Таня Малярчук - «Лав – из» (сборник)

© Таня Малярчук, текст, 2015

© Елена Мариничева, перевод, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Белла нерешительно присаживается на стул. Белле не по себе. Одна женщина в белом халате, очевидно врачиха, с аппетитом поедает персик, принесенный кем-то в качестве взятки за анализ мочи. Другая женщина в белом халате, очевидно медсестра, утупилась в журнал учета. Медсестре персик никто не принес, хотя именно ей – есть за что.

Врачиха и медсестра сидят за столом напротив друг друга. Белла – на стуле рядом.

– Добрый день, – говорит Белла, но на нее никто не смотрит.

Зачем я сюда пришла, думает Белла, они мне все равно не помогут, только деньги сдерут. Мне денег не жалко, я заплачу, но они не помогут. Посмотри на них: эти две женщины не любят людей. А те, что не любят, не могут помочь в принципе, даже если б чудом этого и захотели.

Сквозь большое немытое окно шарашит солнце.

– Ну и жара! – говорит врачиха своей медсестре. Капля персикового сока стекает ей в декольте. – Хочу на море.

Белла негромко откашливается, и врачиха, нервно тряхнув головой, наконец соглашается принять чье-то присутствие.

– Год рождения!

Белла понимает, что обращаются к ней, но не понимает, зачем.

– Ваш год рождения!

Белла радостно всплескивает в ладоши.

– А! Вот что! Семьдесят восьмой.

– Полностью, пожалуйста!

– Тысяча девятьсот.

Врачиха недовольно смотрит на Беллу.

Наконец увидела меня, думает Белла. Есть врачи, которые могут установить диагноз по внешнему виду пациента.

Что у нее болит, думает врачиха, аккуратно вытирая салфеткой руки и губы. Наверное, муж бросил, и все начало болеть. Головная боль неясного происхождения. Да-да.

Медсестра протягивает врачихе журнал учета. Говорит:

– Вчера слышала по радио, что температура воды в Черном море двадцать семь градусов.

– Ох! – театрально стонет врачиха. – Двадцать семь градусов! Кипяток! Хочу в купальнике, и на море, и на месяц!

– Так поедьте, – робко вклинивается Белла.

– Поедьте! Поедешь тут! Если очередь под дверью с утра до вечера!

– А у вас нет отпуска?

Врачиха искоса взглядывает на Беллу. Запор, думает она. Наверное, не может выкакаться. Я таких, как эта, насквозь вижу. Боже, и чем я думала, когда решила стать терапевтом?!

– Так, – врачиха деловито берется за работу, – как зовут?

– Белла.

– Белла? Вы венгерка?

– Нет-нет, – Белла смущается. – Но я там два раза была.

– Где?

– В Венгрии.

Врачиха с медсестрой обмениваются кривыми ухмылками. Все понятно. Диагноз – психушка, первый этаж, второе отделение, шестая палата.

– Ну и как там, в Венгрии? – изображая приязнь щебечет медсестра.

– Я была давно, честно говоря, плохо помню. Но купила там себе такую красивую бирюзовую куртку.

Белла мечтательно вздыхает.

– Ту куртку зажевало в стиральной машине, и пришлось выбросить все вместе.

Дверь кабинета приоткрывается, и в щель просовывается чья-то лысенькая, но очень усатая голова.

– Можно? – спрашивает голова.

– Не, ну что за люди пошли! – срывается врачиха. – Подождите в коридоре! Не видите, у меня жен-щи-на!

Дверь поспешно закрывается.

Врачиха решительно берется за Беллу.

– Белла, семьдесят восьмого года рождения. Тысяча девятьсот. Почему вы пришли? ЧТО У ВАС БОЛИТ?

Белла молчит. Нерешительно колеблется.

– Понимаете, у меня… у меня так чтоб болеть, ничего не болит… Просто… не знаю, сможете ли вы помочь… могут ли мне вообще помочь врачи, не знаю…

– Женщина! Или говорите, или никого не задерживайте! Люди ждут под дверью!

– Да-да, я уже говорю.

– Ну?

– Мне снится мужчина.

– Ваш?

– Нет.

– Знакомый?

– Нет.

– Как часто снится?

– Каждую ночь.

– И давно?

– Не знаю. Год. Два.

– Диагноз: психушка, первый этаж, второе отделение, шестая палата.

Врачиха молча смотрит в окно. В окно видно трамвайное депо и кладбище старых трамваев.

– Наверное, не надо было так… – бормочет она себе под нос.

– Григоривна, не вините себя! Все мы люди! – Аллочка только и ждала момента, чтоб высказаться. – И у людей нервы не железные. Ну сорвались, всякое бывает…

– Да я не то чтобы… Просто… Знаешь, я откуда-то ее знаю… Где-то уже ее видела…

– Григоривна, сделать чай? Чтоб расслабиться! Я сделаю! Вам какой? Черный или зеленый?

