Давид Фогель - Брачные узы

— Чего изволите, сударь? — спросил официант, сочтя, что удар Гордвайля по столешнице относился к нему.

Гордвайль поднял на него широко открытые, безумные, отупевшие глаза и ничего не ответил. Официант стоял рядом с ним, выжидая. Тогда Гордвайль поводил глазами вправо-влево, увидел людей, выпивающих за мраморной стойкой, и действительность скупыми каплями стала просачиваться в его сознание. Голосом сдавленным и напряженным он вымолвил:

— Вы не можете… Может быть, вы можете сказать мне, который теперь точно час?

Услышав в ответ, что сейчас уже без пяти минут одиннадцать, он вскочил с места, торопливо расплатился и вышел.

Уличная свежесть заставила его зябко поежиться, но он не заметил этого. Площадь была безмолвна и пустынна. Луна все еще висела в вышине, как сургучная печать на письме ночи. Гордвайль свернул в длинную улицу, выходившую на привокзальную площадь, и медленно зашагал вперед, пока им снова не овладело беспокойство, как внезапный приступ какой-то тяжелой болезни, и он не вернулся бегом к вокзалу. Прошел через зал ожидания и вышел на перрон. Долго прохаживался вдоль перрона туда и обратно. Стрелки громадных часов упрямо застыли на месте. Время остановилось. Рельсы отсвечивали серебряным блеском в безбрежной ночной темноте. Красным светом мигал высокий семафор. С ближайшей станции что-то передали протяжным негромким гудком. Затем со свистом пронесся грузовой состав, огромная махина вынырнула из темноты, натужно дыша и издавая оглушительный скрежет, и проследовала дальше, не останавливаясь. Проезжали длинные цистерны, вагоны для скота, в которых стояли крупные животные, платформы с грудами щебня или аккуратно уложенными оструганными досками, закрытые вагоны с запертыми дверями, на стенках которых были написаны мелом огромные цифры, а иногда и какое-нибудь слово. Грохот постепенно умолк вдали. Над рельсами все еще висело тихое гудение, откуда-то издали доносился мелодичный перестук, хватающий за душу.

Наконец из ночной темноты вырвался долгожданный поезд и принял в себя Гордвайля и еще несколько пассажиров. Купе были заполнены по большей части дремавшими людьми, возвращавшимися в город после выходного дня, Гордвайль прислонился к стенке в проходе и стал смотреть в окно, ничего не различая. Слепая страсть захватила его — как можно раньше добраться до дома. От вокзала Франца-Иосифа он почему-то не поехал на трамвае, а весь путь проделал бегом и чем ближе оказывался к своему кварталу, тем быстрее и быстрее бежал.

Спустя три четверти часа он уже был на Кляйнештадтгутгассе. Весь в поту постоял с минуту, глядя вверх, на окна своей комнаты, которые были темны. Узнать, легла ли она спать или еще не возвращалась домой, было невозможно. Он дернул колокольчик, на ощупь взобрался вверх по лестнице, осторожно открыл дверь в коридор и на цыпочках вошел внутрь. В коридоре замер и затаил дыхание, прислушиваясь. Мертвая тишина. Тогда он медленно-медленно подошел к двери своей комнаты, открыл ее и вошел, не произведя ни малейшего шума. И все-таки Tea что-то неясно пробормотала во сне. Он замер, не отходя от двери, и она снова заснула. Ни звука не раздавалось, кроме резкого биения его сердца и тонкого-тонкого Теиного дыхания, казалось, поднимавшегося снизу, словно от пола. Спустя минуту он осмелел, сделал шаг к дивану и сел. Лунный свет стелился широкой, косой полосой по кровати и по стене напротив. С напряжением всех нервов Гордвайль вслушивался в тишину, не отрывая взгляда от кровати, как будто охраняя ее, чтобы ничего не произошло с ней без его ведома. Долго и вправду ничего не происходило. Только лунная полоса сползла тем временем с изножья и достигла середины кровати, почти касаясь теперь того места, где у спящей Теи была грудь. И вот внезапно кто-то в белой ночной рубашке приподнялся и сел в кровати справа от Теи. Гордвайль не услышал даже самого легкого шороха, лишь увидел всю картину настолько отчетливо, что не осталось и тени сомнения. «Ах значит, и сегодня он здесь! Вчера был, и сегодня опять!» Гордвайль ждал, затаив дыхание, ждал и Гейдельбергер. Он сидел, словно окаменев, без малейшего движения, голова его немного склонилась к груди, а пышные усы скрывали линию рта, точно так же, как когда Гордвайль увидел его в первый раз, в пивной за кружкой пива. Под конец он медленно-медленно повернул голову к Гордвайлю и стал, не отрываясь, смотреть на того. Казалось, он улыбается под усами. Посмотрев так какое-то время, он снова лег. Гордвайль положил себе выждать еще немного, но больше ничего не двигалось. Тогда он встал и беззвучно приблизился к кровати, но с другой стороны, с той стороны, где спала на спине Tea, и в руке его блеснул открытый складной нож. Оборвавшийся стон, легкое сотрясение в кровати. Где-то вдали часы пробили два раза.

В восемь утра Гордвайль вошел в комнату Ульриха, проснувшегося при его появлении. На худом небритом его лице застыла странная, безумная усмешка. Он опустился на край кровати и замер на какое-то время, пока приятель, ничего не понимая, смотрел на него. Наконец произнес тихим голосом, будто говоря сам с собой:

— Tea умерла сегодня ночью.

1928–1929

Париж — Тель-Авив

Давид Фогель — поэт и прозаик, творивший в основном на иврите, по праву считается предтечей модернизма в ивритской литературе. Он родился в 1891 году в местечке Сатанове на Тернопольщине, некоторое время жил в Вильне, Львове и Вене. С началом Первой мировой войны был арестован австро-венгерскими властями и провел два года в лагере для интернированных. В послевоенные годы натурализовался в Австрии, однако в 1925 году перебрался в Париж. В 1929 году уехал в подмандатную Палестину, но уже через год вернулся в Европу. После двухлетних скитаний в Берлине и Варшаве снова обосновался в Париже. С началом Второй мировой войны был схвачен французскими властями и опять провел в лагерях для интернированных два года. В 1941 году Давид Фогель поселился в городке Отвилль близ Лиона, где и закопал все рукописи во дворике своего дома, перед тем как в феврале 1944 года отправиться с транспортом евреев в лагерь уничтожения Освенцим.

Так в оригинале. Настоящее название улицы — Тифер-Грабен (Tiefer Graben) — Глубокий ров.

Здесь и далее разрядка заменена на болд (прим. верстальщика).

Еврейский праздник, приходящийся на 33-й день после Пасхи. Единственный день в период между Пасхой и Пятидесятницей, когда по законам иудаизма разрешается заключать браки.

Великолепная, чудесная (фр.).

Парафраз библейского стиха — «А людей, бывших при входе в дом, поразили слепотою от малого и до великого, так что они измучились, искав входа» (Бытие 19:11).

Так венцы называли возведенное в парке Пратер колесо обозрения, а равно и примыкавшую к нему часть парка. В дальнейшем в переводе употребляется как название Пратерштерн, так и его дословный перевод на русский — «Звезда» Пратера.