Ксения Букша - Завод «Свобода»

И тогда они с H, тогдашним главным инженером, пошли потихоньку к V и стали его просить, чтобы V взял бразды правления. А V, он, несмотря на свою легкомысленную внешность, человек тоже весомый: много лет был директором огромного завода, причём построил новое предприятие, с нуля, в Вятке, и не только завод, но и кварталы для рабочих, и очистные сооружения. Вот он напротив N в кресле, и никому ещё неизвестно, что он будет делать сначала, а что потом. А он, V, будет делать неожиданные вещи. Вот возьмём для примера… Очень характерная история с объединением цехов. V вновь объединит цеха № 17 и № 19. Когда N их разделил, это был вопрос технологии: работа в регулировочном цеху требовала более высокой квалификации. А V их объединит снова. И для чего? И для того, чтобы прекратились вечные ссоры, распри и междоусобицы: «мы в монтажном цеху делаем всю работу, а этим регулировщикам достаётся вся честь, они белые воротнички, а мы за них тут отдуваемся». И вот V снова эти цеха объединит, потому что выросла роль человеческого фактора, роль удобства управления, менеджмента, понадобилась единая цепочка, в которой уже не само собой всё разумеется, а чётко фиксировано, кто за что отвечает, и без обид, без перекладывания друг на друга. Могло бы такое прийти в голову N? Может быть. А в голову B? Пфф! Вот именно.

И все хлопают. Сейчас вот этот худой вышел и с улыбкой что-то говорит, вот как раз T, главный конструктор ряда изделий в ОКБ. Вот снова зал. Выражения на лицах — сложные. Почему не B? Ну, почему не B, мы уже выяснили, хотя Бог его знает… Многим не нравится, что времена меняются, но никуда от этого не денешься. При N, тогда гонка вооружений вовсю шла, об этом не думали вообще, даже не ставили так вопрос. А когда спала гонка, вот тут-то и выяснилось, что надо и стиль управления менять теперь, и культуру производства как-то налаживать, потому что работник уже не просто деталь, а он человек, и его теперь надо мотивировать к труду как-то иначе, по-разному, и вообще надо оторвать глаза от станка и посмотреть вокруг, что вообще происходит… И N понимает, что V, с его открытостью, гибкостью, живостью, даже некоторым авантюризмом, — он лучше подходит на роль такого руководителя…

N протирает очки. Тяжело откинулся назад. Всё-таки какое-то смущение есть, неловкость, или просто так кажется со стороны, мы, зрители, вкладываем этот смысл в ситуацию. N ещё, похоже, не осознал. Это же тоже надо было решиться. Отдать завод, который фактически сделал. Ну, мы на самом деле не знаем, может быть, всё и не так было мирно, как здесь показано. А тут они очень дружелюбно друг с другом лобызаются. Так ведь с V невозможно по-другому. Он на тебя смотрит и тебя отзеркаливает, отражает, обаяет. Кажется, что наедине с собой V просто перестаёт существовать за ненадобностью. Многие так и не смогут полюбить его из-за этого. Им будет казаться, что сущность V — показуха — несовместима с искренностью и глубиной. N ведь знал по именам многих рабочих, он, бывало, всегда низом пройдёт. V рабочих, безусловно, по именам знать не будет; да и вообще руководить будет главным образом из кабинета…

Смотрите, смотрите, все хлопают, а вон сидит человек и не хлопает, вот он облокотился и смотрит с большим вниманием: что же это делается, граждане, куда мы катимся, кому мы завод отдаём, что за прыткий товарищ, да он если на стул нашего N взгромоздится, он же ногами до пола не достанет.

Но он достанет.

Вот, лобызаются. Причём V приходится тянуться, а N с трудом нагибается. И теперь они долго жмут друг другу руки, и V, чувствуется, не может так долго и сильно жать, как N, и поэтому V начинает улыбаться, прямо-таки вспыхивает на его лице улыбка, и когда люди из зала видят его улыбку, то у них на лицах меняются выражения, из сложных они превращаются в ещё более сложные, и кое-кто меняет позу, а тот, который не хлопал, он весь подаётся вперёд, облокотившись, а ладонью подпирает подбородок, так что за этой широкой лапой не виден его рот, а видны теперь только тёмные блестящие глаза. И это последний кадр.

На стене висит ковёр, вышитый крестом, вернее, крестами, то есть крестиками: внизу километры воды, глубокое дно, наверху серое небо и сопки. Вот жёлтый крестик, это в своей утеплённой куртке, которую сшила ему жена, идёт по сопкам товарищ D, одессит, идёт, выдыхая огонь, в жёлтой куртке с фиолетовыми карманами. Он идёт по дороге, петляющей между сопок, и на него из-за сопок смотрят неизвестные ему зверьки. Дует сильнейший ветер, он дует уже третью неделю, и потому от всего снега, что был в сопках, осталась только дорога — она утоптанная, и снег на ней держится лучше. Зимой, когда наметало сугробы, дорога эта казалась траншеей среди глубочайших барханов, а теперь барханы растаяли, их сдуло ветром, а дорога стала китайской стеной, мостиком, и вот D балансирует на этом скользком мостике, согнувшись в три погибели в своей жёлтой куртке, которая парусит. И D выдыхает огонь солнечного чесночного супа, и водки, и аспирина, и кашляет как доходяга, а делать нечего. (Мы удаляемся, и снова видим: серое на сером, косточка подводной лодки внутри.)

