Илья Эренбург - Падение Парижа

Смутно улыбаясь, Дениз шевелила губами:

– Клод, дай бумагу.

Ему показалось, что она пишет стихи; он отошел на цыпочках в угол. А Дениз искала слова, чувствовала – они рядом, и не могла их найти. Снова встала фраза, которую она повторяла на Бульварах: «И это – Париж?..» И слова понеслись, обгоняя одно другое: «Колыбель революции… Город Коммуны… Сердце Франции…»

Ей казалось, что она слышит голоса солдат, которые бродят, всеми брошенные. Голоса пленных – они на дорогах бьют камень, над ними издеваются гитлеровцы. Голоса беженцев – длинные, страшные дороги, а люди бродят, бродят… Говорил французский народ. И дальше – другие… И маленькая женщина, одна, в пустом городе слышала плач, тишину, слова гнева и надежды. Она писала, не останавливаясь, будто ей кто-то диктует.

Клод прочитал и тихонько вытер глаза; испачкал лицо – рука была в лиловых чернилах.

– Дениз, как ты такое написала?..

– Тише!

Она услыхала тяжелые шаги патруля. Потом громкоговоритель, установленный на машине, выкрикнул:

– Заходите в дома! Время! Заходите в дома! Время!

Национальное собрание, созванное маршалом Петеном, должно было заседать в Виши. Для торжества приготовили зал казино. Здесь Монтиньи еще недавно играл в покер, а Жозефина, стараясь забыть чары Люсьена, танцевала танго с пресс-атташе Венесуэлы.

Катастрофа застала в Виши несколько тысяч курортников, лечивших на водах свою печень. Зимой в некоторых гостиницах устроили военные госпитали. Теперь раненые в халатах и больные уныло глядели на пеструю толпу. Виши нельзя было узнать. Сюда съехались не только сенаторы и депутаты, но весь цвет Парижа: промышленники, спекулянты, крупные чиновники, журналисты, кокотки. На каждом шагу слышалось: «Ах, это вы, граф!..» «Эге, Жюль, и ты прорвался!..», «Но где же наша цыпка?..»

Все волновались: сегодня – большой день, гвоздь этого необычайного сезона, сеанс национального собрания. Лаваль хотел обойтись без церемоний, но Бретейль любил ритуал; решили похоронить Третью республику с помпой.

Тесса долго готовился к этому событию. Как всегда, он оставался оптимистом: оправившись от дорожных волнений, он чувствовал себя здоровым, и ему хотелось жить. Он подолгу доказывал себе, что затея маршала ему на руку: из избранного он станет назначенным, это спокойней. Все же в глубине души Тесса был обеспокоен; невольно вспоминал слова Дессера: «Бедный старый клоп». Конечно, Дессер рехнулся, но есть в его обидных словах доля правды: Тесса использовали; его громким именем покрылись другие; а теперь его хотят оттеснить; кто поручится, что завтра его не выкинут? Для правых он радикал. В Бордо ему все улыбались, а здесь Лаваль прошел мимо, едва поздоровался. Когда лимонад готов, с выжатым лимоном не церемонятся.

Тесса хотелось заплакать: все его обижают. Разве он не помог Лавалю? Кто ухаживал за поганым испанцем, когда нужно было договориться с немцами? Кто доказывал радикалам, что компьенские условия вполне приемлемы? Короткая у них память! Да и свои его не поняли. Гордячка Дениз… Как он ее любил, как баловал! Теперь немцы ей отрежут голову. Страшно подумать! Гитлер не шутит. Поэтому и победил… Что будет с Дениз?.. Тесса дважды высморкался: слезы шли в нос. Потом он вспомнил огненную шевелюру Люсьена и пугливо съежился. Люсьен обязательно замарает имя Тесса. Это у него наследственное, он в дядю Робера. Только Робер отделался четырьмя годами, а у Люсьена страшная хватка – врожденный преступник. Но, может быть, Люсьена убили? Кончится род Тесса. Да и Франция кончится… Тесса махнул рукой. Вдруг его лицо стало злым: подлая Полет, наверно, поет свои песенки перед немцами; ей нет дела до национального траура, лишь бы помоложе и побойчей…

А час спустя Тесса преобразился: достаточно было пустяка – позвонил Бретейль, спросил: «Как самочувствие?» Тесса понял, что он еще нужен. Правда, он отказался выступить на заседании с разоблачением масонов; зато он произнесет короткую, но яркую речь. Ему удалось установить, что в «Юманите» были напечатаны объявления мебельной фабрики, владельцем которой является эльзасский еврей. Тесса сможет воскликнуть: «Золотые незримые цепи связывали еврейский капитал с коммунистами. Так родилась преступная война…»

В последнюю минуту Бретейль отвел Тесса в сторону: «Лучше будет, если ты не выступишь». Тесса обиженно заморгал. Бретейль объяснил: «Вопрос такта. Нервы страны обнажены, приходится считаться с галеркой. Вытащат старое: Стависского, Народный фронт…» Тесса согласился, но снова помрачнел: он хочет жить, а под ним трясется земля.

