Нина Воронель - Глазами Лолиты

Вместо того чтобы вытащить влажную салфетку из крестообразной прорези в крышке, Габи зачем-то открутила всю крышку и изумленно уставилась на витой бумажный жгут, ползущий к прорези из сердцевины коробки. «Совсем голову потеряла!» — чуть было не воскликнула она, пытаясь вернуть крышку на место. Но сдержалась и вовремя прикусила язык — вовсе ни к чему было подавать Дунскому лишний повод для придирок. Он и так придирался к ней по любому поводу и без с тех пор, как его выгнали из газеты.

Похоже, Дунский постепенно укреплялся в убеждении, что крушение его журналистской карьеры произошло исключительно по вине Габи. Зачем она не остановила его, когда он задумал эту проклятую авантюру с Черным Магом? Зачем смеялась вместе с ним при первых проблесках успеха этой дурацкой затеи? Плакать надо было, а не смеяться! А однажды он даже занесся так далеко, что попрекнул ее самой идеей Черного Мага, которая якобы именно Габи и принадлежала.

Это была чистая правда — идея и впрямь была высказана ею как-то за завтраком в ответ на жалобы Дунского, что он все возможное уже придумал, а с него требуют все новых и новых придумок. Она точно помнила звон кофейной чашки о фаянс блюдечка, под музыку которого черт дернул ее за язык, а язык брякнул, не давая мозгам времени на обдумывание: «А ты объяви себя магом-целителем и предсказателем будущего по почерку! И пусть тебе пишут письма на адрес газеты». Дунский эту идею осмеял и растер в порошок, а через пару недель выдал ее на-гора в усовершенствованном виде, но уже как свою собственную.

Габи не стала спорить из-за авторских прав, ей было все равно, кто первый сказал «э», — ее амбиции гнездились в других разделах культурной жизни. Зато амбиции Дунского поначалу были обласканы и начальством, и читателем, потому что образ Черного Мага неожиданно быстро вырос в народном сознании до невиданных размеров.

После первых двух-трех публикаций, в которых Дунскому каким-то чудом удалось попасть своими предсказаниями прямо в яблочко, в газету посыпались письма. Их было так много, что раздел Черного Мага пришлось перевести из недельного приложения в ежедневный листок, который пришлось для этого увеличить на пол-полосы. Тираж ежедневного листка взлетел так высоко, что Дунскому даже накинули триста шекелей сверх зарплаты и он начал было проникаться тем особым самоуважением, которое сопутствует внезапному успеху.

Первые недели парадного восхождения Черного Мага к вершинам славы были заполнены упоительным хохотом, сопровождавшим ежевечернее чтение писем брошенных жен и неудачливых бизнесменов и сочинение разных вариантов, хотя и уклончивых, но всегда оптимистических ответов. Габи охотно принимала участие в этой веселой игре, тем более, что часто, нахохотавшись всласть, они падали на продавленный матрас, приютившийся в углу на утлых куриных ножках, и вдохновенно занимались любовью, невзирая на пронзительный визг его возмущенных пружин.

Однако восторг их быстро сменился отчаянием, потому что оказалось невозможным складно и убедительно каждый день отвечать всем брошенным женам, жаждущим знать, вернутся ли к ним обратно неверные негодяи-мужья. Кроме того, с ростом популярности Мага стали угрожающе расти побочные продукты этой популярности. Пожилые интеллигентные дамы из отдела писем потребовали надбавку к зарплате за сортировку все растущей корреспонденции Мага, а телефонный номер редакции пришлось сменить и засекретить из-за непрерывного потока звонков, требующих личной встречи со всемогущим чародеем.

Один из конкурирующих еженедельников поместил у себя на первой странице схематический портрет таинственного кудесника, поразительно напоминающий облик главного редактора газеты Дунского, после чего к тому начали обращаться на улице с требованиями, мольбами и угрозами. Дунский попробовал уклониться от опасности, предложив главному отправить Мага в короткий оплаченный отпуск. Но этот номер не прошел, потому что Черный Маг уже успел превратиться из человека в миф, а мифу отпуска не положено.

