Мередит Милети - Послевкусие: Роман в пяти блюдах

Никто не спешит поднимать демонстративно брошенную им перчатку, но Артура это ничуть не смущает.

— Иначе зачем, скажите на милость, — говорит он, внезапно повернувшись ко мне и скрестив на груди руки, — ваша матушка обучалась бы кулинарии во Франции? А вы — в Италии? Да потому, и вы не хуже меня это знаете, что кулинарное образование в нашей стране нельзя считать завершенным без обстоятельного знакомства с международной кухней. — В его голосе слышится самодовольство, рот скривился в полуулыбке.

— Постойте, — говорю я, почувствовав внезапное желание защитить американские кулинарные традиции (не говоря уже о моем собственном не только дорогостоящем, но глубоком и разностороннем образовании, полученном в Кулинарном институте Америки). — Я училась в Италии потому, что держу итальянский ресторан. Моя мать училась во Франции, потому что в конце шестидесятых иного выбора у нее не было. Но ведь это вовсе не означает, что в Америке не существует богатых и разнообразных кулинарных традиций. Попробуйте барбекю в любой придорожной забегаловке в Техасе, отведайте лобстера в Бангоре, штат Мэн, закажите питсбургский фирменный сэндвич «Приманти» с жареным яйцом — нет, я вас умоляю!..

Бросив взгляд на Майкла, я вижу, что он тихо напевает национальный гимн, положив правую руку на сердце, а левую подняв в знак шуточного приветствия. Все разражаются смехом, за исключением, быть может, Артура, слегка смущенного тем, что он по оплошности принял нас за серьезных людей.

К концу обеда мы так наедаемся, что на десерт заказываем только яблочный пирог «Татен», сыр и фрукты. Когда Артур, который, как с жестокой радостью замечаю я, посадил на свой галстук от Фенди зернышко риса из ризотто с грибами, собирается подозвать соме-лье, Рената решительно хватает его за руку:

— Артур, если ты закажешь еще вина, я упаду лицом в сыр.

— Ой да, подтверждаю: она когда выпьет, ведет себя как поросенок, — говорит Майкл, тихонько рыгнув.

— Вы уверены, Майкл? А по-моему, небольшой дижестив — это то, что нужно.

Я тоже чувствую себя слегка навеселе, вероятно от вина, обильной пищи и позднего времени. У меня даже мелькает мысль, не задумал ли Артур Коул меня подпоить. Его рука с наманикюренными ногтями лежит в паре дюймов от моей руки, и пальцы у него грязноватые от мидий. Почему-то меня трогает эта кратковременная ничтожная утрата совершенства. Я представляю эти руки на своем теле. Не то чтобы мне хочется, чтобы они там оказались, — нет, вовсе нет, я уверена в этом. Я смотрю на Ренату, которая положила ладонь на руку Майкла и легонько водит пальцами по костяшкам. Я снова вспоминаю о руках Майкла, и мне делается беспокойно. Что это со мной? Должно быть, я совсем опьянела.

Артур не едет с нами домой. Он живет в Верхнем Ист-Сайде (где же еще?), а нам надо в сторону Гринвич-Виллидж. На прощание Артур пожимает мне руку:

— Прекрасный обед. Прекрасный, — говорит он, равнодушно чмокнув меня в щеку. И уходит.

В такси Рената кладет голову на плечо Майкла и мгновенно засыпает.

— Хотите знать, чем отличаются все гурманы? — спрашивает Майкл, откидывая голову на спинку сиденья и зевая. — Особенно такие консерваторы упертые, как Артур Коул? У них нет чувства юмора. Господи боже — это ж всего-навсего еда!

Возможно, Майкл и прав, но даже этот невыносимо скучный Артур Коул нашел меня до того непривлекательной, что едва со мной попрощался… Почему так? Внезапно в горле застревает комок, глаза начинают щипать жгучие слезы. Сама не понимаю, чем я расстроена. И свидание мне это вовсе не нужно, и человек мне вовсе не нравится.

— Во всяком случае, еда была превосходной, — говорит Майкл, и я чувствую, что он на меня смотрит.

Я боюсь себя выдать и молчу.

— Простите, Мира, — тихо говорит он. — Не расстраивайтесь, все уже позади.

— Да, не думаю, что еще когда-нибудь увижусь с Артуром Коулом, — почти не разжимая губ, говорю я.

— Нет, я не это имел в виду. Насколько я знаю Артура, он вам еще позвонит. В таких делах он довольно медлителен, если вы меня понимаете. Я имел в виду свидание. Ваше первое свидание после разрыва с мужем. Все уже позади. Это веха. Добро пожаловать в вашу новую жизнь, Мира, — торжественно произносит он и протягивает мне руку. И тут, словно кто-то приоткрывает затычку у меня в горле, я разражаюсь слезами.

Майкл вытаскивает из кармана пакетик одноразовых носовых платков и протягивает мне.