Испытания подводной лодки и всех приборов на ней длятся двенадцать дней. Происходит глубоководное погружение на триста метров. Набивается полна коробочка инженеров и вояк. Все сидят по лавкам в душном и тесном помещении: много еды и тусклый свет. Сидят в полной тишине и слушают, как бы где не протекло. Лодка ведь под давлением, и если где-то протечка, всё будет слышно. Все сидят и каждый, в меру живости воображения, представляет себе океанский молот, тиски, кулак, в котором лодка стиснута, как яйцо, скорлупка, огурец. Лишь немногие верят полностью, целиком отдавшись на волю судьбы. Таков наш D. Он безмятежен, даже немного весел, но не тем ненормальным весельем, которое обычно отличает людей лихорадочных и не спавших ночь, а естественно-круглым и спокойным. И он кашляет. Перед испытаниями происходит следующее (мы снова приближаемся): всех заставляют попарно лезть в ледяной бассейн с ржавой и мутной водой. Разумеется, в водолазном костюме. Метра на четыре погружают, походишь на верёвке — вытащат. Жив? Жив. Однажды D перепутался с инженером G с «Водтранс-прибора». Вода, конечно, мутная, ничего не видать, наощупь ходили там два крупных инженера. Походили кругами да и запутались. Мороки было вытаскивать.

Пять километров среди сопок, в сопках дорога, серое небо, рядом море. D заходится кашлем. Ух, взопрел! Круглый D вынимает из недр пуховика флягу. От дома до причала пять километров. Романтика. Двести человек на одной лодке: каждый прибор обслуживает своя команда инженеров и регулировщиков. Одессит D напарником к Вите P, известному миллионеру северных широт. Всем известно, что на испытаниях заработать можно, но настырный Витька возвёл дело в принцип. Он решил показать, что советский рабочий действительно может честным трудом купить три трёхкомнатные квартиры в Ленинграде. Конечно, D тоже не дремлет. Недавно с ним случилась ничем не примечательная ситуация. Они с женой собрались в Ленинград на переотметку (раз в полгода обязательно). Ну, как обычно, на недельку: платьев купить, в театр сходить, родню повидать. Аэродром… И тут Ниночка говорит: «мама, меня тошнит». Жена: подожди-ка нас минутку! И исчезла вместе с Нинкой. Чёрт подери! D мечется по залу. Объявили посадку. Жены-ребёнка нет как нет! D — в администрацию, милицию! Их по громкой связи… Нет их! D подскакивает; посадка заканчивается, их нет. Они, оказывается, домой уехали. Передумали лететь. Так бывает. Дело в том, что самолёт, на котором они уже почти что улетели, разбился со всеми пассажирами. И жена, и D очень быстро об этом забыли, и не в этом, конечно, причина того, что через полгода они переедут обратно в Ленинград. Просто жена снова беременна, а Ниночку надо вести в школу.

Вот показывается вдалеке причал. Одессит D поднимается духом. Дошёл! Не сдуло! Завтра в поход, а по объекту шныряют везде, что-то чинят, перепаивают. Нормальная ситуация (злорадствует D). Некоторые сутками не вылезают. Но у нас-то всё готово. Витька P тащит за руку: шухер, D, у нас ничего не работает. То есть? Почему? То есть вообще не включается… D бросает в пот. Он чешет под кудрями и расстёгивает жёлтую куртку. Остатки чесночного супа улетучились. Погоди, сейчас я развинчу.

И он развинчивает. И заглядывает внутрь. И раздвигает прибору кишки. И светит туда фонариком. И ищет. И не находит. Потому что можно искать иногда хоть всем регулировочным цехом и ни хрена не понять. D сатанеет. Идёт восьмой час, и начинает темнеть. В поход уже завтра. Витька ходит кругами. Они ищут вместе. Мать вашу! — кричит D. — Я понял! Кривая крышка! О, олухи!.. Как они покрасили крышку?! Недаром говорят, что в нашем деле мелочей не бывает. Стесать краску?.. Но тогда герметичность будет нарушена. Что же делать? И тогда D находит железную плашку, обматывает её изолентой в три слоя и кладёт под крышку, чтобы контакты сошлись. Включаем… (Барабанная дробь.) Есть контакт! D разражается залпом оглушительного кашля, Витька озирается. Если обнаружат вояки — могут и под суд. Сдавали-то прибор без плашки на изоленте. Но кто, кроме них, туда полезет? Даже если прибор сломается, полезут именно они. Крышка завинчена наглухо. Работает! Работает! Витька P и одессит D приходят в бодрое настроение. Они поглядывают на остальных (победоносно).