Джонатан Коу - Какое надувательство!

Она поднялась к себе в спальню, сложила чемодан и оглядела комнату — не забыла ли чего? Да, вспомнила — остались какие-то предметы первой помощи из аптечки, они до сих пор должны быть в той комнате, где обнаружили тело Генри. На то, чтобы забрать их, потребуется минута, но сама необходимость этого наполняла ее смятением. Идя по коридорам, Фиби поймала себя на том, что вся дрожит, а когда поднялась на второй этаж, ее внезапно охватило зловещее чувство, что она снова переживает события минувшей ночи; впечатление только усилилось, когда Фиби в последний раз свернула за угол и услышала телевизор, настроенный на часовой выпуск новостей.

Она открыла дверь. Перед пустой комнатой вещал президент Буш — передавали повтор его обращения к американскому народу, с которым он выступил вскоре после вылета первых бомбардировщиков на Багдад.

Всего лишь два часа назад воздушные силы союзников атаковали военные цели в Ираке и Кувейте. Атаки эти продолжаются, пока я обращаюсь к вам.

Тут Фиби кое-что заметила: по краю дивана стекала струйка крови и капала на пол.

Двадцать восемь стран, собравшие силы в районе Персидского залива, истощили все разумные усилия.

предпринимавшиеся для достижения мирного разрешения конфликта, и у них не остается другого выхода — только изгнать Саддама из Кувейта силой. Мы не дрогнем.

Она осторожно заглянула за спинку: на диване лицом вниз лежал человек, и между лопаток его торчал нож для бифштексов.

Некоторые могут задать вопрос: почему мы действуем сейчас? Почему бы не подождать еще? Ответ на это ясен: мир не может больше ждать.

Она перевернула человека и ахнула. То был Тадеуш.

Перед нами момент исторической важности.

В дверь постучали, и в комнату просунулась голова одного из дежурных полицейских.

— Кто-нибудь видел мисс Табиту? — спросил он. — Похоже, мы нигде не можем ее найти.

Наши операции предназначены для самой лучшей защиты всех сил коалиции путем поражения огромного военного арсенала Саддама. Мы ничего не имеем против народа Ирака. В самом деле — если в этот конфликт окажутся впутанными невинные люди, я молюсь об их безопасности.

Закончится ли когда-нибудь безумие?

Майкл сидит в кабине гидросамолета, склонившись вперед и разглядывая проплывающую под ним панораму Южного Йоркшира.

Пилот впереди начинает мурлыкать песенку: «Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком». Голос пилота кажется необычайно высоким и мелодичным.

Мир не может больше ждать.

Самолет начинает резко набирать высоту. Майкл не понимает зачем и замирает в своем кресле. Он думает, что самолет через секунду-другую выровняется. Но подъем становится все круче, пока машина наконец не становится на хвост, а затем они переворачиваются вверх тормашками, и не успевает Майкл завопить, они описывают полную мертвую петлю и принимают начальное положение.

— Вы что это делаете, к чертовой матери? — орет он, хватая пилота за плечо. Тот, однако, весь трясется от хохота — истерического, безостановочного хохота — и кричит от радости.

Весело, весело, весело, весело

— Я спрашиваю, что вы, к чертовой матери, делаете? — повторяет Майкл.

Мы ничего не имеем против народа Ирака.

— Вы что — ополоумели?

Хохот пилота становится еще истеричнее, когда Майкл это произносит, консервы и летный шлем срываются с головы, Табита Уиншоу оборачивается к нему и произносит:

— Знаете, Майкл, я так и думала — управлять этими штуками ужасно просто, нужно только привыкнуть.

Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком

Весело, весело, весело, весело Жизнь — всего лишь сон

— Господи, где же Тадеуш? — кричит Майкл.

Наша цель — не завоевание Ирака. Наша цель — освобождение Кувейта.

— Хотите, я покажу вам, как это делается? — спрашивает Табита.

Майкл грубо трясет ее.

— Вы знаете, как сажать эту штуку? Просто скажите мне.

— Вот эта шкала, видите? — отвечает Табита, показывая на один из летных инструментов. — Это индикатор скорости полета. Зеленый — значит, нормальная, желтая — осторожно. Видите, вот тут сказано: СОН? Это означает оперативный нормальный предел скорости в воздухе.

