Зуфар Гареев - Показания Шерон Стоун

– Мужские семенники как самый очевидный и первейший гендерный признак, не подлежат реинкарнации, они будут свободно болтаться в пространстве как никчемный артефакт… – говорил я мягко следователю межрайонной прокуратуры Виктору Чепелю в последние минуты его земной жизни.

В прозрачной гондоле цвета вечного сияния солнца и лазури я уже не в первый раз подплывал к Виктору по глади небесных озер с блистающим магическим веслом в руках. И мы не раз пытались прояснить вопрос… гм… кхм… того предмета, чем можно порвать женщину на свастику, как выражаются иногда мужчины.

– А что будет со мной? – иногда спрашивал Чепель, задумываясь о ближайшем будущем.

Обычно я благосклонно указывал на место в золотой прозрачной лодке, куда Чепель скоро должен будет сесть, чтобы лучше видеть гладь бесконечных озер, по которым мы будем вечно плыть втроем – Чепель, Марина и я (ее верный помощник а мастерстве реинкарнации, магические чудеса которой Марина уже освоила).

Да, плыть и петь протяжные вечерние песни цвета золота и заката. Плыть и видеть чудных девушек парящих на берегах озер, которые будут махать нам вслед легко и бескорыстно, имея ввиду, что Чепель нынче реинкарнирован в отрока без признаков пола. И улыбка его, следовательно негендерна.

Я говорил:

– Фактически, твоя улыбка будет легка и очаровательна до нежности, как улыбка одной подружки, предназначенная другой подружке…

Чепель уточнял снова и снова с понятной обидой:

– Мужские семенники не подлежат реинкарнации? А как же я их найду потом?

– На них будет висеть бирка: «Собственность господина Чепеля»

– Почему они не подлежат реинкарнации?

– Они мешают мужчине превратиться в носовой платочек женщины… в преданную помадку, которая всегда в сумочке… в зубочистку, которая всегда с ней… в кипу влажных ароматных салфеточек, без которых она не выходит из дому…

– В кулончик… – бормотал Чепель. – В зубочистку… В салфеточки…

– Ты не хочешь быть кулончиком, который преданно болтается на шее женщины? – удивлялся я.

– Нет.

– Вот видишь, – поучал я. – А когда у тебя не будет семенников, ты легко превратишься в кулончик и будешь счастлив, болтаясь на шее женщины как я.

– Так вот какая дивность случится со мной! – всякий раз изумлялся Чепель то ли счастью опять превратиться в допубертатного малОго, то ли в горе.

– Да, – подтвердил я и на этот раз, отчаливая в свободное плавание до времени.

Гондола, в которой сидели мы с Мариной пока вдвоем, медленно пустилась в путь по глади небесной воды.

Я посмотрел в земное лицо Чепеля, которое при разговорах со мной обычно было слегка тронуто золотом и лазурью ангела (как бы на пробу).

Я подумал: «Только уши у Чепеля, действительно, не ангельские и топорщатся пельменями».

– Ну, это совсем маленький недостаток, – рассмеялась Марина. – Возможно, целесообразный…

Она опустила руки в лазурь, зачерпнула полные ладошки синевы и ополоснула лицо…

И стало оно опять свежим и несколько строгим…

Вы спросите, почему я упоминаю об этих прошлых разговорах, когда Чепеля уже нет в живых?

Разговоры эти имели смысл, ибо следователь межрайонной прокуратуры Виктор Чепель на последних минутах жизни удостоился необыкновенной близости с Мариной Трегубовой в обмен на то, чтобы потом стать именно кулончиком-салфеточкой при ней.

«Он получил ночь любви от Марины, а наутро был реинкарнирован? – изумленно спросите вы. – Не слишком ли высока цена?»

Не знаю, бывает и такое. Из истории мы помним Клеопатру, которая однажды тоже вступила в подобный торг.

Помните?

Блистательная царица, скучая в этом пиру, спросила: готов ли кто-нибудь из вас провести со мной ночь любви в обмен на жизнь, которой он лишится наутро?

«Рекла и ужас всех объемлет…»

Тем не менее трое смельчаков нашлось. Воин, Философ и Юноша.

…Пробная лазурь улетучилась с лица Чепеля, она опять стало красным и потным; и опять потекли последние минуты жизни Чепеля – возможно они были самые счастливые…

Разве что контраст довольно мрачного помещения, где нынче пребывал он, немного может смутить непосвященного человека.

Это помещение похоже на казематы 40-х годов 20-го столетия. Тусклое электрическое освещение, с каменных стен слабо течет вода. Все здесь выглядит крайне аскетично.

В центре – старинное металлическое кресло с высокой прямой спинкой.