Григорьевна – миниатюрная астеническая блондинка лет сорока пяти. Напоминает экземпляр саранчи, засушенный меж страниц толстой книги.

– Может, и хорошо, что вы в этом году не поедете на море, – угодливо тарахтит Аллочка, заваривая обещанный чай.

– И почему же это хорошо?

– Я слышала, что в этом году на Южном берегу нашествие за нашествием. Сначала медузы, которых развелось у побережья столько, что невозможно было купаться. Понимаете, впечатление такое, будто болтаешься в медузах, а не в воде. Ужас сколько. А потом – саранча. Фу. Летала везде, и на пляжах тоже. Целые тучи саранчи. Несколько раз даже нападала на отдыхающих.

– Ну, Алла, ты же медсестра…

– Ну и что, что медсестра? – обижается Аллочка.

– Саранча не нападает на людей. А медузы – та же вода. На девяносто девять процентов вода.

– Григоривна, – Аллочка ставит на стол перед врачихой ее чашку чаю, без сахара и без лимона, – я говорю лишь то, что слышала по телевизору. А медуз, чтоб вы знали, я никогда в жизни не видела.

– Я ее вспомнила! – вскрикивает Григорьевна за пятнадцать минут до окончания смены.

Столетняя бабушка, что сидит перед ней, откликается:

– А? Что говорите? Я ветеран войны, мне полагается бесплатно.

– И кто она? – без особой охоты спрашивает медсестра Аллочка, выпроваживая столетнюю бабушку в коридор.

– Эта Белла… Она из дома напротив. Точно. Я вспомнила.

– Соседка ваша, выходит.

– Я поставила правильный диагноз, – Григорьевна с облегчением вздыхает, – она действительно сумасшедшая.

– И как ее сумасшествие проявляется?

– Врачу иногда хватает одного взгляда, чтобы все понять про пациента.

Медсестра объявляет отбой оставшейся за дверью части очереди. На сегодня прием окончен.

– Она не опасна? – спрашивает Аллочка, закрыв дверь изнутри на ключ.

– Кто, Белла? Нет. Она кошатница. Кормит всех котов в районе. И котов, и псов, не удивлюсь, если и крыс она кормит. Развела целый зоопарк возле дома. Ее все не любят.

Григорьевна причесывается перед зеркалом, потом переобувается – из шлепанцев в туфли на высоких каблуках, снимает белый халат – а под ним тонкое синтетическое салатовое платье, – такое, как носила бы саранча, превратись она случайно в человека.

– Ха, Белла, – говорит Григорьевна, – какое дурацкое имя. Очень ей подходит. Как бы рано я ни встала – а она уже у подъезда, отбросы раскидывает по пластмассовым мисочкам. Зверья собирается тьма-тьмущая! Страшно пройти, честное слово, псы огромные, по пояс. Я живу на первом этаже, мне все видно. Люди с ней ругаются, но какое там! Не помогает. Смотрит, будто с креста снятая, моргает и молчит. Вызывали и санэпидемстанцию, и собачников-шкуродеров, и в ЖЭК заявления писали – все напрасно.

– Смотришь на таких, – с досадой замечает медсестра Аллочка, – думаешь, боже, какие добрые, котиков-собачек кормят, а если копнуть глубже, то почему кормят? Потому что мужика давно не имели. У бабы крыша едет лишь по причине отсутствия мужика.

Григорьевна удивленно вытаращивается на свою медсестру. Никогда бы не подумала, что Алла способна сказать что-то настолько… хм… вульгарное. Вслух же она произносит:

– Котики-песики – лишь внешнее проявление вытесненного сексуального влечения.

– Я так и хотела сказать.

Медсестра Аллочка густо краснеет.

Поздно, думает Григорьевна.

Григорьевне снится война. Она с трудом разлепляет глаза. Ей кажется, что вся она: руки, ноги, – все ее тело испачкано чужой кровью. В ушах еще продолжает звенеть от разрывов снарядов.

– Да что же это такое! – выкрикивает в предрассветные сумерки Григорьевна. – Я же никогда войны не видела, фильмы про войну никогда не любила. Откуда это?

Босая, семенит она в ванную, чтоб там ополоснуться холодной водой. Постепенно приходит в себя.

– Снова встала слишком рано.

Подходит к окну.

Возле дома напротив Белла кормит кошек и собак. Объедки аккуратно разложены по разноцветным пластмассовым мисочкам. У каждого своя мисочка, и никто не лезет в чужую.

Какой у нее порядок, невольно думает Григорьевна. Слушаются ее.

Чайник кипит. Григорьевна заваривает себе большую чашку кофе. Запах кофе приятно щекочет в носу, и Григорьевне очень хочется закурить.

Хорошо, что дома нет сигарет, а то бы не удержалась.