Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф

— Не хочется что-то. Удобно ли это будет — танцы устраивать в номере шефа.

Мы с ним балов тут еще не закатывали.

— Я догадываюсь, что вы тут закатывали, — машет рукой Кармен. — Глаза водкой залили, животы мясом набили, и давай рассуждать о тяжкой доле русского народа! Что, не так?

— Может, и так, — нехотя соглашаюсь я и пускаюсь в откровения: — Ты знаешь, я раньше никогда не похмелялся водкой. Переберу иной раз, пива с утра выпью — и в порядке. А тут с дедом стал работать, он меня и сломал. Пьем же, как сапожники.

Особенно Соломин. Его все время таскают по всяким баням, банкетам, гостям…

Утром ходит по кабинету из угла в угол — мрачный, как сыч, щеки сиреневые… Я молча за пивом сгоняю, поставлю трехлитровую банку на стол и предлагаю: «Ваше превосходительство, может, пивка для рывка?» — «Можно», — говорит. А через полчаса, уже поправившись, начинает: «Знаете ли вы, господин майор, что пиво — не строевой напиток?» — «Виноват, — говорю, заблуждался я в своей короткой жизни.

Исправлюсь». — «Сколько эта злодейка стоит?» — спрашивает и протягивает деньги.

Я — опять в магазин. И так каждый день. У него уже здесь сердечный приступ был. В нашем военном госпитале капельницей из криза выводили…

— Кошмар, — качает головой Анна.

— Ну, я молодой. И то тяжело. А дед?! Прямо жалко его. Как он выдерживает?

И ведь не скажешь, что алкоголик. Недавно после брифинга ему говорю: «Ох, как вы красиво поддели последний телерепортаж энтэвэшников! Да и вообще, хорошо выступили». А он мне: «Ты думаешь, Андрюша, я что-нибудь помню? На автопилоте с утра». Я обомлел. Шестьдесят девять лет мужику!

— Какой он мужик? Старый, спившийся бюрократ, неспособный на взлеты и падения, уставший от страхов и от талантов. Ему уже не надо ни жены, ни любовницы, — встряхивает волосами Кармен. — Так, существо среднего пола.

— Ну, при чем тут это? — обижаюсь я за Соломина. — По-твоему, мужик тот, кто бабу увидел и вперед — в штыковую атаку с членом наперевес?

— Ой, ну конечно, нет! — смеется Анна. — Но, кроме чиновничьей суеты, фальшивых разговоров о судьбе Отечества и водки, что-то же еще должно быть. Какоето дело большое надо делать, талант в себе найти, развивать его — ну не знаю — вечный двигатель изобретать, дом строить, обои переклеить в конце концов. Я с детства страдаю из-за этой мужицкой лени, инертности душевной. Я, кстати, и с танцами рассталась из-за этого. Ни одного приличного партнера не было. Все какие-то вареные, руки вечно потные… Единственная задача — за задницу лапнуть. Тьфу!

— Вот какие мы все гады, — подыгрываю я. — Мужик нынче сволочь пошел: мелкий, потный и похотливый…

— А что, не так? — останавливается Анна. — Один ты вот почему-то еще не облапал. Даже когда я предлагала меня обыскать… Странно. Хотя начинал резво. На улице гарцевал, как молодой жеребец на выгоне. «Девушка, давайте споем дуэтом!» — передразнивает меня Анна. — А теперь вот отчего-то скис. Испугался женщиныубийцы?

— Не надо об этом, не порти вечер, — искренне прошу я, внутренне содрогнувшись от слова «убийца».

Дурные мысли возвращаются. Мне хочется избавиться от них, и я спрашиваю:

— Почему ты не расскажешь мне правду про пистолет?

— А не хочу, — с вызовом говорит Анна. — Пусть этот рыжий идиот помучается.

В следующий раз будет головой думать, а не головкой.

— Он и так уже мучается. Мало того, что боится доклада наверх от Соломина, так еще подозревает, что ты — из ФСБ.

Анна останавливается посреди комнаты и громко смеется, закрыв лицо руками.

— Ты что, тоже так думаешь? — спрашивает, отсмеявшись.

— Я уже не знаю, что и думать, — безнадежно машу рукой.

— Нет, подожди, — вскидывает плечи Кармен. — Куртку он мою обшарил, я вся — вот, на виду. У меня что — такое вымя, что пистолет может затеряться? — и Анна прижимает ладони к своей груди. — Где я еще могу спрятать оружие?.. Я сказала ясно и четко: пистолет в мусорном ведре. Если его там нет, то это не мои проблемы!

— И не мои.

— Ладно, проехали, — спускает пар Анна и устало садится рядом, окатив меня волной своих резковатых духов.

Мы долго молчим. Кармен курит, уставившись в голую стену, и думает о своем.

Я подхожу к окну и прячу руки в карманы. Они налились зудом и готовы схватить Анну в охапку…

— Чего сидим? — устало роняет Кармен — Пошли к твоему замшелому камню истории — разбередим его усталое сердце и добавим свежей крови.

— Пошли, — соглашаюсь я и вздыхаю, чуя скандал.