Это кресло Клеопатры. В нем только что сидела Марина Трегубова – в костюме же Клеопатры.

Первое впечатление, что это застенки для пыток.

На полу – дерюга, на ней – совокупляющиеся мужчина и женщина. Женщина – красива, худосочный мужчина – нет.

Мужчина – в белой расстегнутой рубашке, галстук ослаблен. Как вы догадываетесь, это Виктор Чепель.

С другой стороны, это похоже на эротический театр, т. к. на влюбленных – металлические ошейники (дорого инкрустированные), кроме того влюбленные соединены друг с другом цепями (по запястьям).

Вокруг разбросаны наряды из гардероба Клеопатры (помните их из фильма, в котором царицу играла Моника Белуччи?)

На Трегубовой – яркий топик; он задран поверх грудей.

– Я хочу сбросить рубашку… – глухо говорит Чепель, прерывая тяжелое дыхание и делает попытку. – Она мешает.

– Нельзя. Ты пока не труп, дорогой. Ты пока еще следователь, ты должен быть в форме.

Если уж быть откровенным до конца, ни фига ее не прикалывает по большому счету этот парнишка Чепель – ну ни фига!

Уж я-то знаю о чем думает Марина, лежа под обезумевшим от страсти Чепелем.

Вообще-то ей видится другое. Видится, что она лежит одна – щекой вниз на траве. Голова ее как будто бы простреляна. Дырка с запекшейся кровью. Из дырки нервически бьет струйка пара. Ей видится, что рядом ходят две вороны. Одна приносит завалявшуюся куриную ножку, вторая – замызганный кусок колбасы. Начинают есть, строго поглядывая на Трегубову…

А я слышу ее голос, как будто она надиктовывает свой роман:

– Знаешь, Чепель, раньше на земле было пусто, был вечный июль, была вечная середина лета. Пробегали быстрые серебристые дожди и клубился пар в парках и садах. И на чисто вымытой траве лежала я – щекой к земле. И волосы мои были длинные – и я волосами и телом слышала…

Марина сделала паузу и продолжает:

– Вокруг меня ходили две или три строгие вороны. Вдалеке пробегали древние собаки без породы и названия… Поодаль от птиц ходили древние кобылицы и громко писали, и жгучие струи кобылиц били в землю… И было это в никаком году никакого числа никакого месяца… И только струйка пара билась и свистела в голове дырявой моей… в голове дырявой моей…

Вот что представляла себе классная молодая женщина, дочь известного высокопоставленного чиновника в аппарате федерального правительства, модная писательница Марина Трегубова, которая в эти дни писала роман «Показания Шерон Стоун».

Конечно, она прикончит Чепеля как и задумывала, согласно роману, а сама превратится в ворону, чтобы поприсутствовать на его похоронах.

Произойдет это совсем скоро, собственно говоря, сегодня, буквально через десять минут, а похороны Чепеля, вкусившего сладость элитарного женского тела, состоятся через несколько дней – теплым сентябрьским днем…

Вот он, кстати, наступил.

Вокруг гроба родственники, среди них мать Виктора и его девушка Вика (тоже с мамой).

Здесь же и сослуживцы Чепеля в штатском. Это начальник отдела полковник Кузнецов (мужчина в предпенсионном возрасте), его заместитель – капитан Кундеев, и молодые коллеги: глуповатый Жуликов и простодушный доверчивый Санек Соловьев.

…Мертвое лицо Чепеля. Высокие ели.

На одной из них сидит крупная ворона, поглядывая на гроб. О чем могут говорить ворона и мертвец?

Я, как посвященный, слышу бурные дебаты.

– Я уже потусторонний, Марина Сергеевна, а Вы живы…

– Я жива? Может быть…

– Ты жива… – нервно переходит на «ты» Чепель. – Какому мужику ты теперь отдаешься?

Вдруг раздается его пронзительный крик, оглашая всю округу.

– Я хочу к тебе, Марина! Маришка! Хочу к тебе!

Марина смеется:

– Я же ветер, ворона и ель… Ты видишь ель и ворону на ней?

– Да.

– Это я, Чепель. В никаком году.

– Нам так хорошо было с тобой… в твоих этих гребаных казематах … Ну, там где Клеопатра, блин…

– Клеопатра… – задумчиво повторяет Марина. – Я была похожа на нее?

– Не знаю… Скоро черви отгрызут мне яйца и я забуду, как хорошо было нам в твоих казематах…

– Пусть это помнят черви, Чепель… Нам это не нужно…

– Нам так было хорошо… – снова говорит Чепель.

– Дальше будет еще лучше…

Гроб заколачивают, опускают. Летят первые комья земли.