Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва

Мануэл простился. С матерью и бабушкой, с братом и сестрой, с друзьями и соседями. И под конец с Мигелом Торрешем да Силва, своим дедом, которого несколько недель назад похоронили на маленьком кладбище за белой капеллой, на холме.

Вдоль дороги росли пробковые дубы. Утро было наполнено запахом дрока, и дедушкины истории не выходили из головы Мануэла.

Приключатся ли и с ним такие, какие приключились с его дедом? Полностью выдуманные или подслушанные, домысленные, додуманные до конца, привезенные из многочисленных путешествий и затем заново сочиненные во время долгих прогулок вдоль виноградников, где каждая лоза была ему знакома, где старик чувствовал себя, как среди добрых друзей, которые, кто знает, были, возможно, первыми слушателями его рассказов.

Когда солнце оказалось в зените, Мануэл был уже далеко от дома. Он сорвал апельсин и присел в тени. Вместе с сочными дольками съел кусок материнского пирога, который она испекла ему на дальнюю дорогу.

Перед ним, широко раскинувшись, как сад, простиралась совсем другая страна. Уже не колючие дроковые заросли, покрывающие скудную землю, как в Серра-да-Ногейра, а разноцветные уступы, спускающиеся в долину, где отливала серебром лента Дору. А где-то там, далеко, за нежной, как мечта, голубизной горизонта, должна находится Коимбра, город с университетом, единственным в стране.

Ни одного слова, ни одной фразы не оставил дед на бумаге, он только рассказывал, и тогда в маленьком трактире, что находился между церковью и ратушей, в которой располагалась и школа, не оставалось ни одного свободного места.

Мануэл обязательно запишет их, истории своего деда. А с ними и новые. Это он ему пообещал много-много раз, и вчера тоже, когда стоял у его могилы.

Продолжая свой путь, Мануэл размышлял об оставшихся дома. Его брат позаботится о виноградниках, его сестра, возможно, вскоре выйдет замуж за сына бургомистра, его мать, как и прежде, займется домом и двором, а его бабушка будет вышивать бесконечные инициалы на белом белье.

«Я бы не ушел из дома, если бы дед был жив, — подумал Мануэл. — Насколько мир обеднел без него, настолько же богаче стали воспоминания о нем и обо всем, что он создал, рассказывая».

Но что произошло с той, рассказанной только до середины историей, единственной, не доведенной до конца, загадочной и подобной незаживающей ране? Еще и еще раз прокручивал он в голове эту историю и не мог отделаться от нее. Дед отправился в Порту, чтобы там заключить сделки с виноторговцами. В этом не было ничего необычного, он уезжал из дома почти регулярно, дважды в год. О делах в семье говорить было не принято. Деду хватало других рассказов: безразлично, куда он ездил и откуда возвращался — отовсюду он привозил с собой новости, и каждый раз всех одолевало любопытство, его просили рассказать, и он делал это с готовностью, не заставляя долго упрашивать себя. «Старый Мигел — прирожденный рассказчик», — говорили люди, и он был знаменит в своей округе и далеко за ее пределами.

Непонятна была его кончина около месяца назад, она была связана с его последней историей, оставшейся в результате недосказанной. Он умер в середине рассказа — захотел пить, прополоскать горло самым лучшим из вин, вышедших из-под его виноградного пресса; небольшая проволочка с бокалом вина на самом захватывающем месте, когда люди, как это обычно бывает, с особым нетерпением ждут продолжения. Он выпил для вдохновения и поперхнулся. Слушатели сидели как парализованные, и когда первые из них поняли, что случилось, помощь уже не требовалась.

Шок был столь силен, что целыми днями люди говорили только об этом, и бесконечно длинной казалась траурная процессия, когда его несли к могиле. За это время многие, вероятно, забыли, что именно он намеревался рассказать. Но каждое его слово до сих пор звучало в ушах Мануэла, как и теперь, когда он шел в Коимбру. Последняя история деда, прервавшаяся на середине, единственная, которую он не досказал до конца и которая в прямом смысле слова застряла у него в горле.

Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, винодела и рассказчика историй, пересекал неподатливую скалистую местность и задумчивые луга по обе стороны Дору, ел виноград, срывал апельсины, находил прибежище на постоялых дворах под порхающими крыльями мельниц или у монахов, смог проехать часть пути на повозке, запряженной волами и прибыл в Коимбру, где собирался изучать математику, значительно быстрее, чем ожидал.

О любящих спорить профессорах в черных длинных мантиях, желтых париках, со строгими лицами, а также о «Божьей коровке», сверкающей золотом библиотеке с ее бесчисленными ценнейшими трактатами ему рассказывал отец Бонифацио. В Коимбре, как решил дед, он должен познать тайны чисел, поскольку рассказывать это одно, а числоведение — совсем другое.

«Я прекрасно понимаю, как ценны были для меня мои истории, но я понимаю также, как важно изучить искусство счета. — И, словно речь шла о маленькой тайне, дед добавлял тихим, но убедительным голосом: — Ты должен это понимать так: из букв и слов образуются притчи, из чисел в математике — уравнения. В обоих случаях речь идет о том, чтобы найти решение».

«Хорошо, — подумал Мануэл, — что отец Бонифацио сам когда-то учился в Коимбре и часто рассказывал мне об этом городе».

О тех временах, когда маркиз де Помбал по приказу короля заново отстроил разрушенный землетрясением 1755 года Лиссабон и через три года изгнал из страны иезуитов.

Сегодня, семнадцать лет спустя после опустошительного землетрясения, маркиз стал самым могущественным человеком в стране, и король Жозе I предоставил ему свободу действий в реформах — это касалось и портвейна, и отмены рабства в колониях, и основания новых факультетов в университете Коимбры.

От одного студента, встреченного по дороге, Мануэл получил парочку адресов и быстро нашел себе подходящее пристанище. Хозяйка, старая добродушная женщина, подала ему гигантскую миску фасолевого супа и ждала от него в ответ на гостеприимство подробного рассказа. Откуда он пришел, из какой он семьи, как идут дела на севере и как там живется. Мануэл охотно рассказывал и тоже узнал от нее кое-что о городе и его жителях и на что он должен обратить особое внимание. С позднего вечера и до глубокой ночи он обследовал ближайшие окрестности — бродил по кривым переулкам, с любопытством заглядывал в шумные трактиры, в конце концов вернулся в свою комнату, свалился на постель и заснул, не успев раздеться.

Когда на следующее утро он открыл глаза, город давно уже был на ногах. Ему захотелось продолжить знакомство с новым для себя миром и насладиться свободой. Никаких иных желаний у него пока что не было.

Узкие, выложенные речной галькой переулки, извиваясь, как змеи, тянулись от реки наверх, к горе, где когда-то стоял королевский дворец, который вот уже несколько столетий давал прибежище университету.

А вот и рынок. На берегу Мондегу лежали лодки торговцев; многие прибывали сюда водным путем из своих деревень в глубине страны, чтобы продать товар. На вытянутой в длину площади ниже Арки ди Альмедина царила оживленная суета.

Утро в самом разгаре лета дышало изобилием. Плоды из всех садов природы. Тут же продавцы рыбы, распространявшие вонь и шум, расхваливали угрей и карпов, усачей и сардины, речную форель и белорыбицу и семгу из Фигуэйра-да-Фуш. Заключенная в большие плетеные корзины, возбужденно щебетала и кудахтала крылатая живность продавцов дикой и домашней птицы.

«Ну, студентик, ты изучаешь ботанику? Тогда купи себе роскошного перу».

Так здесь называли индюков, которых мореплаватели когда-то завезли из страны с таким же названием и которые здесь хорошо прижились.

Наибольшая толчея царила около торговцев фруктами и овощами, выставившими на продажу лимоны и апельсины, дыни и груши, яблоки и инжир. Крестьянки, с головы до ног в черном, носили плетеные корзины с овощами на голове.

Сделав шаг, Мануэл останавливался, наблюдал, разглядывал, вдыхал запах пряностей, щедро распространявших свой аромат. Пахло Востоком и целебными снадобьями.