Питер Абрахамс - Живущие в ночи. Чрезвычайное положение

— Я пробовал позвонить своей матери.

— И что?

— Никто не подходит к телефону, только бесконечные гудки. Очень странно!

— Может быть, она пошла в магазин? — предположил Эндрю.

— В такое время навряд ли. Что ж, пожалуй, это даже к лучшему, что мы с ней долго не увидимся. Позвоню ей попозже.

После завтрака все трое перешли в гостиную. Миссис Альтман осведомилась, не надо ли им чего-нибудь, и, получив отрицательный ответ, удалилась в свою комнату. Руфь скинула сандалии и, запасшись огромной кипой «Ридерс дайджест», удобно устроилась среди подушек на софе. Эйб включил приемник и расположился на ковре, подложив под себя подушки. Эндрю опустился в глубокое кресло и развернул свою «Таймс». Тихо, будто где-то вдали, лилась мелодичная джазовая музыка. Эндрю пробежал заголовки: «В ЛОКАЦИЯХ НЕТ ВАЖНЕЙШИХ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ ТОВАРОВ», «ВОЗДАЯНИЕ ПОЛИЦИИ НА РАНДЕ», «СПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ НАСИЛИЙ В ЮЖНО-АФРИКАНСКОМ СОЮЗЕ».

— Ни слова о полицейских налетах, — сказал он, перелистывая газету.

— Слишком рано, — ответил ему Эйб. — Если только они не играют в молчанку.

— Как ты думаешь, много народу арестовано?

— Мы с тобой можем только догадываться. Но я полагаю, они далеко еще не кончили.

— Стало быть, нам долго придется скрываться?

— Похоже на то. Как насчет моего предложения?

— Какого предложения?

— Уехать немедленно.

— В Басутоленд?

— Да.

— С какой стати?

— Выехав за пределы Южной Африки, мы будем в безопасности. Оттуда уже не выдают политических преступников.

— Ты говоришь так, словно ты в полном отчаянии.

— Положение, и правда, отчаянное.

— Если у меня есть право выбирать, я предпочел бы остаться здесь.

— Это твое дело, но ты забываешь о Руфи. Честно ли ты поступаешь по отношению к ней?

— Руфь должна сама принять решение.

Эндрю метнул на нее быстрый взгляд и заметил, что ее внимание занято отнюдь не журналами.

— Представь себе, я подумал и о ней.

— В самом деле? — спросила она.

— Да. А что предлагаешь ты, моя дорогая?

— Разве тебя интересуют мои соображения?

— Перестань, Руфь.

— Если у меня есть право выбора и мое мнение хоть что-нибудь значит, я хотела бы вернуться к себе домой.

— Послушайте, — начал Эйб. — Это же безрассудство. Особое отделение еще продолжает свои налеты. Если объявят чрезвычайное положение, вас могут мариновать в тюрьме до второго пришествия. Ваши отношения с Эндрю ставят и вас под подозрение.

— Я это понимаю.

— Подумайте о своих родителях, о своем будущем, наконец, о самой себе.

— Я уже подумала.

— Ведь вы можете погубить свою жизнь. Почему бы вам не вернуться на некоторое время в Веренигинг?

— От души поддерживаю это предложение! — воскликнул Эндрю, поднимаясь.

— Ты все еще пытаешься отделаться от меня? — накинулась она на него.

— Я желаю тебе лишь добра. Пойми же в конце концов, Руфь, никому не известно, что еще может произойти.

— В этом я отдаю себе полный отчет.

— Газета уверяет, что все спокойно, но это лишь вопрос времени, когда последует новый взрыв: новый Шарпевиль или Ланга.

— Но когда-нибудь водворится спокойствие?

— Ошибаешься, Руфь. Прежнее уже не вернется. Мы достигли поворотного пункта. Может быть, и наступит внешнее спокойствие, но внутренние трещины сохранятся, и их будет все больше. А временами будут разражаться небольшие взрывы, вроде Шарпевиля и Ланги, а потом все взлетит на воздух, и мы можем попасть в самое пекло.

— А в Веренигинге я буду в безопасности?

— В большей безопасности, чем здесь.

— Шарпевиль недалеко от Веренигинга.

— Но ты будешь со своими родителями.

— А это предпочтительнее, чем быть с возлюбленным?

Эндрю беспомощно опустился в кресло.

— Ну, попробуй же понять меня, Руфь.

— Т-с-с-с, — сказал Эйб, прижавшись ухом к приемнику. Диктор кончил какое-то объявление, и он прибавил громкость Раздалось выжидательное шипение.

— Что там передают? — спросил Эндрю.

— Тише! — шикнул на него Эйб, взволнованный.

Голос диктора послышался снова — ровный и бесстрастный.

