Саша Филипенко - Бывший сын

— Ну что? Встречайте! Приехали! Германты! Приехали капиталисты ваши!

В палату вошли трое: мужчина, женщина и молодая девушка. Последняя заговорила первой:

— Здравствуйте…

— Здравствуйте. Вы говорите на?.. вы их дочь?

— Нет-нет! Я переводчица. Они совсем не говорят.

— Я его бабушка.

Германты кивнули. Бабушка и сестра, которая и не думала выходить из палаты, кивнули в ответ. Мужчина подошел к бабушке и протянул руку. Затем, не дожидаясь ответа, обнял женщину. Все, кроме прикусившей губу сестры, тотчас расплакались. Показалось, что прослезилась даже переводчица. Ее ввели в курс дела по телефону, и перед встречей (на всякий случай) студентка первого курса института иностранных языков полистала медицинский словарь.

После того, как все вытерли слезы, медсестра взяла утку и вышла в коридор.

— Они спрашивают, как он?

— Состояние стабильное.

Германт подошел к койке и взял Франциска за руку. Жена осталась позади. Бабушка стала по другую сторону кровати. Гость что-то спросил. Затем еще и еще. Девушка начала переводить:

— Он говорит, что они сначала совсем не волновались. Франциск редко писал. Они думали, что все в порядке, что он просто как всегда пропал. Потом узнали про давку, у них эта новость не была в числе первых. Узнали от кого-то, почти случайно. Он говорит, что они были уверены, что если что-то случится, вы им обязательно сообщите. Но потом они все-таки решили позвонить вам, и вот… а эту майку… он говорит, что помнит эту майку, они купили ее на море. Он спрашивает, как это случилось?

— Мы точно ничего не знаем, — ответила бабушка, — нас не очень-то посвящают в подробности. Мне кажется, наоборот, они так теперь пытаются замести все следы, скрыть просчеты. Мы знаем только, что был концерт. Внезапно начался дождь, и толпа побежала в переход, началась давка. Это все, что нам известно… Как? Почему? На эти вопросы нам никто не отвечает. Просто давка, и все. В общем-то тут и добавить нечего…

— Он спрашивает, почему вы его отпустили?

— А почему я должна была его не отпускать? А почему я вообще должна была знать, что он туда поедет, если он должен был быть в лицее? Переведите им, что они могут следить за своими детьми, а в чужие дела пусть не лезут!

— Он говорит, что Франциск ему как родной. Что это и его ребенок тоже, поэтому он так и говорит.

— Переведите ему, что он ошибается! Мы очень ценим их заботу, но все же Франциск мой ребенок! И ничей больше!

Девушка не перевела. Ей было всего двадцать лет, но она не раз слышала о подобных историях. Когда развалилась большая страна, Запад стал помогать детям Востока. В девяностые годы огромное количество сверстников Франциска обрело новых родителей по всему континенту. О молодой независимой стране почти ничего не знали. Знали только, что рядом с ней была большая атомная электростанция и что однажды эта станция взорвалась, и значит — детям нужна помощь. Помогали не только сиротам, но и детям из обычных семей. Люди, которых даже спустя пятьдесят лет после окончания мировой войны называли главными врагами, основывали фонды, переводили гуманитарную помощь и приглашали ребят на оздоровительные каникулы. У Франциска никогда не было проблем со здоровьем, но в свое первое заграничное путешествие он отправился именно как пораженный радиацией ребенок. Это называлось «отдых в семьях». Вы открывали газету и читали объявление: «Оздоровительный отдых в германтской семье. Три недели. 360 условных единиц». Искренне занимаясь благотворительностью, германты не подозревали, что оплачивая чужим детям даже перелеты, они открывают целую страницу в истории частного предпринимательства молодой восточной республики. Смышленые сограждане организовывали фонды и за символическую, как им казалось, плату отправляли детей на лечение. К германтам или кому-нибудь еще — не имело значения. Не имело значения также и то, отправлялись ли на лечение действительно нуждающиеся в оздоровлении дети или просто ребята из обеспеченных семей. Главное было заработать, сразу и как можно больше. Фантастическая рентабельность привлекала к оздоровительному бизнесу огромное количество мошенников. Едва ли не каждый день в газетах появлялись заметки с предложениями недорого и «хорошо» отправить ребенка на отдых: «Детский отдых в семьях. Три недели. Автобус. 500 у. е.».