Негромко стучу в дверь и слышу неспешные шаги старого человека. Замок щелкает, и перед нами возникает одутловатое лицо Виктора Алексеевича с лиловыми щеками. Он при полном параде: в костюме-тройке и свежей рубашке.

— Ребята, вы что, смерти моей хотите? Больше часа прошло. У меня сейчас сердце остановится, — и Соломин отступает в сторону. — Прошу к нашему шалашу!

Анна входит первой, щекоча старые ноздри шефа ароматом своих духов.

— Хотя я понимаю: дело молодое, — еле заметно улыбается дед, среагировав на запах и парад-алле Кармен в черно-красных тонах. — Спасибо, что уважили старика и до утра не задержались!

— Ваше превосходительство, — картинно кланяюсь я и в пакете звякают бутылки, — задержались в связи с разгоревшейся дискуссией о путях спасения отечественной литературы.

— Боже, какие благородные помыслы и высокие страсти вас обуревают! — закрывая дверь, ворчит Соломин. — Вот кто, оказывается, бережет Родину и ее нетленный дух.

— Да, — подыгрываю я, — нам, молодым, предстоит продолжить дело отцов и дедов: возродить Россию, поднять ее с колен.

— Кто-то поднимает Россию с колен, а кто-то пристраивается к ней сзади…

Пардон, мадам! Невзначай вырвалось, — виновато зыркает шеф на Анну и идет к холодильнику. — Ребята, не стесняйтесь, берите здесь все: курицу, салат… Грузите на стол. А я присяду, с вашего позволения. Что-то мотор барахлит.

Кармен с независимым видом оглядывает большую комнату, останавливая взгляд на широком диване черной кожи, глубоких креслах, низком стеклянном столе, темно-сером паласе, вертикальных белых жалюзи, разглядывает деревянную раздвижную стену-гармошку, отделяющую спальню… Внимательно все осмотрев, она с поразившей меня проворностью бросается к холодильнику. Пока я расставляю бутылки, она сервирует стол и искоса поглядывает на Соломина.

— Виктор Алексеевич, вы бы хоть пиджак сняли и галстук ослабили, наконец говорит она вкрадчиво. — У вас здесь накурено, дышать нечем. Тут и молодому да здоровому дурно станет.

— Анечка, деточка, все равно когда-нибудь помирать, — задыхаясь, отвечает дед. — Так лучше уж при полном параде, чем в домашнем халате и шлепанцах. Тем более — дама в гостях.

— Вот они, люди сталинского закала! — хоть и с иронией, но искренне произношу я за столом. — Старая школа!

— А это правда, что вы потомственный дворянин? — препарирует деда Кармен. — Мне Андрей сказал.

— Вот болтун, — улыбается Соломин. — Правда, Аня, правда.

— И как это вас советская власть до генерала довела и на державный Олимп пустила при таком сомнительном происхождении? — продолжает резвиться Кармен.

— А советская власть, деточка, была не такая дура, как о ней в последнее время судачат, — и Соломин поворачивается ко мне. — Дай-ка мне, голубчик, сигаретку…

Нет, у меня свои, ты же знаешь… На телевизоре вон лежат… Спасибо!

— Тут я могу с вами поспорить. У этой власти были серьезные помутнения ума, — не сдается Анна.

— Это не помутнения, — спокойно отбивается Соломин, окутываясь дымом. Это просто издержки переходного возраста. У государства, как и у человека, есть свое детство, отрочество, зрелость, старость…

— И смерть, — радостно ставит точку Кармен, сияя глазами в мою сторону.

— К сожалению, — соглашается Соломин.

— Ну что это за разговоры за столом, — встреваю, боясь развития темы, и наполняю рюмки и стаканы. — Прошу! Ваш тост, Виктор Алексеевич.

— Что ж, друзья, — тяжело встает мой шеф, — стол наш хоть и не богат яствами, не в этом его достоинство. Я за свою долгую жизнь за разными столами сиживал и множество блюд и напитков вкусил. И знаете, абсолютное большинство этих застолий не помню. Что ели, что пили, и даже что говорили…

Анна под столом бьет меня по коленке, и я понимаю, о чем она подумала. Ей хочется вставить: «Не помните, потому что, видимо, нажирались вусмерть».

— И не потому не помню, что сознание терял от возлияний, — наносит превентивный удар дед, — я раньше крепок был. Это теперь ослабел, на старости лет. Дело в том, что застолья наши удивительно однообразны и похожи… до неузнаваемости…

Теперь уже я толкаю коленкой ногу Анны: оцени, мол, парадокс! Но Кармен даже бровью не ведет.

— …Будь то пикник на природе или банкет в ресторане. Я уж про ночные бдения на кухнях не говорю… А вот один юбилей почему-то не забывается. Сам не знаю, почему, — Соломин кашляет, и в груди его хрипит. — Так вот, Константин Симонов праздновал какую-то годовщину. Помню, сервировка стола была любопытная. Из напитков — только водка и сухое вино. А из закусок жареная индейка и овощи а-ля натюрель, ножом почти не тронутые, даже зеленый лук целиком. Вот и все убранство…