Мухаммед Диб - Бог в стране варваров

Камаль снова заходил по комнате.

«Этому надо положить конец. Вывести все на чистую воду. Я хочу располагать самим собой».

Помрачение проходило. Беспорядочные мысли опять бурлили у него в голове. На их гребне он вернулся ко вчерашнему вечеру у доктора Бершига, припомнив, что и тут кое-что надо бы прояснить. Что же именно? Ах да, эти намеки! А может, доктор говорил без задней мысли и лишь Камаль углядел в его словах подвох, которого не было и в помине? Он обещал себе, что не успокоится, пока в следующую встречу так или иначе все не выяснит, даже если придется вывернуть костоправа наизнанку, слово мужчины. А пока терпение.

Все еще во власти своих мыслей, он машинально умылся и причесался. Потом, одевшись, вышел.

В церкви Сен-Мишель было безлюдно. Марта Дешан опустилась на колени, склонилась перед алтарем, перекрестилась; она заглянула сюда на минутку, просто проходила мимо. Марта никогда не пренебрегала возможностью зайти помолиться в божий храм, если встречала его на пути. Ей нравилось вот так, без определенного умысла, выказывать богу знаки любви. Когда после яркого света, который обрушило на город полуденное солнце, ее глаза привыкли к полумраку церкви, озаряемой радостными красками размытых изображений на витражах, она различила через несколько пролетов силуэт, показавшийся ей знакомым. Тихо, стараясь не стучать по плиточному полу сандалетами, Марта подошла поближе. Молодой человек молился, стоя на коленях у самого края центрального прохода. Можно было подобраться к нему, не привлекая внимания; так она и сделала, соблюдая некоторую осторожность.

Жан-Мари Эмар скоро поднялся. Обнаружив рядом с собой Марту, он прищурил глаза, и его лицо выразило удивление. Он взял девушку за руку и повел к выходу. С видимым удовольствием обмениваясь самыми обычными новостями, они спустились по ступеням паперти между двух, широких перил, высеченных, как и сама древняя церковь, из белого, словно кость, камня, отполированного, выскобленного, стертого за нескончаемое число лет нещадно палящим, как и в этот день, солнцем.

Они поспешно миновали паперть, где все, казалось, оцепенело в раскаленном воздухе.

— Пойдемте, пойдемте, мсье Эмар, такая духота, — сказала Марта.

Они побежали укрыться под платанами, которые, расположившись вокруг всей площади, отбрасывали благодатную тень. Марта и Жан-Мари погрузились в нее, словно в родниковую воду — так стало хорошо.

Со смехом стаскивая с себя платок, чтобы обмахивать им лицо, девушка бросила:

— Никогда, наверно, не привыкну к такой жаре. А надо бы.

Марта встряхнула головой, и в высвободившейся из-под платка короткой каштановой копне волос блеснули шелковистые рыжие пряди. Оживленное лицо девушки было озарено в эту минуту вдохновением, которое отражалось в улыбке, в быстром взгляде голубых глаз и как нельзя лучше передавало то не выразимое словами, что содержится в понятии «чувствительность». Однако в ее фигуре, ладно скроенной, несмотря на высокий рост, не было и намека на легкую ранимость или уязвимость. Молодая женщина в прямом платье без рукавов, стоявшая перед Жаном-Мари, не походила на тепличное растение, скорее вся она воспринималась как источник вечного гимна жизни.

