Арно Гайгер - У нас все хорошо

В передней части подвала он поставил бы самый массивный стол — для жизнеописания одного из дедушек, знаменитого тем, что у него с трудом поддаются подсчету приставки пра-. Потребовалась бы большая настольная лампа, чтобы рассматривать и изучать полуистлевшие листки, разложив их на столе. Упомянутый предок был во времена второй турецкой осады тайным агентом на службе императорской армии и во время одной из вылазок попал в руки мусульманских завоевателей. Турки вшили ему в живот пушечное ядро, убившее накануне племянника их военачальника, и в таком виде отправили его обратно к императору. Тайный агент, работавший доселе только на свою карьеру, приобрел громкую репутацию сердцееда, усмирявшего свой скрытый недуг — холод в нижней части живота — по ночам с помощью исключительно молоденьких девиц. Благодаря своему поразительному чутью на погоду этот человек приобрел большую известность и сегодня считается основоположником науки систематических наблюдений за погодой в столице империи, в Вене: Станислаус Ксавер Штерк. Он один из тех мужчин, которые стоят на фотографии на заднем плане, слева от стеклянного шкафа с чучелами животных, старший из них двоих: господин классный учитель.

Справа от шкафа стоит викарий. Он выглядит так, словно на него вот-вот набросится дикая кошка, стеклянные глаза которой отражают вспышку фотокамеры: Станислаус Баптист Штерк. Это прапрадед автора, служащий Венской северной железной дороги императора Фердинанда и одновременно дамский угодник, поскольку в семейных хрониках про далеких предков нет ничего, кроме того, что они были отъявленными сердцеедами. Письменный стол для Станислауса Баптиста можно было бы поставить в подвале в той части, где предусмотрено место для стола Станислауса Ксавера. На зеленом сукне этого стола была бы навалена груда неразобранных пожелтевших бумаг, на основе которых можно было бы с легкостью дословно реконструировать аудиенцию у императора, на которую Станислаус Баптист был приглашен в 1847 году по случаю одного своего полезного изобретения.

Император:

Значит, вы утверждаете, можно предупредить грозу над одной из моих коронных земель?

Станислаус Баптист:

Например, над Аустерлицем, где ваше императорское величество милостью Божьей является королем Богемии.

Император:

Ну, это и так всем известно.

Станислаус Баптист:

Прошу прощения, ваше величество, 22 июля сего года там соизволила случиться сильная гроза.

(Взмахом руки император приказывает ему говорить быстрее.)

Станислаус Баптист:

Молния ударила в телеграфные провода вашего светлейшего величества, и попавший в провода электрический заряд пробежал многие километры до самой Вены, где по ту и эту сторону Дуная царила роскошная монаршая погода.

Император:

Забавно, откуда наш любимый Господь Бог берет столько разной погоды.

Станислаус Баптист:

Провода пели и потрескивали как никогда. И вдруг все бездействовавшие телеграфные аппараты Северной венской железной дороги императора Фердинанда включились сами собой, из металлических частей пультов управления с громкими хлопками вылетали огромные искры, провода начали плавиться, так что пение замолкло. Телеграфировавшему как раз в этот момент во Флоридсдорфе[19] Станислаусу Баптисту Штерку, то есть мне, был нанесен такой сильный удар, что он со вставшими дыбом волосами слетел со стула и угодил спиной в открытый шкаф с папками.

Император:

О-хо-хо! О-хо-хо! Крепкий парень этот Штерк. Не хотелось бы мне оказаться у него за спиной.

(Император неторопливо, милостиво смеется, Станислаус Баптист смеется вместе со своим императором, тоже сдержанно, словно подражая его величеству. Император жестом подает ему знак продолжить рассказ. Станислаус Баптист вытаскивает из жилетки свои заметки с записями, о чем еще следует сказать.)

Станислаус Баптист:

Чтобы в дальнейшем предотвратить подобную угрозу телеграфным служащим вашего величества, означенный Станислаус Баптист Штерк, то есть я, сконструировал такое устройство, которое позволит гальваническому электричеству, используемому в электрическом телеграфе, благополучно трудиться в аппаратах, а опасное грозовое электричество обезвредит, направив его в землю.

Император:

Таким образом, Станислаус Штерк провозглашает себя изобретателем телеграфного громоотвода.

Станислаус Баптист:

На том основании, что грозовое электричество пусть лучше вызовет разрыв цепи, чем распространится по тонким проводам, тогда как гальваническое электричество пусть бежит по тонким проводам, не приводя к разрыву цепи.