Так, начиная с тысяча девятьсот девяноста третьего года, каждое лето Франциск проводил у германтов. Со временем, сам того не замечая, мальчик стал говорить: «Мои германские папа и мама». Бабушка очень ревновала к этим словам, но ни разу ни вслух, ни про себя не упрекнула внука. Себестоимость счастья. За радость любимого человека нужно платить, и часто не только наличными. Бабушка знала, что не только она, но и тысячи других родителей внезапно столкнулись с подобной проблемой. Втайне от дочери Эльвира Александровна созванивалась с семьями, которые так же посылали своих детей к германтам, и все они рассказывали одно и то же: «Да, с нашим все один в один. Называет их мамой и папой. Ждет звонка. Спрашивает, когда поедет вновь. Спрашивает, может ли остаться у них на весь год. Не хочет в школу, хочет туда. Говорит, здесь серо. Говорит, противно. А что поделаешь? Они ему новые бутсы подарили и куртку, а у нас на поездку все деньги ушли, но мы нашего не ругаем, мы-то все понимаем, а что он может понимать? Он же ребенок. Дети ценят по факту. Так что тут, Эльвира Александровна, ничего уж не поделаешь. Подарки и самые красивые впечатления дарят они, а не мы…»

Триста с лишним условных единиц копили в течение всего года. Если нужная сумма не набиралась, бабушка одалживала у знакомых, которые точно так же мечтали отправить детей «туда». Франциск не понимал, как тяжело дается дополнительный заработок. За сто страниц технического перевода бабушка получала в лучшем случае десять долларов. Избалованный мальчик не понимал этого и часто повторял, что германты любят его больше. Германты всегда покупали ему много одежды и мороженого, германты возили его на северное море и ничего не жалели, а бабушка, каждый раз, когда он просил немного денег, спрашивала: «Зачем?».

— Они спрашивают, чем могут вам помочь? Они говорят, что будет лучше, если заберут его. Северное море… свежий северный воздух… они говорят, что у них ему не придется лежать в такой убогой палате.

— Переведите, пожалуйста, что я не думаю, что там ему будет лучше. Так и переведите. Без заискиваний. Палата такая, потому что лучше в этой стране нет. Я не знаю, быть может, только у президента. Обычная палата. У нас все такие. Мы не экономим на нем. Не откладываем себе на платья или еду. Просто нет ничего лучше. Переведите, они должны это понимать!

— Они говорят, что здесь штукатурка с потолка сыплется.

— Переведите, что нам обещали ремонт. Если не сделают, мы сделаем за свои деньги.

— Он спрашивает: и вы верите? Он говорит, что совершенно очевидно, что в ближайшее время здесь будут строиться только спортивные сооружения. Во всех германтских газетах об этом пишут. Они говорят, что помогут и вам и вашей дочери переехать вместе с Франциском. Он настаивает на том, что это нужно делать совершенно обязательно. Он говорит, что нет выхода! Он говорит, что дальше здесь будет только хуже. Он уверен, что у них Франциск быстрее поправится и сможет там остаться. И они тоже.

— И что я буду там делать?

— Он спрашивает, в каком смысле?

— В том смысле, что я там буду делать?

— Найдете работу, начнете новую жизнь.

— Он знает, сколько мне лет?! Я здесь уважаемый человек, у меня влиятельные знакомые, лучшие врачи этой страны смотрят за нашим мальчиком, вы успеваете переводить? Лучшие!

— Он говорит, что у них даже эмигранты проходят лечение в более человеческих условиях.

— Ну а мы эмигранты в собственной стране. Так уж сложилось! Вы перевели? Переведите еще и то, что я очень рада за них. Но я все равно не уверена, что у них есть такие же специалисты, как здесь.

— Они готовы положить его в лучшую клинику в стране.

— Я думаю, что дома ему будет лучше.

— Юрген считает, что вы ведете себя глупо. Нерационально. По его мнению, в вас говорит ревность. А сейчас не время для чувств. Нужно думать головой, нужно включить рассудок. Эмоции, говорит он, понадобятся вам тогда, когда Франциск придет в себя! Они не хотят отнять у вас сына!

— Внука!

— Внука, простите! Они всего-навсего хотят помочь. Ничего больше. Юрген говорит, что если вы не хотите оставаться там — вернетесь домой, как только Франциску станет лучше. Он говорит, что хуже от этого точно не будет. Они не собираются занимать ваше место в его жизни. Он говорит, что как только мальчику станет лучше он, конечно, сможет вернуться домой. Они поговорили с главным врачом, и по его мнению Франциск вполне транспортабелен.