Денис Драгунский - Господин с кошкой

Бог знает, что он не знает

Юлия Лаптева, в девичестве Белавина, сказала своему тестю: «Вы стары, и скоро Бог призовет вас к Себе. Он не станет спрашивать, хорошо ли шли ваши дела, сколько вы купили и продали и на этом заработали. Он спросит, были ли вы добры к людям, не обижали ли тех, кто слабее вас… » (Чехов, «Три года», цитирую по памяти).

Но эта милая дама была в плену старинных предрассудков.

Мы даже предположить не можем, о чем нас спросит придирчивый старик с косматой белой бородой. Совсем не обязательно это будут сусальные вопросы о любви к ближнему и о том, ведала ли моя шуйца, что творила моя десница.

Он может спросить, например: почему я в своей диссертации пять раз сослался на Петрова и ни разу – на Сидорова? Или: зачем я ел шоколад с миндалем, а не с фундуком?

Промысел Божий тем и интересен, что абсолютно непостижим А предопределение тем и увлекательно, что неизвестно, но – неизменно.

Это не значит, что мы должны бросить все старания и стремления. Есть такой особо противный вид безделья и равнодушия к себе: вроде как мы рабы судьбы, и поэтому надо сидеть тихо.

Это значит как раз наоборот – не надо бояться своих ошибок.

Как не боится их Бог.

Вот, рассказывают, умер Эйнштейн, попал на небеса и стал просить аудиенции у Творца. Намекая на свои особые заслуги.

Ладно. Но только пять минут, не больше. Бог спрашивает:

– Чего тебе?

– Самую малость, – говорит Эйнштейн. – Уравнение общей теории поля.

– Всего-то? Да делов-то! – говорит Бог и велит ангелам принести доску и мел.

Он пишет, пишет, пишет, и вдруг Эйнштейн говорит:

– Стоп. Вот тут ошибка!

– Я знаю, – говорит Бог. И продолжает писать.

У Аверченко есть рассказ про мальчика, который слышит, что завтра будут блины. Он не знает, что такое блины. Он думает, что это какое-то необычайное событие и в честь этого события – какое-то необычайное блюдо.

В самом деле: кухарка мечется, горничная бегает в магазин, мама дает указания, всё чистится и моется, накрывается стол, зажигаются свечи, приходят красиво одетые гости, конфеты-букеты, поцелуи-приветы, просто великий праздник! И вот приносят блины. «О! Блины!» – радостно кричат взрослые, они толпятся вокруг стола, накладывают, наливают, нахваливают.

А мальчик громко плачет. Его окружают, гладят, утешают, спрашивают, в чем дело. «Они круглые! – рыдает мальчик. – И тестяные!»

Проще говоря, оладушки. И все. И фунт дыма.

Грандиозная в своей банальности (или банальная в своей грандиозности) проблема. Волшебные блины оказываются простыми оладушками. Ну, не совсем простыми. Чуть больше размером. Чуть пористей. И шуму вокруг больше. Можно сказать пошлость: один видит в праздничных блинах будничные оладьи, другой и в будничных оладьях может рассмотреть праздничные блины. Но как все это скучно… Господи, почему такая тоска?

– Господи, слышишь ли?

– Слышу, слышу, – психотерапевтичным голосом отвечает Господь.

Не сам, конечно, а его голос, записанный на автоответчик. Ибо подобных стенаний возносится к небу столь великое множество, что у Господа Бога нет физической возможности ответить лично каждому.

– Слышу, слышу, – отвечает Господь. – Оставьте ваше подробное сообщение, и с вами обязательно свяжутся.

Когда? Когда в глазах померкнет свет и дух покинет плоть? Или все-таки раньше, когда блины не будут превращаться в кусочки сыроватого горячего дрожжевого теста, а останутся праздником, который хоть и не всегда, но все же с тобой?

Сплошные вопросы.

– Если у вас есть дополнительные вопросы, нажмите единицу в тоновом наборе или дождитесь ответа оператора.

Но оператор – тоже запись. Он тоже предложит оставить свои вопросы и пообещает связаться. Во благовремении.

В старинной Большой Советской Выездной Анкете был замечательный финальный пассаж: «Если у вас есть ответы на вопросы, которые здесь не заданы, напишите их на отдельном листе (листах) и вложите в данную Анкету».

Список вопросов – не заданных, но бьющих в точку! – тут же сам собою складывается в испуганной голове. И уже не до блинов.

Он резал колбасу и говорил:

– А я тут с Ленкой повидался. Двадцать лет прошло, обалдеть можно. Помнишь Ленку?

– Редкое имя, – сказал я.

– Привет тебе! – сказал он. – Из третьего подъезда. А ты что, к ней не кадрился?

– Нет.

