Ирина Волчок - Домработница царя Давида

Нет, мечтать заранее тоже не надо. Тем более — о таких радужных перспективах. Чтобы потом, когда перспективы окажутся не такими уж радужными, не пришлось разочаровываться. Надо смотреть на вещи трезво и делать всё правильно. По порядку всё делать. Делать всё. То, что не сделано вовремя, имеет обыкновение потом сваливаться на голову целой лавиной, цепляя по пути ещё массу каких-то дел, забот, хлопот и неприятностей.

Значит, по порядку…

Документы, мамины и бабушкины фотографии, сберкнижка и серебряная ложка, которую подарила Ане бабушка «на первый зубок», запакованы. Пакетик небольшой, влезет в сумку. Коробка с одеждой неудобная, надо перевязать её верёвкой, чтобы можно было в руке нести, а не под мышкой. Распечатки двух вёрсток тяжеловаты… Ну, ничего, в один крепкий пакет они обе влезут, донесёт как-нибудь, потому что работу здесь оставлять нельзя ни в коем случае. А всё остальное — ерунда, если Вадик даже и не разрешит ей забрать свою одежду, она и без неё как-нибудь обойдётся. И так почти всегда в одном и том же ходит. Осень ещё не очень скоро, до холодов она успеет заработать на свитер, джинсы и кроссовки. К зиме, может быть, сумеет заработать даже на какую-нибудь дешёвенькую дублёнку. Или хоть на куртку какую-нибудь тёпленькую.

Кажется, она опять размечталась о радужных перспективах. А неотложных дел ещё довольно много.

Аня проверила суп, голубцы и салат — нет, ничего не испортилось. Не надо на ужин готовить ничего нового, и это сгодится, только следует перекипятить суп и немножко перетушить голубцы… Да нет же! Вадик сказал, что придёт поздно, так что ужин ему никакой не нужен. Вот и хорошо. Она поставила суп на огонь и выглянула в окно. Двое уже ждут. Сидят в самом незаметном углу двора, прямо на траве под забором, огораживающим недавно начатую стройку, один бомж уже и миску свою приготовил, держит на коленях… Голодный. Сейчас, сейчас, вот только голубцы ещё немножко пропарятся… Надо им хлеба побольше вынести. Хлеб они могут взять с собой, хлеб не пропадёт. И все сухари. Она никогда не выбрасывала чёрствый хлеб, сушила сухари, а потом размалывала их для панировки. Вадику сухари даром не нужны, сам он никогда не будет готовить. Морковка, лук, чеснок Вадику тоже ни к чему, он всё это терпеть не может. А бомжи всё могут терпеть, к тому же это какой-никакой витамин. Настойка шиповника — тоже витамин. Но она на спирту. Сразу высосут весь пузырёк — и никакой пользы, кроме вреда, как говорит Людочка Владимировна. Ну, ничего, немножко настойки можно развести в литре кипячёной воды. Ещё картошка есть, много. Надо Вадику на всякий случай оставить килограмм картошки — вдруг он не каждый день будет обедать и ужинать в ресторане? А остальное — бомжам. У Вадика всё равно всё пропадёт, а они смогут испечь картошку в костре.

Получилось две полных сумки, с которыми она обычно ходила на рынок. Сумки были огромные, сшитые из хорошей крепкой тряпки, каждая спокойно выдерживала десять килограммов. Может быть, и больше выдержала бы, но больше десяти килограммов Аня в сумки никогда не загружала — поднять не могла. Вряд ли на новой работе ей понадобятся обе сумки. Надо одну из них тоже бомжам отдать… Надо переодеться — и нести всё это, люди есть хотят. Или не переодеваться? Если даже кто-то из соседей и увидит её в старом домашнем халате — ну и пусть. Все бабы во двор в халатах выскакивают, только её никто ни разу во дворе в халате не видел. Ну, увидят в первый раз — и что? В первый и последний раз. Аня сунула ключи от квартиры в карман халата и обнаружила там сотню. Надо оставить деньги дома. Очень стыдно было от этой мысли, но ведь бомжи всё-таки… А у неё больше денег нет, и совсем не будет, пока она не отдаст хотя бы одну вычитанную вёрстку. Ещё минимум три дня денег не будет. Болезненно морщась от неловкости, Аня торопливо, будто боялась, что кто-то может увидеть, сунула сотню в сумку, между страничками паспорта, вслух, будто кто-то мог услышать, виновато сказала: «У меня правда больше нет», — подхватила две битком набитые торбы и поволокла их во двор.