— Я понимаю, что вы чувствуете, — тихо говорит он, обнимая меня за плечи и похлопывая по спине.

Я утыкаюсь лицом в его пиджак, от которого пахнет рестораном, моллюсками, вином и слабо отдает табаком, и мне становится так хорошо, что хочется замереть и не двигаться. Когда такси останавливается перед моим домом, Майкл осторожно отстраняется.

— Спокойной ночи и спасибо, — несколько сдержаннее, чем собиралась, говорю я, смущенная тем, что проплакала до самого дома на плече мужа своей подруги, с которым только сегодня познакомилась. Я протягиваю руку, и Майкл ободряюще пожимает ее, прощаясь.

— Скоро все наладится, Мира, обещаю вам, — говорит он. — Радуйтесь, что это было всего лишь свидание и вам не обязательно читать трактат о проращивании пшеницы.

Я видно, утратила навыки. Обильная еда и вино меня подкосили — я просыпаюсь непозволительно поздно, в половине восьмого утра, да еще с тяжеленной головой. Впервые за восемь месяцев — считая со дня рождения Хлои — я проспала. Я слышу, как она лепечет в своей кроватке, пускает пузыри и тихонько смеется сама с собой. Она не плачет, милый ребенок, и я позволяю себе немного поваляться в постели, поскольку стоит Хлое услышать, что я проснулась, она больше не захочет коротать время в одиночестве. Она потребует, чтобы я стояла возле нее и пела ей утреннюю песенку, которую она с недавних пор пытается исполнять вместе со мной, трогательно вторя мне на свой нечленораздельный лад.

Сегодня воскресенье, небо затянуто тучами — моя любимая погода. Немногие любят дождь так, как люблю я. Дождь вызывает у меня желание варить суп и печь хлеб, в дождь я чувствую себя счастливой, мне хочется уюта и тишины. Возможно, это у меня врожденное, ведь я родилась в Питсбурге, не самом солнечном городе. Я откидываюсь на подушки, прислушиваясь к милому голоску Хлои, к ласкающему слух шуму дождя за окном. Но внутри стоит какой-то ком, что я приписываю похмелью. Проходит несколько минут, и я внезапно вспоминаю, что сегодня воскресенье и, значит, Джейк придет проведать Хлою. Я вскакиваю и только тут замечаю мигающий огонек автоответчика. Габриэлла сказала, что вечером мне пару раз кто-то звонил, но она не стала отвечать, потому что в тот момент укладывала Хлою спать. Я включаю автоответчик.

«Привет, Мира, это Джейк. Звоню, чтобы напомнить, что сегодня приду смотреть Хлою. — Пауза. — Помнишь, мы с тобой договаривались? — Снова неловкая пауза. Джейк, по-видимому, ждет, когда я ему отвечу. Надеюсь, он мучительно соображает, где я могу быть в субботу в одиннадцатом часу вечера. — В общем, я хотел прийти в три. Мне нужно еще кое-что сделать, но потом я подумал… может быть, она в это время ест или спит, так что, если время неподходящее, то… не знаю… ладно, перезвони мне».

Я обдумываю слова Джейка. Ну конечно, в три часа дня Хлоя всегда спит. От мыслей меня отрывает второе сообщение. Надо же, а я и не заметила, как оно включилось.

«…так и не позвонила. Где ты? Тебя что, упекли за решетку? Между прочим, это единственная уважительная причина, чтобы мне не звонить. Твой отец говорит, что ему ты тоже не звонишь. Нехорошо. Кстати, какие у тебя планы на День благодарения? Не хочешь провести время в компании? В воскресенье «Стилерс» играют против «Джетс». Я мог бы вылететь в среду, и, если бы ты купила мне билет на матч, я бы любил тебя до конца своих дней. Позвони мне, паршивка ты этакая, ладно?» Сообщение обрывается внезапным щелчком. Ричард, с улыбкой думаю я. Последний раз я звонила ему действительно из тюрьмы — в день слушаний в суде. Рыдая в трубку, я принялась во всех подробностях выкладывать ему всю грязную историю. С тех пор прошло больше двух месяцев. Неудивительно, что он разобиделся.

Ричарда Кистлера я знаю тысячу лет; он любит рассказывать, что мы вместе росли, хотя он старше меня лет на двенадцать. Мы познакомились на собрании Анонимных Алкоголиков, когда мне было пятнадцать. В то время я училась в десятом классе; у мамы давно начались проблемы с алкоголем, а тут наступил момент, когда потребовалось серьезное медицинское вмешательство. Переезд из утонченного мира парижской высокой кухни в Питсбург, который привык гордиться своими варениками, фруктовыми желе и сладким майонезом «Миракл уип», дался матери очень тяжко, а тут подоспела еще одна проблема — я. Материнство, как признавалась она в моменты просветления, стало для нее началом конца, дорогой в пропасть, бутылкой виски, припрятанной в сумке с подгузниками.