Мюриэл Спарк - Аббатиса Круская

— Сестры, бдите и бодрствуйте, — говорит Вальбурга.

Однако монахини настроены суетно, как никогда прежде. Лица у них оживленные, глаза любопытные, будто они за свои деньги сидят в театре и ждут начала представления. За окнами дождь, он сечет по траве, по гравию, по опавшим листьям; а здесь предгрозье, и шорох все нарастает.

— Трезвитесь, бодрствуйте, — призывает приоресса Вальбурга, — ибо я предложила сестре Александре сказать вам слово о наших недавних происшествиях.

Александра встает и отдает поклон Вальбурге. Она стоит прямая, как громоотвод, такая элегантная в черном облачении; скоро она воссияет в белом.

— Сестры, бдите. Прежде всего у меня поручение от нашей досточтимой сестры Гертруды. В настоящее время сестра Гертруда разрешает спор между двумя сектами, обитающими по ту сторону Гималаев. Спор идет о некой частности вероучения, и возник он, видимо, из-за ошибки в написании одного английского слова. По своему смелому обыкновению, сестра Гертруда не стала докучать Риму утомительными подробностями пререканий и кровопролитий и улаживает дело полюбовно. И среди всех своих неотложных занятий сестра Гертруда улучила время поразмыслить о недавней пустяковой суматохе в нашей уютной обители, и она призывает нас мыслить возвышенно и смотреть широко: об этом я сейчас и поведу речь.

При одном упоминании о знаменитой Гертруде монахини начинают трезвиться и бодрствовать, но тут Фелицата несколько рассеивает их, достав из большого кармана под черным наплечником маленькие пяльцы. Она принимается вышивать с преувеличенным старанием. Александра, чуть покосившись на эту кроткую демонстрацию, продолжает.

— Сестры, — говорит она, — исполним пожелание сестры Гертруды; позвольте мне воззвать к вашим высшим побужденьям. На прошлой неделе случилось чрезвычайное происшествие: в полночь к нам проникли два молодых шалопая. Естественно, что вас это смутило, и мы знаем, что вас подбивали на пересуды по этому поводу, который вызвал массу россказней за стенами монастыря.

Пальцы Фелицаты снуют туда-сюда, глаза ее набожно потуплены и прикрыты бесцветными ресницами; вышиванье она держит у самых глаз.

— Так вот, — говорит Александра. — Не затем я стою перед вами, чтобы толковать о повседневном и мимолетном, преходящем и бренном, ибо, по словам поэта,

В расчете на ваши высшие побужденья я лучше напомню вам о немеркнущих традициях, воплощенных в моей сиятельной прабабке Маргерите Мари Алакок, которая в семнадцатом столетии основала великое аббатство Сакре-Кёр. Не забывайте, пожалуйста, о том, сколь счастлив ваш нынешний жребий, ибо в те времена, надо вам знать, монахини строго делились на два разряда: sœurs nobles[14] и sœurs bourgeoises[15]. Помимо знати и буржуазии различали, конечно, и третью категорию — сестер-мирянок, но о них и говорить не стоит. Да еще и в нашем веке в монастырских школах на континенте принято было раздельное обучение: filles nobles[16] были отданы в ведение монахиням знатного происхождения, a sœurs bourgeoises наставляли дочерей vils métiers[17], то есть лавочников.

Со свежего, миловидного лица Уинифриды изо всех сил глядят глаза, круглые, как колесики игрушечного автомобильчика; ее отец богат и преуспевает, он директор фарфорового завода и пожалован дворянством.

Красивые руки Вальбурги сплетены перед нею на столе, и она не отрывает от них взгляда, внимая размеренно-нежному голосу Александры. Удлиненный лик ее в белом чепце кажется темно-серым; монастырю она принесла громадное состояние своей набожной матери-бразилианки; ее отец, ныне покойный, был из военных.

Голубые глаза Милдред обозревают послушниц и следят за их поведением, а ее личико-сердечко в овальной рамке чепца недвижно, как нарисованное.

Александра высится, подобная мачте старинного корабля. Яростные пальчики Фелицаты пронзают кусок материи точной и неустанной иглой; она иногда забавляла покойную аббатису Гильдегарду своей злобной робостью, ибо хотя она столь же родовита, как Александра, это на ней никак не сказывается. «Довольно любопытный генетический сдвиг, — говорила Гильдегарда. — Такая великолепная родословная, а сама она, странное дело, такая жалкая. Впрочем, Фелицата ниспослана нам для упражнения в снисходительности».