«…Повторяю экстренный выпуск последних известий. Тысячи африканцев движутся из Ланги в Кейптаун. Сообщаю, что колонны собираются на Де-Вааль-драйв. В город прибывают полицейские подкрепления. Предполагают, что африканцы направляются к полицейскому участку ни Кпледпн-сквер, чтобы потребовать освобождения лидеров, арестованных сегодня перед рассветом. На этом мы заканчиваем передачу известий… Продоло/саем наш концерт латиноамериканской музыки…»

Выключив радио, Эйб удивленно воззрился на Эндрю и Руфь. Наступило минутное молчание.

— Ну, я поехал! — решительно воскликнул Эндрю.

— Что-о?

— Я еду на Каледон-оквер.

Он поднялся с кресла.

— Не валяй дурака! — почти закричал на него Эйб.

— Я возвращаюсь в город.

— В таком состоянии? — запротестовала Руфь.

— Я вполне могу вести автомобиль.

— Пожалуйста, останься, Энди, — сказала она с беспокойством.

— Я отправляюсь сейчас же.

Эйб и Руфь обменялись беспомощным взглядом.

— Прошу вас, Эйб, отговорите его от этой глупости.

— Эндрю, — попытался урезонить его Эйб, — положение опасное. Благоразумнее остаться здесь.

— Я уезжаю немедленно. Можно, я возьму твою машину, Руфь?

— Энди! Ради бога…

— Ты поедешь со мной, Эйб?

— Ты совсем ополоумел.

— Так поедешь?

— Что ж, пожалуй, я поеду.

Эйб стремительно вел машину сквозь городские предместья. Эндрю сидел возле него возбужденный, но безмолвный. Всюду вдоль шоссе сновали белые и цветные: всеобщая забастовка заставила их приняться за черную работу — они торговали газетами, развозили молоко, подметали конторы, заправляли машины бензином, передавали поручения, убирали улицы. Их поразило зловещее затишье в южных предместьях. Рондебос и Розбэнк были погружены в траур. Все вокруг казалось вымершим, пока они не подъехали к Мобрею, где над головой у них прогудел вертолет, летевший к Каслу.

Потом они стали обгонять многолюдные толпы, двигавшиеся в одном направлении. По всем улицам и дорогам — Дарлинг-стрит, Сэр Лоури-роуд, Лонгмар-кет-стрит и Плейн-стрит — ехали набитые африканцами автобусы и автомобили. В том же направлении мчались поезда, грузовики и повозки. Тысячи и тысячи людей. И все они двигались на Каледон-сквер, чтобы потребовать освобождения своих лидеров. Многие жители Ланги и Ньянги шли в Кейптаун, чтобы потребовать освобождения лидеров. По Де-Вааль-драйв шагала пятнадцатитысячная толпа, чтобы потребовать освобождения лидеров.

Эйб долго отыскивал место для стоянки на Парейд. Перед вокзалами вытянулась длинная цепь полицейских с автоматами. Бесстрастные, словно застывшие лица, глядящие прямо перед собой. Винтики государственной машины, зубцы шестеренки. Кажется, они не замечают этого бурного людского потока, стремящегося мимо… Освободите наших лидеров! Мы хотим быть свободными при жизни! Izwe Lethu! Боже благослови Африку! Толпы высылают из поездов и минуют длинный ряд автоматов на своем пути к Каледон-сквер… Вспомните Шарпевиль! Вспомните Лангу!.. Они устраивают облавы утром, устраивают облавы вечером, когда же нам отдыхать? Когда же нам отдыхать? Все направляются в полицейский участок… Верните нам наших лидеров! Mayibuye, Afrika!

В самом конце Бьютениант-стриг Эйбу и Эндрю пришлось проходить сквозь кордон из «сарацинов» и танков. Эндрю сильно хромал. Затем они попали в кипящее море пахнущих потом людей. Вокруг них раздавались возгласы на разных языках. Английский, и африкаанс, и коса. Отправимся в тюрьму. Откажемся от освобождения под залог и от защиты, откажемся от уплаты штрафов. Лучше умереть, чем носить при себе пропуск… Они устраивают облавы утром, устраивают облавы вечером. И нет ни минуты покоя…

Кто-то говорит в микрофон. Все вытягивают шеи, чтобы видеть этого человека, но напрасно… И чего это не расходятся зеваки, не принимающие участия в демонстрации!.. Атмосфера насыщена страхом. Страх царит повсюду в стране. Страх на белых лицах, выглядывающих из окон. И в черных лицах на улице затаился страх, смешанный с гневом. Пробил час возмездия? — спрашивают некоторые. Наступил час возмездия, — отвечают другие. Но правда ли наступил этот час? Этого ли ждали так долго? Более чем триста лет. Над толпой взлетают черные кулаки с поднятыми большими пальцами. Mayibuye, Afrika! Ладони, вывернутые наружу. Izwe Lethu. Наша родина. Женщины рыдают. Перед зданием парламента они обхватывают лица руками и оплакивают павших в Шарпевиле и Ланге. Матери оплакивают сыновей, жены оплакивают мужей.