая и бездетная. Ходит не подымая глаз и всегда в черном платке, как монашка. Мы думаем, они секта. Она делает и по дому, и по огороду, и мы ни разу не видели, чтобы сам Егоров поколол дрова или принес воды, все хозяйство – на жене, а сам скрывается в сарае или гуляет по окрестностям и не здоровается. Что он делает в своем сарае, мы не знаем, сарай крепкий, без окон и щелей, из трубы идет дым и, так как ветер в нашу сторону, портит нам белье. Дым идет то черный, то зеленый, и дышать на крыльце невозможно, и яблони вянут. Вчера же, в одиннадцать тридцать утра, в сарае раздался взрыв. Егоров вышел из сарая как ни в чем не бывало и закурил, а на наши крики никак не реагировал, повернулся и ушел в дом. Мы думаем, что он фальшивомонетчик или готовит оружие для преступных банд, а милиция ноль внимания, хотя мы уже говорили в устной форме.

Просим обратить внимание и на Гаврилову Степаниду Сергеевну, которая торгует в гастрономе на станции и дала нам порченой колбасы

"Докторской" за два двадцать и меньше по весу. Но Егоров Павел – в первую очередь.

Семья Лапиковых. Дом 6 по улице Ветеранов. Егоров проживает дом 7.

20 августа 1981 года".

Участковый Василий Иванович Захаров вошел в калитку дома номер семь по улице Ветеранов под вечер двадцать второго. Женщина в черном платочке вешала белье на веревке между двух яблонь, которые старик

Степанов посадил сразу после войны. Яблони до сих пор плодоносили.

Одна была антоновка, ее плоды еще не созрели, другая – китайка; ее золотые яблочки уже давно были сняты и сварены, и варенье лежало в подполе в стеклянных банках, прозрачное и тягучее, как свежий мед.

На чистом крыльце сидел молодой мужчина, сухощавый и светлоглазый.

Вечер был прохладный, почти осенний; все уже отцвело, отошло и отдыхало в ожидании короткой зимней смерти. И мужчина на крыльце отдыхал, пошевеливая пальцами босых ног. Он, как земля, отработал и устал.

Мужчина курил, горел огонек его сигареты.

– Здравствуйте, – сказал милиционер и снял фуражку. – Не холодно вам босиком?

Востроносая, бледная женщина, как будто уже покойница, под своим черным платком, оставив сырую простынь, испуганно уставилась на участкового. Платок у нее был по самые брови.

– Ноги горят, – ответил мужчина, – находился.

– Ничего я тут с вами присяду? Я участковый ваш.

– Я понял.

Василий Иванович сел рядом на ступеньку, мужчина протянул ему пачку сигарет.

Василий Иванович заглянул в пачку. И отказался:

– Я покрепче люблю.

Достал свои.

Посидели, подымили. Женщина забросила простыню на веревку, расправила.

Вечер был тихий, безветренный.

– Как вам у нас?

– Тихо.

– В сравнении с Москвой – конечно. Где вы проживали в Москве?

– В Бибиреве.

– Большой район, дальний. Вы на котором этаже жили?

– На девятом.

– Далеко из окна видно?

– Не особенно. Дома кругом.

– У нас просторнее. Воздух.

Женщина, повесив белье, взяла опустевший таз и направилась с ним к крыльцу, мужчины раздвинулись, давая ей проход. Она прошла неслышно, опустив глаза. Веревка разноцветных прищепок висела на шее.

– На работу еще не устроились?

– Пойду на днях, уж август кончается, пора. Возьмут меня в вашу школу, как думаете?

– А по какому предмету?

– Физика.

– У вас и диплом имеется?

– А как же без диплома?

– Да нет, это я так, к слову. Не могут не взять, у них физику химичка ведет, такая нехватка кадров, а мужчин два человека в коллективе, физрук, он же труд ведет и НВП, и завхоз. У вас, я заметил, сарайчик в саду стоит?

– От прежнего хозяина наследство.

– Вы его подновили, я смотрю, крышу толем покрыли. И печурку поставили. Это я по трубе сужу. Что у вас там, если не секрет?

– Хотите посмотреть?

Мужчины погасили сигареты.

Тропинка шла в темной, уже ночной траве.

Сарай стоял в глубине сада, за кустами смородины. На двери висел замок.

Павел отворил дверь, вошел, щелкнул выключателем, и сарай осветился.

Василий Иванович шагнул за порог, огляделся. Старик Степанов держал здесь когда-то дрова и уголь. В те времена в щели сарая задувал ветер, сквозило закатное солнце, осыпалась с потолочных балок труха, крысы шуршали и, ничего не боясь, выходили навстречу. Нынче все преобразилось. Внутреннее пространство сарая словно увеличилось. Все щели в стенах были законопачены, гнилые доски заменены новыми.

