Дом Хильди Гуд - Лири Энн

Ann Leary

THE GOOD HOUSE

Мне достаточно всего раз пройти по дому — и я больше узнаю о его обитателях, чем узнает психиатр за все свои сеансы. Помню, я однажды в шутку так и сказала доктору Питеру Ньюболду, который снимает кабинет над моей конторой.

«Когда возьмешь следующего пациента, — предложила я, — я проберусь в его дом. Ты будешь набрасывать заметки о его истории, снах и что там еще, — а я посвечу фонариком на чердаке, открою несколько шкафов и одним глазком загляну в спальни. И сравним потом результаты — гарантирую, что мое описание психического здоровья будет точнее».

Я, конечно, поддразнивала доктора, но ведь я продавала дома, когда он только в школу пошел, и у меня есть свои теории.

Мне нравится, если дом выглядит обжитым. Обычные мелкие «шероховатости» — здоровый признак; а вот дом чересчур аккуратный говорит мне о сердечных неурядицах столько же, сколько и полный беспорядок. Алкоголики, скопидомы, чревоугодники, наркоманы, извращенцы, бабники, депрессивные — всех выдает собственное жилище. Зловоние перегара и сигаретного дыма ощущается, несмотря на переизбыток свечей с ванильным ароматом. Запах животных сочится сквозь щели в полу, пусть даже кошатница и ее любимчики съехали чуть не год назад. Супружеская спальня, которая теперь его, и захламленная гостиная, которая теперь ее… Идея понятна.

Даже не обязательно заходить в дом, чтобы поставить диагноз; анализа тротуара вполне достаточно. Дом Макаллистеров — прекрасный пример. Честно говоря, я и в самом деле с удовольствием сравнила бы свои наблюдения за Ребеккой Макаллистер с записями Питера. Например, ее депрессия. Как-то в конце мая я проезжала мимо дома Макаллистеров, вскоре после их переезда, — Ребекка в утренней дымке сажала однолетники вдоль дорожки сада. Не было и семи утра, но, судя по виду, Ребекка трудилась уже не один час. На ней была почти белая ночнушка, влажная от пота и осыпанная землей. По улице началось движение, но Ребекка так погрузилась в садоводство, что ей и в голову не приходило надеть что-то более подходящее.

Я остановила машину и поздоровалась. Мы поболтали несколько минут о погоде и о том, как дети привыкают к новой школе, но во время разговора я ощутила печаль в том, как Ребекка сажала растения, — скорбь, словно каждый сеянец она опускала в маленькую могилку. И сажала она ярко-красные недотроги-бальзамины. Есть что-то безумное в таком выборе цвета для сада перед домом. Я попрощалась, а когда, отъехав, взглянула на Ребекку в зеркало заднего вида, мне почудилось, что кровавые следы ведут от самого дома до того места, где она преклонила колени.

— Я говорила ей, что все посажу как нужно, но она хотела все сделать сама, — рассказала мне в тот же день на почте Линда Барлоу, ландшафтный дизайнер Макаллистеров. — Думаю, ей тут одиноко. Мужа ее почти не видно.

Линда знала, что это я продала им дом, и, похоже, считала, что я халатно отнеслась к обеспечению акклиматизации одного из новейших чудес Вендовера — Макаллистеров. Венди Хизертон так и называла их — «чудесные Макаллистеры». Собственно, сделку мы провернули вместе с Венди Хизертон. У меня был список домов; у Венди, из «Сотбис», были чудесные Макаллистеры.

— На все требуется время, — сказала я Линде.

— Понятно, — ответила она.

— Венди Хизертон устраивает для них вечеринку на следующих выходных. Там они познакомятся с милыми людьми.

— О да, с милыми и модными людьми, — засмеялась Линда. — Пойдешь?

— Придется. — Разговаривая, я проглядывала почту. В основном счета. Счета и реклама.

— Тебе непросто ходить на вечеринки? Я имею в виду… теперь? — Линда деликатно коснулась моего запястья, стараясь говорить вполголоса.

— Что значит «теперь»? — отрезала я.

— Ничего… Хильди, — запнулась она.

— Ясно. Спокойной ночи, Линда, — сказала я и повернулась, чтобы не показывать, как покраснели мои щеки. Подумать только: Линда Барлоу беспокоится, что мне непросто ходить на вечеринки! Последний раз я видела бедную Линду на вечеринке, когда мы учились в старших классах.