Жана-Мари радовало, что наступила настоящая летняя пора, хотя июнь только начался, и стояла такая жара, что казалось, будто тело стегают крапивой. Он и не думал сетовать на летний зной, как не думал скрывать от Марты удовольствие от встречи с ней. Да и вздумай он его скрыть, переполнявшее юношу ликование, несмотря на всю его природную сдержанность, непременно выдало бы Жана-Мари. Встречал ли он Марту случайно, как сейчас, или на воскресной службе, или когда Марта с Хакимом Маджаром приглашали его в гости — каждый раз при виде девушки словно порыв ветра приносил ему что-то знакомое, важное и почти забытое; оно отзывалось в сознании Жана-Мари или, вернее сказать, с предельной ясностью напоминало о той двойственности, которую приобрели его отношения с этой страной, с ее народом. Знал ли он теперь их лучше? Этот Алжир, этих алжирцев. Скоро уже два года, как Жан-Мари здесь живет, работает, ест, разговаривает, делает множество самых разных вещей. А между тем вопросов у него теперь стало больше, а не меньше. Но вот что поразительно — осознание этого факта не вызывало у него беспокойства. Чувство, которое Жан-Мари испытывал, сопротивлялось столь вожделенной ясности. Во всяком случае, зуд от желания задаваться на их счет все новыми и новыми вопросами приутих. Алжирцы не жаловали определенности — эта общая для алжирцев черта, которую Жан-Мари в них обнаружил, соответствовала его теперешнему строю мыслей. Казалось бы, это должно было его коробить, но не коробило — единственное, что Жан-Мари мог с полной уверенностью утверждать. Они не только не жаловали недвусмысленных положений, но и проявляли удивительную изобретательность, дабы их избежать. Действительность — вещь непредсказуемая. Им нравилось все переходное, приблизительное, жизнь, текущая сама по себе, и объясняли они такое свое свойство верой в провидение. Позиция, дающая Жану-Мари отдохнуть после строгих житейских правил, бытующих в Европе, где люди постоянно находятся во всеоружии. Он не досадовал бы, обнаружив, что — вопреки желанию — проникся их взглядами. Но сами-то алжирцы хотят, чтобы их поняли? И еще: на Западе люди не могут обойтись без того, чтобы не предъявлять окружающим разного рода непомерные претензии, они не желают жить в согласии с себе подобными. «Нам чертовски не хватает умения сосуществовать в одном мире». Не без улыбки, однако, Жан-Мари отмечал про себя, что в этой стране ничто — ни ее жгучий свет, ни воздух, ни резкие краски, ни грубо очерченные пространства — не благоприятствовало уступчивости, столь чудесному дару приспосабливаться, который человеку со стороны, такому, к примеру, как он, мог представиться простой увертливостью. Жан-Мари прекрасно помнил, что еще до того, как впервые сошел на городском вокзале с поезда, он успел поразиться необычайной сухости здешнего воздуха, и это днем, в самый зной. Алжирцы же словно не замечали жары, они любили вас, радовались вам без всякой задней мысли. Жан-Мари покривил бы душой, если бы принялся отрицать, что ему всегда было приятно общаться с алжирцами, даже когда после более близкого знакомства с некоторыми из них он начал подозревать, не примешивается ли тут недоверие, а то и сомнение, тревога.

Рядом с Мартой Жан-Мари дышал воздухом Франции, и это тоже было ему по сердцу — словно прохладой веяло на него. Он отнюдь не склонен был к ностальгии, и если бы не лицо девушки… Исходило от нее нечто драгоценное, чему и названия, наверно, не подобрать.

— Вы нас совсем забыли, — сказала Марта, когда они вступили под сень платанов.

— Так вы же не приглашаете. Да нет, шучу. Экзамены. На подготовку все время уходит. Сейчас самая ответственная пора. Но скоро уже конец.

— А потом — уезжаете?

— Уезжаю? В смысле… Нет. Покамест.

Марта не стала уточнять. Даже такого, как Жан-Мари, подобный вопрос мог поставить в тупик; приехав на определенный срок, эти люди уезжали с чувством вины, словно сбегали, успев понять, как, сами того не желая, они каждым новым отъездом огорчают оставшихся.

— Рано еще говорить об этом.

Жан-Мари не решался поведать девушке о своем намерении, раздираемый боязнью предстать хвастуном и желанием поделиться с ней новостью, которая — он не сомневался — обрадует Марту; та же в свою очередь не хотела показаться чересчур назойливой.

В конце концов он не выдержал:

— Я… я остаюсь в Алжире. Даже в отпуск во Францию не поеду.

— Правда? — У Марты в глазах заблестели слезы. Она отвернулась. — Какая я глупая. Простите.

И вновь обратила влажные еще от слез глаза на Жана-Мари. Их радужная оболочка казалась бледнее обычного.

— Пойдемте к нам, пообедаем. Хаким будет рад вас видеть.

— Сегодня, к сожалению, не могу. Меня пригласил один коллега, надо обсудить важные школьные дела. Право, сожалею.

Ему и самому было неловко. Он предпочел бы пойти к Марте, он испытал бы восторг, нет, скорее облегчение, вот только почему, он не мог себе объяснить.

— Но я немножко провожу, — предложил Жан-Мари. — Мне хочется вас кое о чем спросить.

Палящий зной обволакивал правильные ряды деревьев, мимо которых они шли. Издалека долетал запах мяты, жареного мяса, печенья — прохожие словно разносили его по аллее. Но Жан-Мари молчал, и Марта вопросительно посмотрела на него. Его лицо приняло сосредоточенное выражение, но то ли он не знал, с чего начать, то ли не решался приступить к разговору.

Набравшись терпения, Марта с улыбкой наблюдала за происходящим на улице.

— Нищенствующие братья, о их существовании я узнал совершенно случайно. И весьма смутно себе представлял, чем они занимаются. Мне сказали, что Хаким один из них. Вам неприятно, что я об этом заговорил? — виновато спросил он.