Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Теперь здесь никого. Двор открыт и пуст под снегом, который все валит с неба.

Честно сказать, Адам и не надеется что-то найти. Если после того как гетто покинули последние колонны, на складе и оставался уголь, о нем давным-давно позаботились.

К тому же дверь в склад полуоткрыта, ее нельзя запереть: кто-то (как он теперь видит) отвинтил задвижку и ручку. Адам делает шаг в полутьму, его неуверенные шаги отдаются сухим мерзлым эхом от потолка и голых стен. В темноте он едва видит, куда идет. У дальней стены низкий прилавок, а позади прилавка дверь — может быть, она ведет прямо на склад. Она тоже не заперта, но за ней как будто еще темнее. Адам едва видит собственные руки; он наугад делает несколько шагов, натыкается на стену, потом под ним внезапно кончаются ступеньки. Однако внизу лестницы — дверь, которую удается открыть.

Адам попадает на закрытый внутренний двор, метров двадцать на двадцать, покрытый десятисантиметровым слоем нетронутого снега и ограниченный высокой стеной. Наверное, здесь был склад брикетов. У стены, которая образует границу с соседним жилым домом, стоит сарайчик, что-то вроде инструментальной кладовой. Адам подходит к нему и без особого интереса тянет дверь на себя.

Никакой инструментальной там нет — Адам и не ожидал ее увидеть, — но зато возле стены сложена бросовая древесина. Два высоченных штабеля, каждый выше метра, к тому же доски обвязаны веревкой, словно только и ждут, чтобы кто-нибудь вроде Адама пришел и унес их. Простые доски — какие-то длинные, наверное строительные; большая часть сломаны пополам. Адам мгновенно соображает: по две-три вязанки он сумеет запихнуть в каждый мешок; еще пару можно взять в руки. В крайнем случае, если окажется слишком тяжело, можно припрятать пару вязанок и потом вернуться за ними.

Не долго думая, Адам разворачивает мешок и складывает туда доски. Начинает нагружать второй — и тут слышит позади себя звук.

Тонкий, ломкий, скребущий звук. Адам не обратил бы на него внимания, если бы не полная тишина, царящая внутри снегопада.

Шаги по холодному каменному полу; точно такой же звук сопровождал его, когда он сам входил в здание склада.

Кто-то идет за ним — наверное, увидел следы на снегу.

Он заталкивает во второй мешок последнюю кучу дерева, потом волочет оба мешка обратно, через заснеженный двор, прижимаясь спиной к стене.

На складе немецкий солдат. Слышны четкие, тяжелые, но как будто нерешительные шаги по полу. Металлическое позвякиванье — ремень винтовки скользит по пуговицам шинели. Через мгновение Адам слышит дыхание солдата — глубокое, нерешительное. Теперь и немец видит то, что давно увидел сам Адам: путаницу следов, пересекающихся друг с другом во дворе, а поверх них — следы от волочения мешков. Солдат делает по двору пару шагов; ему словно надо подойти поближе, чтобы понять, что же он видит. Одновременно Адам шагает вперед и обеими руками поднимает пистолет.

Молодой солдат оборачивается, лицо пусто-обескураженное. Еврей с пистолетом.

Это настолько непостижимо, что солдат теряется и не знает, как реагировать.

Адам торопливо делает еще один шаг, сует дуло пистолета солдату в лицо и одновременно жестом велит положить винтовку на землю.

Тот непонимающе слушается.

Адам одной рукой хватает винтовочный ремень, ему удается коленом поднять приклад и направить длинное дуло на противника. Прежде чем немец успевает понять, что происходит, Адам спускает курок.

Пуля, должно быть, вошла в горло сбоку — тело описывает полукруг, а кровь фонтаном брызжет из виска. Немец плашмя валится в снег, раскинув руки, словно хочет кого-то обнять. Адам все еще прижимает дуло винтовки к его голове, хотя это уже лишнее. Кровь льется из раны в горле как из крана. Мужчина не двигается, только по-рыбьи разевает рот, словно пытаясь подобрать нужное слово. Но так ничего и не говорит, или его не слышно — эхо выстрела все звучит и звучит. Адам понимает: при нынешней тишине выстрел должен был прогреметь по всему гетто.

Он забрасывает винтовку на плечо и тащит оба мешка на склад, потом выволакивает на главный двор. Потом вдоль по Лагевницкой: он идет с мешками посреди улицы — открытая мишень. Увидеть и пристрелить его может любой.

Но никто его не видит, никто не стреляет.