И она еще жалеет Ребекку Макаллистер! Ребекка вышла замуж за одного из богатейших людей Новой Англии, у нее двое милых детей, и живет она в поместье, принадлежавшем когда-то судье Рэймонду Барлоу — родному дедушке Линды. Линда выросла, играя в этом огромном доме, с прекрасным видом из окон на гавань и острова, но, как зачастую бывает, деньги семьи кончились, недвижимость несколько раз переходила из рук в руки, и теперь Линда жила в квартире над аптекой в Вендовер-Кроссинге. Ребекка платила Линде за то, чтобы та ухаживала за прежними семейными многолетниками — пахучими пионами, ароматными чайными розами, кустами сирени и жимолости и за всеми яркими клумбами лилий, нарциссов и ирисов — их высаживала родная бабушка Линды больше полувека назад.

И если над ее беспокойством обо мне можно просто посмеяться, ее жалость по отношению к Ребекке совершенно абсурдна. Я показываю дома множеству важных людей — политикам, врачам, юристам, даже иногда звездам, — но когда я впервые увидела Ребекку — мы смотрели дом Барлоу, — честно признаюсь, я почти лишилась дара речи. В голову пришла строка из поэмы, которую я помогала дочке учить в школе много лет назад: «Я знал женщину — что за тонкая кость!»

Ребекке было тогда тридцать или тридцать один. Перед показом я погуглила Макаллистера и ожидала увидеть женщину постарше. «Он ей скорее отец», — первое, что я тогда подумала; вот только было у нее в лице что-то мудрое и понимающее, некая ясность, которая обычно появляется у женщин, у которых взрослые дети. У Ребекки темные, почти черные волосы, в то утро затянутые в небрежный хвост. Она пожала мне руку и улыбнулась. Такие женщины обычно улыбаются одними глазами; а глаза казались то серыми, то зелеными. Полагаю, все дело в освещении.

Ребекка в ту пору похудела, однако она от природы хрупкого сложения и не выглядела истощенной. Она была изящна. Она была прекрасна. «Она кругами двигалась и двигала круги», — из того же стиха, хотя не помню автора; она была из тех женщин, которым изящество достается без усилий, а ты рядом с ними чувствуешь себя уродливой великаншей. Я не толстая, хотя чуть-чуть сбросить не мешало бы. Венди Хизертон стройная, но она прошла через множество липосакций и подтяжек; кого, черт побери, она хотела надуть, когда талдычила об операции на желчном несколько лет назад?

Хорошо известно, что Макаллистеры ухнули целое состояние и целый год на обновление дома Барлоу. Брайан Макаллистер, если кто не знает, — один из основателей «Р. Е. Кервин» — одного из крупнейших в мире хедж-фондов. Он вырос на первом этаже трехэтажки в Южном Бостоне, с четырьмя братьями и сестрой, и к пятидесяти стал миллиардером. Выбери он другую жену, жил бы, наверное, в особняке в Веллесли или Вестоне, с полным штатом слуг, но он женился на Ребекке, которая жила вдали от родителей под присмотром множества слуг и любила все делать сама.

Откуда я столько знаю о Макаллистерах? Конечно, не только по их дому. Мне известно практически обо всем, что происходит в нашем городке. Так или иначе, все вести доходят до меня. Я — старожил; правнучка в восьмом поколении Сары Гуд, одной из обвиненных в колдовстве, осужденных и повешенных в Салеме. Моим клиентам нравится, когда я упоминаю в беседе о том, что я — потомок ведьмы, которую звали Добрая Гуд (да, я всегда смеюсь с ними, как будто мне не приходила в голову ирония, когда они говорят «Добрая старая Гуди Гуд, ха-ха»). И когда упоминаю, что моя семья жила в Салеме, рядом с Вендовером, штат Массачусетс, с 1600-х.

Мой муж, Скотт, повторял, что меня повесили бы как ведьму, живи я в другое время. Верьте — не верьте, но ему казалось, что это своего рода комплимент; и я вполне этому соответствую, особенно теперь, перевалив за средний возраст. Мое имя — Хильда; дети твердят, что это имя ведьмы, все называют меня Хильд и. Живу одна; дочки выросли, а мой муж мне больше не муж. Я говорю с животными. Пожалуй, это можно считать подозрительным. И некоторые думают, что у меня есть особое чутье, ментальные способности… Это неправда. Просто я знаю несколько фокусов. И знаю многое о людях — как я уже говорила, меня интересуют чужие дела.