Дождь хлещет сильней, и перестук капель по стеклу сопровождает ясный голос Александры, а Фелицата раз за разом втыкает иглу, будто жаждет крови. Александра говорит:

— Учтите, сестры, что скоро нам предстоит избрать новую аббатису Крускую, и каждая из нас, по старшинству наделенная голосом, исполнит свой долг, как велит совесть, без всяких обсуждений и переговоров. Сестры, бодрствуйте и трезвитесь. Помните, как вам улыбнулось счастье: ведь вы большей частью дочери дантистов, врачей, адвокатов, маклеров, бизнесменов и тому подобное. Община уже не требует, чтоб вы представили épreuves, иначе говоря, свидетельства вашей принадлежности к знати с двух сторон на четыре поколения предков-воителей или на десять поколений их же с отцовской стороны. Нынче мещанки как попало мешаются со знатью. И в нашем аббатстве нет уже отдельных входов, раздельных дормиториев, особых трапезных и лестниц для sœurs nobles и sœurs bourgeoises; и нет в часовне завес, разгораживающих аристократок и буржуазию, буржуазию и черную кость. Нынче о нашем ордене и аббатстве судят только по возвышенности наших побуждений. Так что же: превратимся ли мы в совершенных мещанок или сохраним черты благородной общины? Напомню вам, кстати, что в тысяча восемьсот семьдесят третьем году монахини ордена Святого Сердца совершили паломничество в Паре ле Мониаль к родовой усыпальнице моей прабабки, и вел их сам герцог Норфольк в одних носках. Сестры, бодрствуйте. По зову нашей прославленной сестры Гертруды и по приказу нашей приорессы Вальбурги я взываю к вашим высшим побуждениям и предлагаю вам поразмыслить над нижеследующими различиями:

В нашем аббатстве аристократка складывает свои любовные письма в специальную шкатулку у входных дверей, чтоб сестры могли поразвлечься в час досуга; мещанка же прячет свои любовные письма на дно укладки.

Аристократка не роняет себя; мещанка же пристраивается под тополями и яблонями.

Аристократка любезна и предупредительна с мелкими воришками; мещанка же вызывает полицию.

Аристократка понимает, что научные способы надзора с помощью электроники составляют ценное и удобное подспорье ее естественной любознательности; мещанка же видит в таких новшествах адские козни и предпочитает благопристойно сидеть и вышивать.

Аристократка впадает или не впадает в смертный грех; мещанка же грешит по мелочам, не отваживаясь на большее.

Аристократка стойко сносит то «Терзание Духа», о котором писал в трактате, так и озаглавленном по-англосаксонски, мой предок Майкл Нортгейт в 1340 году; мещанка же мучается жалкими угрызениями нечистой совести.

Аристократка может втайне не веровать ни во что; мещанка же всегда верует во всеуслышание и всегда верует неверно.

Аристократка попросту игнорирует скандал, затрагивающий ее обитель; мещанка же готова поведать о нем urbi et orbi[18], то есть встречному и поперечному.

Аристократка свободна; мещанка же вечно томится мечтой о свободе.

Александра замолкает и озаряет сестер ангельской улыбкой нездешнего знания. Фелицата оторвалась от вышивания и смотрит в окно, словно негодует, что дождь кончился. Прочие сидящие за столом сестры глядят на Александру, которая заключает:

— Сестры, трезвитесь, бодрствуйте. Я говорю не о нравственности, а о нравах. Наш предмет — не безгрешность и не святость; то и другое — дело благодати; вопрос в том, пристало ли нам называться леди, а это уже зависит от нас. В юности моей хорошо говорилось, что вопрос «она настоящая леди?» ответа не требует, потому что в случае с настоящей леди вопроса не возникает. И взаправду, не печально ли, что нам поневоле приходится задаваться этим вопросом у нас, в аббатстве Круском?

Фелицата выходит из-за стола и прямо становится у дверей, наперехват, исступленно высматривая своих сторонниц в общей веренице. Но все хотят быть настоящими леди, и даже монахини-вышивальщицы потупляют долу смущенные глаза: их ждет ужин, рис и тефтельки, изготовленные из собачьих консервов, весьма питательные и вполне заслуженные.

Фелицата выходит за ними, и Милдред говорит:

— Верную ноту вы взяли, Александра. Все они — что послушницы, что монахини — снобы до мозга костей.

— Александра, дело сделано, — говорит Вальбурга. — Я думаю, конец теперь влиянию Фелицаты на монахинь-ренегаток.

— Дегенератки они, а не ренегатки, — говорит Александра. — Уинифрида, милочка, вы у нас сущая леди: ваши высшие побуждения не подсказывают вам, что надо сходить поставить на лед белое вино?