Через пару дней после выхода очередных номеров без странички Мага, а лишь с обещанием ее публикации в недельной толстушке, газету атаковали в прямом смысле слова — толпа разъяренных растрепанных баб ворвалась в редакцию с требованием немедленной выдачи их неуловимого кумира. Из их отрывочных выкриков можно было понять, что по городу поползли слухи то ли о злокозненном заточении Мага в тюрьму, то ли о его незаконной высылке из страны за черную магию. При этом упоминались Высший Суд Справедливости и верховный раввин Израиля, которые в этом исключительном случае якобы впервые в жизни действовали заодно.

Главный редактор забаррикадировался у себя кабинете и вызвал Дунского на ковер. Дунский, дрожа от страха, что его опознают, бочком протиснулся сквозь потную взъерошенную толпу, не обратившую на него никакого внимания, и без стука приоткрыл дверь в начальственный кабинет. Никакого ковра там никогда не было, пол покрывала обычная гранитная плитка, падать на которую было бы гораздо больнее, а что падать придется, пусть только фигурально, Дунский не сомневался. При его появлении главный поспешно сунул было в ящик зажатую в кулаке бутылку коньяка, но потом передумал и выставил ее на стол.

«Стакан не принес?» — спросил он сердито.

Дунский пожал плечами — ему велено было принести на ковер собственную отрубленную голову на блюде, о стакане же не было сказано ни слова.

«Ладно, будешь пить из моей кофейной чашки, — смилостивился главный, — все равно, выходить в коридор опасно. Придется ждать, пока приедет полиция, но ты же знаешь их расторопность».

Он придвинул Дунскому керамическую чашку с остатками остывшего кофе и оторвал квадрат бумажного полотенца от стоящего на столе рулона.

«Вытри и давай сюда, я налью. Или брезгуешь?».

Дунский и вправду брезговал, но сознаться в этом не решился — положение было слишком серьезным и нарываться не стоило. Шум в коридоре медленно, но верно приближался к кабинету главного.

«Выхода нет, придется выдать им твоего таинственного анонима», — вздохнул главный и, даже не поморщившись, прямо из бутылки отхлебнул большой глоток коньяка, а за ним второй.

«Что значит — выдать?» — притворился Дунский, оттягивая время, пока на экране его внутреннего компьютера пробегали лица возможных кандидатов на роль Мага. Увы, ответ был ему известен заранее — ни один из кандидатов на Мага не тянул, да и кто бы согласился подставиться? Чего ради?

«Ясно как — сбросить с крыльца толпе на растерзание, как в старые времена».

«А что у нас крыльца нет, вас не смущает?».

«Ну, ты не умничай, не умничай! — Главный отхлебнул еще пару глотков и, позабыв про кофейную чашку, протянул бутылку Дунскому. — Знай мою щедрость, пей и гони телефон своего мага!».

Дунский тоже отхлебнул от всей души, в груди заполыхало жаром, в голове запели птицы. Он стал вдруг смел и безрассуден, как шахид, — притянув поближе настольный календарь, он написал на полях номер собственного телефона.

«Сейчас мы этого старца выведем на чистую воду!», — кровожадно завопил главный, хватая телефонную трубку.

«Хоть бы Габи не было дома!», — взмолился Дунский, возносясь к небесам в облаке коньячных паров. Но она ответила после первого же звонка — куда она вечно спешит? И не просто ответила, а сказала что-то такое, из-за чего главный тут же ее узнал и сердито шлепнул трубку на рычаг:

«Ты что, шутки со мной вздумал шутить? Это же твой телефон!»

В трезвом виде Дунский не сознался бы даже под пыткой, а тут он так раздухарился, что выпалил с вызовом:

«Конечно, мой! Ведь я и есть знаменитый Черный Маг!».

Главный тут же все понял и на миг застыл, хватая ртом воздух, как выброшенная на песок рыба, так что Дунский даже испугался, не хватил ли его удар. Но как только к главному вернулся дар речи, выяснилось, что удар хватил не его, а Дунского: «Вон отсюда, аферист! — взвыл главный. — И чтоб ноги твоей никогда в моей газете не было!»

Он сделал было попытку выскочить из-за стола и вытолкнуть Дунского из кабинета, но ноги подвели его и он рухнул обратно в кресло, шаря по столу рукой в поисках пресс-папье. Не дожидаясь, пока найденное пресс-папье полетит ему в голову, Дунский вырвался в коридор, где был подхвачен потоком орущих баб, отступающих на лестницу под натиском двух здоровенных полицейских. Неопознанный и непризнанный, он вместе с ними последний раз переступил порог редакции в трогательном единении жертвы и палача.