Вера Колочкова - Прости меня, Анна

Н а удивление быстро доехали по утреннему городу до дома, и она умудрилась даже не опоздать к первому уроку, наскоро переодевшись и успев выпить на ходу большую кружку крепчайшего сладкого кофе, торопливо приготовленного ей Дашкой, и ответить на ее короткие тревожные вопросы про дядю Алешу, с которым у нее с детства сложились самые трогательные отношения любимой крестницы и крестного, с настоящим благоговением исполняющего святые свои обязанности.

Они вместе торопливо прошли путь до школы и разбежались, войдя, в разные стороны. Надо было собраться и прожить этот очередной трудный и счастливый день жизни, особенно трудный после тяжелой бессонной ночи, и особенно счастливый, потому что все обошлось хорошо, потому что пронесло мимо, и разве это и не есть настоящее счастье?!

А через неделю они вдвоем с Дашкой уже навестили Алешу в больнице. Предприимчивыми стараниями Анны он лежал в отдельной благоустроенной палате, на высокой и удобной кровати с неотлучно дежурившей в уголке хорошенькой уютной медсестричкой – все как в западных кинофильмах про богатых и знаменитых, по сценарию оказавшихся вдруг в больничных условиях. Только глаза Алешины картинке не соответствовали – очень уж грустными были глаза, больными, тусклыми и смирившимися, равнодушно глядящими в идеальной белизны потолок и едва потеплевшими слабой искоркой навстречу любимой крестнице, радостно и без умолку тараторящей над его головой:

— Ой, дядь Леша! Выздоравливай быстрее! Ты ж меня обещал на натуру свозить, а на улице вот–вот снег выпадет! Помнишь, у меня работа в осеннем лесу не закончена была? Вот закончу – и тебе подарю, ладно? Тебе же понравилось!

— Хорошо, Дашенька, я постараюсь… Раз такое дело – тогда конечно! Мне и самому здешний комфорт не шибко нравится, – обращаясь скорее к Анюте, тихо проговорил он. — Анна построила местных бедолаг по стойке смирно, всех купила – неудобно даже…

— Да ладно тебе, Алешенька, что ты! Лишь бы на пользу пошло!

— Не знаю, может, и на пользу, конечно. А только я себя как в клетке чувствую, будто и я это, и не я… Беспомощность – страшная штука, девочки!

— Так это пройдет, дядь Алеша! – снова затараторила Дашка. – Я когда недавно гриппом болела с высокой температурой, вообще уревелась вся – так было жалко себя, маленькую и больную, так жалко…

— Ты как учишься–то, красавица? Как с физикой отношения складываются, она тебя или ты ее?

— Да пока что она меня… — рассмеялась Дашка. – А там видно будет! У нас с этой гидрой война всегда с переменным успехом ведется!

Отведенные им строгой медсестричкой двадцать минут прошли быстро и незаметно, и пришлось нехотя покинуть палату после ее настойчивых и не к месту яростных требований.

— Тоже мне, заставили дурочку богу молиться, она и лоб расшибает… — тихо ворчала себе под нос Дашка, идя по больничному коридору. — Каждый суслик – агроном в этом чистом поле…

— Да ладно тебе, не ворчи! – успокаивала ее Анюта, обняв за плечи. – Впереди целых три дня праздничных выходных, еще к нему съездим, найдем время! Завтра у нас четверг?

Вот в пятницу, в праздник, и съездим! Как его теперь называют–то, я забыла – то ли день освобождения, то ли всеобщего какого единения…

А следующим утром, спеша к первому уроку и поднимаясь, как обычно, по высоким ступенькам школьного крыльца, Анюта сразу наткнулась взглядом на знакомое лицо, и почему–то тревожно дрогнуло сердце… Вероника опрометью бросилась к ней, схватила за руки, заговорила быстро, волнуясь и проглатывая концы слов:

— Анюта! Наконец–то я вас нашла, господи! Я уже пять школ в округе обошла – всех спрашивала про учительницу литературы по имени Анна, которая водила свой класс третьего сентября на Чеховскую «Чайку»… Я ведь больше ничего о вас и не знаю! Алеша говорил только, что вы с ним рядом живете, и все… Вот я и подумала, что и школа ваша тоже должна где–то в этом районе быть… Как он? Расскажите мне, ради бога! Меня ведь к нему даже не пустили…

— Вероника, у меня через три минуты урок… Вы подождете? У меня потом окно будет, и мы поговорим! Хорошо?

