Денис Гуцко - Апсны абукет

— А как ты думаешь, — спросил он, улыбаясь, — кто я такой?

— Откуда мне знать… вижу, что капитан.

Он достал из нагрудного кармана краснокорое удостоверение и, раскрыв, протянул мне. Я взял, посмотрел… удостоверение было на грузинском языке. Смущаясь, я вернул удостоверение, сказал, что не владею грузинским. Капитан огорчился, спросил: «Почему же?». Я, оправдываясь, ответил, что жил в Тбилиси всего пять лет, а в Сухуми все говорят по-русски… не успел выучить.

— Я капитан Магарашвили, начальник контрразведки батальона. Ты не мог бы объяснить мне, как ты попал на летное поле в расположение батальона, улетающего на фронт?

Он менял окраску: из улыбчиво-безобидного делался ядовито-опасным. Я сказал:

— Один добрый майор, вроде тебя, пустил меня сюда, чтобы я мог добраться до дома.

— А документы у тебя есть?

Я отдал ему свой паспорт, из которого, наученный опытом, давно изъял страницу на абхазском языке — ее неизменно вырывал каждый грузинский патруль, проверявший документы. Капитан Магарашвили бегло просмотрел мой паспорт. Хотя я и улыбался вместе с ним, внутри у меня все покрылось инеем.

— Не бойся. Я вижу, что ты едешь домой. Скоро придет груз и начнется посадка.

Он попрощался и не спеша зашагал по бетонке назад к зданию аэропорта.

Я приходил в себя долго. Уже потом, в самолете, я сообразил, что помогло мне избежать военной тюрьмы. Капитан хоть и бегло просматривал мой паспорт, но он, конечно же, увидел, что и моя фамилия, и фамилия моей жены — украинского происхождения, и в пятой графе стояло: украинец. А Украина — единственная республика бывшего СССР, открыто вставшая на сторону Грузии, и несколько сот добровольцев УНА-УНСО воевало вместе с грузинами против Абхазии (подразумеваем — России). Запись в пятой графе была важна как никогда.

А когда я вышел за ограду Сухумского аэропорта, те самые старушки — прямые и черные — так и стояли возле пальм, и фибровый чемодан торчал там же. Как я узнал позже, Бадри все это время тщетно пытался отправить в Тбилиси своих родственниц.

Машину я так и не продал.

Венера, старшая сестра реанимации в нашем госпитале, предложила перегнать мою «пятерку» к своему зятю Ревазу Букия, следователю прокуратуры. Там-де, в его дворе, машина будет в безопасности — а потом, когда все закончится, я смогу ее забрать. Я согласился. Сам отогнал машину по адресу. Там она простояла некоторое время… но в один прекрасный день моей машины не стало.

— Забрали, — развел руками следователь Букия. — Пришли и забрали на нужды фронта. Что поделаешь… война.

Все. Решено.

Ответственность за это решение — как скала на плечи. Удержу ли?

— Где мы там будем жить?

— Будем работать дворниками, им дают жилье.

Лида родилась в этом доме. Я чувствую, каково это — оставлять дом, с которого ты начинаешься, в который уместилась вся твоя жизнь. Она трогает стены, как человека… прощается.

Вот они, наши короба. Четыре плюс телевизор. Отправляются с нами в российскую неизвестность. Гвардия служивших нам верой и правдой вещей, которой суждено вырваться из осады…

Ночью, засыпая, Лида долго еще спохватывалась, вспоминая то одно, то другое, от чего приходится отказаться… бросить при отступлении. Книги… Ее любимый Кобо Абэ, мой любимый Веничка Ерофеев. Встала, вытащила из шкафа старую, сорок седьмого года, книгу кулинарных рецептов — подарок бабушки.

Недавно, уже решив ехать, мы с Лидой пошли на рынок. У нас было немного денег и бредовая идея купить что-нибудь на память… сувенир с войны.

На втором этаже, увенчанном высоким куполом, под которым раньше теснились голуби, нам попался пожилой мужчина в поношенном твидовом пиджаке. Лицо его было красиво, исполнено княжеского благородства. (Если грузинские лица красивы, то всегда именно с таким содержанием.)

Мужчина продавал резные ложки из мандаринового дерева. Нам с Лидой как-то сразу захотелось их купить. Работа была великолепна. Но три тысячи купонов за штуку мы не могли выложить. Я попробовал торговаться, предложив за две ложки четыре тысячи. Но он ровным голосом — голосом разорившегося минувшей ночью князя — сказал, что эти ложки стоят названной цены. С этим я легко согласился: «Да, батоно, стоят», — но у нас не было лишних шести тысяч купонов, все остальное было отложено на дорогу.