Император:

Браво, браво, дорогой Штерк! Вот он, настоящий верноподданный, истинное украшение отечества!

(Император дает распоряжение секретарю выдать три золотых дуката Станислаусу Баптисту Штерку. Станислаус Баптист Штерк принимает дукаты с наипокорнейшей благодарностью. После чего пятится к двери, непрерывно отвешивая поклоны императору.)

(Конец сцены)

И хотя Филипп доволен этими набросками, он все же не уверен, пригодятся ли они ему в дальнейшем. Возможно, это ни на чем не основанные домыслы, своего рода причудливое хождение по воде, не совсем пассивное, но и не очень продуктивное. Скорее деструктивное.

— Это все какие-то бирюльки, которыми ты отгораживаешься от серьезного разговора, — сказала недавно Йоханна в аналогичной ситуации.

Думая о Йоханне, Филипп чувствует себя неуютно. Он откладывает свой блокнот в сторону и встает перед крыльцом, пытаясь отвлечься. Сначала он пробует, не удастся ли ему выполнить сальто на сработанной на совесть штанге для выбивания ковров. Не удалось, хотя он очень старался. Только кровь ударила в голову. Он подтягивается на руках, но и подтягивание скорее напоминает барахтанье в воздухе. Пять раз. И когда он внимательно изучает свое тело, голышом изгибаясь перед зеркалом шкафа, ему остается только констатировать, что ничего примечательного в себе он не обнаружил. Конечно, весь вопрос в том, как на это посмотреть, говорит он какое-то время спустя и делает упор лежа. Но это ему кажется бессмысленной глупостью, он бросает это занятие и начинает разминать ноги ходьбой вокруг дома. Он оставляет свои следы на гравии на площадке перед воротами, там, откуда начинается выезд на улицу и где поднимается нагревшаяся за день пыль. Он срезает десяток желтых и оранжевых тюльпанов, выросших после смерти бабушки сами по себе. Он помещает тюльпаны в большую вазу и ставит ее на окно в кухне, открыв обе ставни, потому что погода хорошая. Не откладывая, он сверлит дырки в сиденьях стульев, расставленных вдоль стены, чтобы они окончательно не прогнили из-за скопившейся там в углублениях дождевой воды. Кидает украдкой взгляды на соседний участок, но вновь никого там не находит, ни одной живой души. Стул, развалившийся под ним вчера, он доламывает до конца и кидает в контейнер. Подходящую замену он находит в швейной комнате. И в этом стуле, в самой глубокой точке сиденья, Филипп сверлит дырку. Довольный, что хоть что-то сделал, он возвращается на крыльцо. При этом он ругается на постоянное отсутствие соседей и говорит, как это здорово, что есть на что ругаться, не испытывая при этом угрызений совести.

Эту и некоторые другие мысли он записывает в блокнот и потом надоедает ими своему приятелю, который позвонил, чтобы узнать, не ушел ли он (Филипп Эрлах) в подполье, может, он по уши погряз в работе, что и является причиной отсутствия каких-либо сведений о нем, жив ли он вообще и не стоит ли уже потихонечку копить на венок с красными розами.

— Нет, нет и да, да, — отвечает Филипп.

Приятель, ученый муж, обращает его внимание на то, что дьявол, когда хотел ввести Иисуса в пустыне в искушение, использовал цитаты из Библии, а потому и он выспрашивает обо всем, что происходит с ним. Пару раз Филипп из вежливости смеется, что является ошибкой, потому что из-за этого бессмысленный разговор только затягивается. Под конец приятель хочет договориться о встрече. Но Филипп открыто говорит ему, что хотел бы по возможности воздержаться как от посещений, так и от приглашений сходить куда-нибудь. Приятель делает вид, что это заявление его разочаровало. Потом он спрашивает, над чем Филипп сидит в настоящее время.

Чтобы уйти от ответа, Филипп заговаривает о шоколадных конфетах, о начинке с шампанским, конфеты эти, как он предполагает, уже неоднократно сменили своего хозяина, возможно, даже в той же самой подарочной упаковке. Срок годности истек более двух лет назад, шоколадная оболочка давно утратила свой блеск и покрылась белым налетом. Филипп рассказывает про пушечное ядро и упорного графа. Но это тоже ошибка, уже вторая. Или третья? Потому что приятель поправляет его, Ян Потоцкий[20], польский граф и автор Рукописи, найденной в Сарагосе, не уменьшал калибра ядра, а вытачивал узоры на самоваре.