Слегка его утешил Грандель (он приехал накануне из Парижа). Увидав Тесса в фойе казино, Грандель подбежал, был мил, рассказывал о столице:

– В первое время было маловато народу, но теперь город мало-помалу наполняется. Хотят даже открыть оперу… В общем, немцы навели порядок. Держатся они хорошо, не скажешь, что завоеватели…

Подошли депутаты; молча слушали Гранделя. Один сенатор сказал: «Ого!..» – нельзя было понять, восхищен он рассказом Гранделя или негодует.

Бержери крепко пожал руку Тесса:

– Хорошо, что ты здесь, на посту. Я был убежден, что ты оставишь Францию в трудную минуту.

Тесса в знак благодарности чуть наклонил свою птичью головку. На остром носу сверкали мелкие капельки пота. Слова Бержери его растрогали: все-таки некоторые понимают, что Тесса принял на себя тяжкий крест. Разве легко подписать позорное перемирие и прийти сюда, чтобы участвовать в ликвидации своего прошлого?

– Служу Франции, – ответил он. – Кстати, Блюм здесь, даже Фуже. Интересно, что они будут делать при голосовании? Особенно Фуже… Это не шутка – лечь на скамью и высечь себя. Ха! А придется… Не посмеет же он голосовать «против». Жалко, что нет Дюкана. Этот поджигатель войны…

– Где он?

– Кажется, в армии.

Грандель вставил:

– Наверно, первым сдался в плен. Знаю я этих «непримиримых»…

– А где Виар?

– Никто не знает. После нашего отъезда из Тура он пропал.

– Я слышал, что он удрал в Лиссабон через Испанию.

– Неужели испанцы его пропустили?

– Анекдот: Виар просит у генерала Франко визу…

– Говорят, что испанцы поставили на границе пулеметы. А всех, кто переходит границу, загоняют в лагеря.

Тесса усмехнулся. Что такое история? Кадриль: вперед – назад, кавалеры меняют дам… Виара испанцы, наверно, посадили в лагерь. Легко себе представить его негодование: пенсне прыгает на носу… А картины? Неужели он оставил в Авалоне свои картины?

– Во всякой трагедии есть нечто смешное. Меня забавляет судьба Виара. Как он должен был перепугаться, чтобы бросить свою коллекцию! Вы видите его физиономию?..

Сзади раздался обиженный голос:

– Если не видите, можете увидеть. Я нахожу, Поль, твою иронию неуместной.

Тесса обомлел:

– Это ты, Огюст? Но откуда?..

– Из Авалона. Почему тебя так удивляет мое присутствие? Я, как всегда, на посту. – И Виар стал доказывать, что он – горячий сторонник нового порядка. – Поражение нас вылечит. Мы должны взять пример с победителей. Почему Гитлер в Париже? Потому, что он дерзал. Маршал Петен показал себя новатором. Ему пошел девятый десяток, но он дерзает. Я первый его приветствую…

Здесь даже Грандель смутился. А Тесса про себя вздохнул: «Лисица! Этот перехитрил всех…»

Наконец председатель потряс звоночком. Тесса не прислушивался к ораторам. Легко теперь говорить Лавалю… Почему он молчал в сентябре? А Виар срывает аплодисменты… Блюм злится. Блюм, конечно, будет голосовать против: его песенка все равно спета.

Во время перерыва депутаты окружили Гранделя: все перед ним заискивали. Грандель небрежно отвечал: «Хорошо, я поговорю о вашем деле с Абетцем…» Тесса вспомнил бумажку, выкраденную Люсьеном; поморщился. Все же обидно, что мелкий шпион стал спасителем Франции…

После перерыва выступил Бретейль, говорил о безнравственности, «великом искуплении», поносил англичан и под конец, вытянув вперед руку, торжественно заявил: «Победители показали себя великодушными». Тесса зевнул: старый лицемер! Его Лотарингию, между прочим, отдали немцам… Балаган! и притом скучный…

Вдруг все оживились: на трибуну поднялся Фуже. Он сразу зарычал:

– Когда враги отечества и малодушные заносят свою руку…

Договорить ему не дали. Началось голосование. Полчаса спустя председатель объявил: «За – пятьсот шестьдесят девять. Против – восемьдесят».

Тесса чувствовал непонятную усталость, как будто он произнес очень длинную речь. В саду дамы кричали: «Да здравствует Лаваль!» Тесса даже не позавидовал. У него болела голова. Он уныло побрел к гостинице.

Судьба над ним сжалилась: в салоне он увидал прехорошенькую незнакомку с высокой грудью и ярким, как киноварь, ртом. Она напомнила ему Полет. Он оживился, подошел к незнакомке и только тогда заметил, что у нее на глазах слезы.