Мы купили одну из двух ложек, извинившись, что не можем купить и вторую. В глазах его что-то блеснуло, я узнал этот блеск: голод. Мы ушли, а он остался стоять, держа перед собой вертикально поднятую ложку из мандаринового дерева.

Пронины вызвались помочь нам донести вещи до платформы.

По пути зашли к Айвазовым, нашим старинным друзьям, попрощаться. Возле подъезда стояла машина, а Баграт Саркисович с Зурабом как раз тянули мешок муки из подвала. Положили мешок в багажник и встали, растерянные. Перепугались незнакомых людей, которые теперь смогут навести мародеров. Но Пронины были не те люди, которых стоило опасаться — на водке они имели весьма неплохо, ни с мародерами, ни с полицейскими им самим якшаться было не резон.

Мы прощались с Багратом Саркисовичем и Зурабом, они неловко то протягивали, то отряхивали руки, испачканные в муке. Зураб сказал:

— Куда же вы уезжаете? Война уже скоро закончится.

Пронины подняли нам вещи на платформу Бараташвили по крутым ступеням и сразу ушли. Поезд мог прибыть и в 12.00, и в 16.00. Мы сами перетащили вещи поближе к тоннелю — на случай артобстрела и чтобы спрятаться от палящего солнца.

Вагон был полупустой. Мы разложили свои коробки, телевизор, обшитый тканью, как посылка, и сами втиснулись между ними.

Вошел среднего возраста и роста мегрел и объявил, что он проводник, а чтобы никто не сомневался, в руках он держал пачку мелких купюр купонов. Билет стоил полторы тысячи купонов — дешевле только даром, — собственно, билетов никаких и не было, проводник просто собирал со всех севших в вагон плату.

Поезд еще не доехал до Келасури (около 5 км от окраины), а мы уже поняли, что наше путешествие будет долгим: поезд останавливался по первому требованию любого, кто вышел к рельсам и поднял руку.

Постепенно вагон наполнялся людьми. Все тащили с собой самый разнообразный скарб, многие везли собранный с огородов урожай, спекулянты загружали мешки муки, подвезенные автокаром.

Состав с мерным стуком проехал мост через Кодор, и тут уже присутствия войны не замечалось. Не было сгоревших вагонов, цистерн. На полях мужчины тохали (тяпали то бишь) кукурузу. Женщины на чайных плантациях собирали чай.

Ингури. Въезжаем в Мегрелию, где единовластным хозяином Зугдиди и всей Мегрелии — Лоти Кобалия. Поговаривали, что до войны он был шофером на хлебовозке. Но теперь он верховный главнокомандующий «дикой мегрельской дивизией». Так они сами себя не без самодовольства называли. Да был ли у этих подразделений звиадистов вообще какой-либо официальный статус? С войсками Госсовета их примирила в августе девяносто второго война в Абхазии, свергнутый Звиад лично приказал верным ему войскам выступить против сепаратистов.

Немного повоевав, дикая дивизия оседлала железную и шоссейную дороги, по которым абхазские трофеи увозились в Грузию, и спокойно снимала свою долю.

Около четырех часов поезд стоял в Зугдиди, столице Мегрелии.

По вагонам стали сновать различных мастей воры, спокойно, без церемоний заглядывая в каждое купе. Достаточно было на пару секунд повернуться к окну — и за спиной исчезала отбившаяся от хозяина сумка, одежда.

По перрону в это время важной походкой расхаживали одетые в камуфляж и вооруженные автоматами джигиты Лоти Кобалия.

В соседнем купе ехали — видимо, на побывку — солдаты. К ним подсели три девицы. Послышался оживленный разговор.

Парень с кейсом, за ним высокая девушка шли по вагону, ища свободные места. Нашли, и парень, весьма довольный своим внешним видом — а на нем был черный костюм, — небрежным жестом забросил кейс на верхнюю полку. Парочка вышла на перрон к провожающим.

В вагон вошел военный патруль. Два солдата с автоматами, а старший почему-то в гражданском. Наметанным глазом пробегали они каждое купе.

С противоположной стороны в вагон поднялся вор и начал свой встречный осмотр. Вот он дошел до купе с кейсом, «сфотографировал» его, прошел дальше и через полминуты вернулся.

Военный патруль в это время явно заинтересовался солдатами из соседнего купе: тут могли быть настоящие трофеи. Купе стали тщательнейшим образом обыскивать. Старший стоял в коридоре.

Воришка снайперски точным жестом подхватил кейс за ручку и, не прерывая движения, продолжал идти в сторону патруля. Он дошел до патруля, попытался обойти старшего со спины — но тот резко обернулся, схватился двумя руками за кейс…

— Что это?!