Снег перешел в дождь, в дожде слабый туман сгущается, принимает цвет сумерек, разливающихся вокруг Адама. Последнее, что он видит перед тем, как свернуть с Лагевницкой, — это огромные часы, которые всегда были здесь. Время гетто — совершенно особое время, оно отличается от всего времени мира. Стрелки на бледном циферблате показывают 4.40.

Без двадцати пять. Снегопад перешел в дождь. Еврей только что убил немца.

Еще два квартала вверх по улице; он пошел прямо по Спацеровой, потом двинулся вверх по Млынарской; держался справа — на эту сторону улицы падает тень. Только теперь Адам понимает: нет ничего глупее, чем вернуться в Зеленый дом. Немцы первым делом явятся туда. К тому же, если членов бригады по расчистке начнут допрашивать, очень вероятно, что Фельдмана заставят назвать и Зеленый дом, и садовое хозяйство.

На другой стороне улицы — длинный ряд простых многоквартирных домов. От снегопада теперь остался только редкий дождик. Следы Адама исчезнут самое большее через час. Он входит в темный подъезд, втаскивает оба мешка. Поднимается по лестнице как можно выше. Второй этаж, третий.

Дверь какой-то квартиры — он толкает ее плечом.

Две комнаты, оборванные обои языками свисают с пятнистых от сырости стен; окно выходит на улицу. Закопченная плита.

Он втаскивает за собой мешки. Садится на прогибающуюся сетку кровати. В паху ломит от боли. Адам чувствует, что в легких не хватает места для всего воздуха, который хочется вдохнуть.

Он плашмя ложится на ледяную кровать, заставляет себя дышать спокойнее.

Через весь потолок — хитрый узор трещин: сырость разъедает штукатурку.

Теперь у него по крайней мере есть дрова — два полных мешка. Он даже смог бы разжечь огонь, если бы было чем, к тому же огонь гарантированно приведет к Адаму немцев.

Дрова, как и пистолет (не говоря уж о винтовке), оказываются совершенно бесполезными.

Три дня он живет в комнате на Млынарской. За это время дождь успевает перейти в снег несколько раз, и на утро третьего дня температура ощутимо падает. Адам просыпается от холода задолго до рассвета. Холод забился под старый тулуп Фельдмана, охватил тело кольцом из ледяного металла. Адам едва может пошевелиться. Дотрагиваясь до лица, он не чувствует кожи. Пальцы рук и ног тоже потеряли чувствительность. Ему доводилось испытывать жестокий холод, но так холодно не было еще никогда. Адам с трудом приподнимается и видит, что влага изнутри покрыла окно застывшими ледяными узорами. От всего идет морозный пар. Не только изо рта, когда Адам дышит, но и от потолка, от пола, от стен. Адам неохотно вылезает из кровати, чтобы найти что-нибудь поесть. В одной из квартир между стоящей в углу кроватью и запачканной плитой в разбитое окно намело целый снежный бархан в полметра высотой. Окно закрыто неплотно, качается туда-сюда на скрипучих петлях, весь воздух заполнен этим бессмысленным тянущим стоном и скрипом — звуком без человеческого смысла.

Адам отчетливо понимает: если он задержится здесь хоть на минуту, то умрет. Он уже обыскал все квартиры в доме, но съестного не нашел. Нужно мыслить здраво: в Зеленом доме он запасся тем немногим, что ему до сих пор удавалось не съесть. Высохшие хлебные корки; горсть кукурузной и ржаной муки, которую он соскреб со дна бочонка; несколько замороженных свекол и репок, вырытых на брошенных участках. Яблоки — бочки, лежавшие на земле, сгнили, но в остальном яблоки вполне съедобные.

С этим провиантом он сможет продержаться не меньше двух недель. Но если холода продолжатся, ему придется развести огонь. Тогда какая разница, разведет он его здесь или в печи Зеленого дома? Если немцы где-то поблизости, они учуют запах дыма независимо от того, где находится Адам. Лучше вернуться в Зеленый дом. Там у него хотя бы больше возможностей спрятаться, если они снова придут.

И с чего он, вообще говоря, взял, что немцы его ищут? Что у них есть время кого-то искать или причина для таких поисков? Они, может, и слышали выстрел, но не сумели определить, где стреляли. Может, труп все еще лежит там — никем не замеченный, в замерзшей луже на внутреннем дворе угольно-брикетного склада.

Не обязательно дела обстоят именно так. Но надо признать, что такое вполне возможно.

Поэтому в сумерках он собирает свое небогатое имущество, забрасывает винтовку немецкого солдата на плечо, хватает мешки с дровами и выволакивает их за собой.

На улице все так же холодно. Адам идет по ломкому льду. Ветер прижимает обжигающую ледяную маску к щекам и ко лбу.