— Да, конечно! Я вас около учительской буду ждать! Идите быстрее, вон уже звонок ваш трещит… — замахала она суетливо на Анюту руками. – Как хорошо, что я все–таки вас нашла…

Позже, сидя за партой в пустом классе и вытирая ладошками слезы, Вероника слушала грустный ее рассказ о случившейся с Алешей беде и мелко дрожала, как в лихорадке, повторяя без перерыва одну и ту же фразу:

— Господи, спасибо, что жив. Господи, спасибо, что жив…

Потом, повернув к Анюте опухшее заплаканное лицо, торопливо начала рассказывать:

— Вы знаете, мы ведь давно уже встречаемся… И работаем вместе… Но вы не думайте — мне ничего такого от него и не нужно было! Только знать, что он есть где–то, что иногда можно побыть рядом – и все… А в ту злополучную ночь я подменилась с той, с другой медсестрой – у меня дочка заболела, мы с ней вдвоем живем… Господи, если б я была рядом, я б сама под этот нож вместо него кинулась! Вы не думайте, Анюта, я и правда на него не претендую совсем – мне того, что есть, вполне достаточно! Я просто люблю его, и все! И он меня любит, я знаю… Только мы никогда не говорили об этом. Так уж у нас получалось… Помогите мне, Анюта! Мне надо обязательно к нему попасть! Нужно, чтоб он знал – я люблю его! Помогите мне, пожалуйста, очень вас прошу…

— Да успокойтесь, Вероника! Не надо так плакать… Ну конечно, я вам помогу! Только как? Меня и саму–то к нему не особо подпускают…

— А можно, я ему хоть письмо напишу? А вы передадите…

— Письмо? Ну что ж, хорошо… Пишите свое письмо..

Анюта деликатно отошла к окну, уставилась долгим взглядом на голые деревья тощего школьного скверика, роняющего свои последние скукоженные листочки и смиренно приготовившегося к зимним холодам, потом тихонько повернула голову в сторону Вероники, склонившейся над письмом. Изредка продолжая всхлипывать, молодая женщина торопливо выводила рукой на тетрадном листочке в клеточку дрожащие неровные строчки, распущенные длинные ее волосы почему–то все время падали на мокрые от слез щеки, и она по–детски старательно заправляла их за уши, и они снова непослушно вываливались блестящей русой копной на глаза… «Как в фильме про Штирлица — он там так же трогательно писал для любимой жены записочку … — отрешенно думала Анюта, глядя на нее. – Только гениальной музыки Таривердиева не хватает… Господи, а я, я–то чего делаю?! Как я это письмо буду передавать? И не передать не могу теперь…Прости меня, Анна! От всей души прости дуру слабовольную…»

— Вот! – Вероника старательно свернула вчетверо тетрадный листочек, протянула Анюте. – Возьмите…

— Да, Вероника, я передам… И потом, ему же скоро телефоном пользоваться разрешат – вы ему и позвонить сможете.

— А когда? Когда разрешат?

— Ну, я не знаю…

— Анюта, а можно, я пока вам буду звонить? Вы простите, что пристаю, ради бога! Можно?

— Да ладно, чего уж теперь… Пишите номер…

Алеша обрадовано засиял глазами ей навстречу, смотрел, улыбаясь, как она мостится около его высокой кровати, осторожно косясь на штатив с капельницей.

— Ты ко мне, Нюточка, как к родному ходишь, даже чаще, чем Анна с Темкой…

— Так ты и есть мне родной, Алешенька! Родство — это ведь скорее ощущение, а не обязанность, на бумаге прописанная, правда?

— Правда…

— А у меня тут для тебя послание! Вот, возьми…

— Что это?

Алеша осторожно взял сложенный вчетверо листочек в клеточку, удивленно взглянув на Анюту, неловко развернул его свободной от капельницы рукой.

— Вероника тебе письмо написала…

— Вероника? – тут же оживился он, жадно впиваясь глазами в первые строчки письма – А где ты ее видела?

— Да я–то век бы ее не видела. Она меня сама нашла! Все школы в нашем районе обошла – учительницу литературы по имени Анна искала, которая детей в сентябре на «Чайку» водила… Как меня увидела – сразу будто к матери родной бросилась…

Поняв, что Алеша больше ее не слышит, она деликатно отвернулась, встала со стула и подошла к больничному окну, стала смотреть на такой же, как и в ее школе, чахлый скверик с понурыми голыми деревьями. «А все–таки до чего тоскливый этот месяц – ноябрь! – подумалось в который уже раз. – И не зима еще, и не осень уже… Безвременье какое–то! И в природе, и в жизни… И я вот так же, как эти деревья, все жду чего–то – сама все свои листья стряхнула в одночасье и жду… Скорей бы уж снег выпал! И чего он там так долго свое письмо читает? – осторожно скосив глаза на Алешу, удивилась она. — Чего там читать – несколько строчек всего…»

— Эй, ты где, Алеша? – тихо смеясь и подходя к изголовью кровати, спросила Анюта. – Вернись, я все прощу…

— Нют, помоги мне сбежать отсюда, а?

— Что?! Как это – сбежать? Вместе с капельницей, что ли?

— Да чушь собачья вся эта капельница! Принеси какую–нибудь Кирюшкину одежду, а? Я уже вставать могу сам, вчера пробовал!