В самом деле — если в этот конфликт окажутся впутанными невинные люди, я молюсь об их безопасности.

Майкл смотрит, как стрелка шкалы начинает переползать с зеленой дуги на желтую. От ускорения ему становится дурно. Стрелка уже у верхнего конца желтой дуги, уточки, помеченной буквами СНП.

— А это что значит? — спрашивает он.

— Никогда не превышать! — кричит в ответ Табита. От возбуждения она едва не подскакивает в кресле.

— Ради бога, Табита, сбавьте скорость. Это опасно.

Она снова оборачивается и произносит с укором:

— Летать, Майкл, никогда не бывает опасно.

— Вот как?

— Совершенно. Опасно разбиваться.

И туг с пронзительным, безумным взрывом хохота она отжимает рычаг газа до предела, самолет клюет носом, и вот они уже падают, с немыслимой скоростью сброшенные с вышины, и Майкл пуст, от его тела осталась полая оболочка, рот его открыт, и все, что было в нем, осталось где-то позади, наверху, в небесах…

Я падаю. Я падаю. Я падаю.

Сегодня вечером, пока наши части сражаются, они сами и их семьи — в наших молитвах.

Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком

Грохот оглушителен, жутко воет двигатель и ревет ветер, но поверх всего этого он по-прежнему слышит безумный хохот Табиты: нескончаемый, отвратительный хохот неискупимо душевнобольной…

Весело, весело, весело, весело

Ни один президент не способен с легкостью отправить своих сыновей и дочерей на войну.

Я падаю. Я падаю.

Храни Господь всех и каждого из них.

Падаю…

Перед нами момент исторической важности.

Пока не наступает такой момент…

Весело, весело

Наступает такой момент, когда алчность…

Весело, весело

Такой момент, когда алчность и безумие…

И вот — окончательный визг металла, пронзительный скрежет раздираемого на части фюзеляжа, и самолет наконец разлетается в разные стороны миллионом обломков, а Майкл свободно падает вниз, стремительно погружается, ничем не скованный, и между ним и землей ничего нет, лишь синее небо, и он видит очень ясно, как земля рвется ему навстречу — очертания континентов, острова, большие реки, ширь водных пространств…

Весело, весело, весело, весело

Мне больше не больно…

Жизнь — всего лишь сон

Мне больше не страшно

Жизнь — всего лишь сон...поскольку наступает такой момент, когда алчность и безумие невозможно отличить друг от друга. Разделительная линия очень тонка — словно пленка, окружающая земную сферу. Она нежно-синяя, и этот переход из синевы в черноту постепенен и очень красив.

Мир не может больше ждать.

Семейная хроника

МАЙКЛ ОУЭН

Павлин-пресс

Синьор Итало Кальвино, итальянский писатель, довольно высоко ценимый cognoscenti литературы, однажды заметил — и, по-моему, превосходно, — что нет ничего пронзительнее книги, оставшейся не завершенной автором. Такие фрагментарные работы, по мнению выдающегося мастера, подобны «руинам честолюбивых проектов, тем не менее сохранившим следы великолепия и тщательности, с которыми были замыслены».

Как уместно, как мило и иронично, что синьор Кальвино высказался по этому возвышенному поводу в серии своих эссе, которая сама осталась незавершенной в момент его кончины! И как кстати эта фраза сейчас, когда мы говорим о данной книге — усеченной работе автора, который и сам был срезан в расцвете своего литературного дара, работе, являющей нам его стиль во всей мощи и великолепии (более того — работе, которая со временем, вероятно, будет признана его шедевром!).

Я хорошо знала Майкла Оуэна, и к его книге испытываю то, что преданный родитель должен чувствовать к любимому чаду, ибо расцветала и формировалась она под моим благожелательным патронажем. Поэтому когда до издательства «Павлин-пресс» донеслась горькая весть о гибели Майкла, наша первая реакция — потрясение и скорбь — сменилась убежденностью в том, что мы не можем отдать лучшей дани его памяти, нежели отправить его последнюю работу в назначенный ей путь. Именно по этой причине (невзирая на злонамеренные намеки, отпускавшиеся разными массовыми изданиями) мы публикуем ее, не успел еще улечься острый общественный интерес к семейству Уиншоу и всем его делам после недавних сенсационных событий.