Василий Иванович заметил:

– Как прекрасно сосной пахнет.

Посреди сарая на чисто выметенном земляном полу стоял тяжелый, простой стол. К краю столешницы были привинчены блестящие тиски.

Возле них лежал маленький кассетный магнитофон.

– Магнитофон для лилипутов, – сказал Василий Иванович, недавно читавший внуку книжку про этот народец. – Импортный? Я такого не видал.

– И никто не видал. Я его сам сделал недавно. Детали есть импортные, не спорю.

С балок свисала цепь, на ней крепилась лампа, и ее можно было поднять на цепи повыше или, наоборот, опустить, что Павел Егоров и продемонстрировал, и магнитофон осветился ярче.

Стена по правую руку от входа была занята прочными полками. На них чинно стояли самые разнообразные вещи: круглый медный шар, мотоциклетный двигатель, швейная машинка "Зингер", молочные бутылки, старые подметки, гвозди в жестянках, и много было еще различного хлама, содержащегося, правда, в чистоте и порядке. У стены по левую руку стоял большой самодельный шкаф с закрытыми дверцами.

– Я могу и телевизор собрать, не то что магнитофон. Починку любую могу. Хотите утюг, хотите автомобиль "Волга".

– Много к вам народу ходит чиниться?

– Никто пока.

– Это удивительно.

– Я потому что своим был занят.

– Им? – указал Василий Иванович на магнитофон.

– В общем и целом.

Участковый обошел стол, приблизился к небольшой каменной печурке.

Потрогал.

– То-то я чувствую, жарко здесь.

– Это я чайник грел. Я чай пью, когда работаю.

У печурки стояла двуручная корзина с углем.

– А где же вы на зиму дрова с угольком храните, если не здесь?

– Навес поставил с той стороны дома.

Василий Иванович открыл печурку. Угли уже прогорели.

– Чудеса: городской обыватель, а все тонкости деревенские знаете – и как печку сложить, и как протопить, и как не угореть, и как тепло удержать.

– Я мальчиком живал в деревне, у тетушки.

– Далеко деревня?

– За Уралом.

– Далеко.

Василий Иванович вновь повернулся к печурке, открыл, поглядел на остывающий уголь.

– Я что-то запах не пойму. Как будто не только углем пахнет.

– Кислотой. Я металл протравливал и капнул.

– Это вы осторожнее. Не дай бог пожар. Или взрыв.

– Пожара не было, а взрыв, честно скажу, был небольшой на прошлой неделе. Больше не повторится.

– Будем надеяться.

Василий Иванович подошел к столу. Магнитофончик сиял в ярком свете металлическими частями.

– И хорошо звучит?

Павел Егоров нажал на кнопку. Раздался шум голосов, ропот толпы, из которого выступили ясно голоса: "Здравствуй, Валя". – "Здравствуй,

Евдокия. Внуки скоро приезжают?" -…

Голоса звучали чисто, естественно, как будто здесь и сейчас.

…– "Через неделю, должно быть. Хотя бы распогодилось…"

Павел Егоров остановил запись.

– Евдокия – это Касымова Евдокия, я ее узнал.

– Да?

– Где вы ее записали?

– На рынке. Включил запись попробовать, здесь микрофон встроенный.

– Мощная штука. А с кем она говорила, Евдокия? Что за Валя? Почему я не знаю?

– Да ведь я тоже – не знаю.

– Но вы же видели. Какая она из себя?

– Бабулечка. Не помню точно какая. Я ведь в сторону отвернулся, чтоб не догадались.

Участковый посмотрел в светлые глаза с черными, в ночь высверленными зрачками. Надел фуражку.

– Катерина уже чай заварила, я полагаю. Не выпьете с нами?

– Не откажусь.

Раньше, у старика Степанова, в доме было тихо и пыльно. По телевизору он только футбол смотрел или хоккей. Радио у него сломалось году в семидесятом, а новое он не стал покупать, но и старое не выбросил. Дочь приезжала к нему из Москвы в месяц раз.

Убирала, подстирывала.

Участкового не чистота в доме удивила, не прозрачность обычно мутных стекол, не белизна занавесок, а то, что почти вся стариковская мебель осталась в доме на своем месте. И диван, и буфет, и круглый стол, и лампа. Даже телевизор остался прежний, и радио, которое, правда, обрело голос в умелых руках и теперь бормотало тихонько, мирно. Создалось впечатление, что новые жильцы не привезли с собой ничего, кроме носильных вещей и инструментов. И даже чашки, из которых пили чай, были стариковские.