– А я подкадрился, – вздохнул он. – Классная была девочка. И сейчас ничего. Давно замужем, сын – студент… Я говорю: «Как сына-то звать?» Она говорит: «В честь отца». Я говорю: «Ну и как мужа твоего звать?» Она говорит: «Муж у меня Олег Андреевич, а сына я назвала Димой. В честь отца». И на меня смотрит, прямо в глаза.

– Ничего себе! – Я даже присвистнул.

– Вот то-то и оно, – сказал он.

– Хоть на парня поглядел? – сказал я.

– Нет. А зачем?

– Ну, просто, – сказал я. – Взрослый сын, обалдеть. И вообще родная кровь.

– Зачем зря расстраиваться? – сказал он, сгружая колбасу на тарелку и принимаясь за помидоры. – Зачем парня расстраивать? Вообще я не верю в голос крови.

– Правильно не веришь, – сказал я. – Врет она. Мне она то же самое говорила.

– Что? – спросил он.

– То, – сказал я. – Такими же словами. Сына в честь отца, Димой. И в глаза смотрит. Мы же тезки с тобой, ты что, забыл? Классная была девочка, верно. И сейчас тип-топ.

– Ты же сказал, – он развалил помидор надвое, – что к ней не кадрился…

– Я не кадрился, – сказал я. – А она подкадрилась. Ты чего надулся? Она всем врала, тебе и мне тоже.

Он двинулся на меня. Столик уронил, колбаса на пол. У него сносило крышу, прямо на глазах. Здоровый такой бык, накачанный. И нож в руках. Что я должен был делать? Что? Хорошо, там на полу гантели лежали. Едва извернулся, тюкнул и ушел.

Через годик не стерпел, позвонил Ленке. То да се, как муж, как сын, как вообще. И кстати, как наш общий друг Димочка, если, конечно, помнишь.

– Помню, – говорит.

– Давно, – говорю, – его не видел. Лет двадцать, наверное. Как мы со старого двора разъехались, не видел. Жив или как?

– Или как, – говорит. – К сожалению.

– Ничего себе! – Я даже присвистнул. – А такой вроде здоровяк был.

– Да при чем тут? Убили твоего тезку. Нашли на квартире. Криминальные разборки.

– А что, он бандитом стал? – говорю.

– Да нет. Это у ментов отмазка такая. Чтобы не искать.

– Понятно. Сыну рассказала? – ляпнул, сам не знаю зачем.

– Дурак ты. – Она засмеялась и трубку бросила.

– Я уже третий раз хочу спросить… – Она приблизила лицо и зашептала: – Почему у тебя духи такие тонкие-тонкие, почти что дамские? И ногти полированные. Только скажи правду, я тебя не разлюблю ни капельки. Ты случайно немножечко не голубой?

– Господи помилуй! – Он откинулся на подушку и засмеялся. – Нет, я не голубой. Могла, пардон, убедиться. Ногти я сам себе пилкой поправляю. Чего тут голубого? А духи… это духи моей жены. Мой одеколон кончился, я пшикнулся из ее флакона.

– Уже третий раз, между прочим.

– Ну и что?

– Ну и очень зря. Хотя запах отличный. Как называется?

– Понятия не имею, – сказал он. – Поздно уже, давай поспим немножко.

– А почему ты всегда уходил от меня в шесть вечера, – спросила она, – а сегодня пришел в десять и ночевать собрался?

– Тоже мне, всегда. Мы третий раз вместе. Мы две недели знакомы. Вот лет через пять или десять скажешь «всегда».

– Не обещай мне долгих сроков, – сказала она. – Жена в командировке?

– Угадала. Видишь, я все честно говорю.

– А кто она у тебя?

– Умная, добрая женщина.

– А кем работает?

– В аппарате правительства.

– Ух ты! Чиновная дама! – рассмеялась она.

– Доктор юридических наук, – суховато сказал он. – Профессор Академии управления. Автор книг и учебников. Мастер спорта по стрельбе.

– Из лука?

– Нет. Из произвольного пистолета. Смешное название, правда? – Он примирительно улыбнулся.

– Обхохочешься, – сказала она. – А вдруг она позвонит, а тебя дома нет? И застрелит тебя, когда вернется. Все правительство за нее заступится. Ее оправдают. И дадут повышение по службе, а к тебе на могилку никто не придет.

– Ты придешь, – сказал он и обнял ее.

– Какая мелодрама! – сказала она, вывертываясь. – Лучше б ты был голубой.

Две недели и три свидания, тот еще роман, а грудь болела, как будто всё оттуда выдрали, одни ребра остались. Он присел на скамейку. Сдохнуть от инфаркта на автобусной остановке. Или прийти домой и застрелиться из произвольного пистолета жены. Пистолет был в красивой стальной коробке с замочком. Можно расковырять ножом. Мелодрама.

– Мужчина, – сбоку раздался ломучий голос, – у вас такой обаятельный парфюм…