Под забором сидели уже трое. Все знакомые. Лев Борисович встал, пошёл ей навстречу, искательно заулыбался ещё издалека. Подошёл, протянул было руку, чтобы взять у неё одну из сумок, но засомневался, недоверчиво спросил:

— Это всё нам?

— Конечно, — сказала Аня. — Кому же ещё? Останется — товарищам отнесёте.

И отдала ему ту сумку, что была полегче. У Льва Борисовича болел позвоночник и временами отказывали ноги, ему тяжёлое поднимать было нельзя. Но и ту сумку, которая полегче, он нёс с заметным трудом. Поэтому Аня, подойдя к тем двум, которые так и сидели неподвижно, сердито сказала:

— Ну, что ж вы такие? Даже не догадаетесь помочь. Или сегодня опять болеете?

— Аннушка! — Лёня-Лёня торопливо поднялся, косолапо шагнул ей навстречу, с готовностью потянулся за сумкой. — Здорово, Аннушка! А мы тебя не узнали, богатой будешь. Лев-то наш говорит: она! А Коля говорит: нет, не она, мешки сильно большие, не может быть, чтобы нам, это чужая пацанка, просто мимо идет… И я говорю: не она, она всегда в штанах, а эта в платье каком-то, и волосья не прибраны… А это ты и есть! А чего в мешках-то? Правда, что ли, всё нам? Ты не думай, мы сегодня в норме. Ни рубля не надыбали, вот те крест… Потому что уже нигде ничего нету… Даже нормальных бутылок не стало… Одни баклажки пластмассовые валяются везде… А кому они нужны? Никто их не принимает…

Он всё говорил и говорил жалобным голосом, и суетливо помогал Ане вынимать из сумок продукты, и раскладывать их на расстеленной загодя газете, и руки у него тряслись, и дышать он старался в сторону… Врал, конечно, какую-то сумму они сегодня надыбали — и тут же пропили. Наверное, сумма была действительно маленькой, и на закуску не хватило. Вон они какие голодные. Да и пьяные не очень.

— Ты ей не ври! — строго сказал уголовник Коля — тот самый, который всегда ходил со своей миской и со своей ложкой. — Ей — нельзя… Аня, мы всё ж приняли. Но мало — это правда. А кто не пьёт? Жизнь такая. Ты понимаешь. Понима-а-аешь!.. А то бы разве кормила?.. Песню знаешь? Кто не страда-а-ал, тот страданьев чужих не поймё-о-от…

— Страданий, — машинально поправила Аня. — Правильно «страданий», а не «страданьев»… Да не торопитесь вы так, там всем хватит, ещё и останется. Одну сумку я вам оставлю. И банки тоже оставлю, может быть, вам пригодятся. И кастрюлю оставлю, она моя… Вот в этой коробке зелёнка, бинты, пластырь, анальгин. Мыло от вшей. Сейчас жарко, можете и в речке помыться. И одежду постирать в речке можно, на солнце за пятнадцать минут высохнет. Вот в этом пакете — трусы и майки. Они не очень новые, но совершенно чистые. И простыня. Она большая, если её порвать — будет три полотенца, тоже больших… Лев Борисович! Вот это специально для вас. Шерстяной жилет. Он очень колючий, зато очень тёплый. Даже летом на ночь обязательно надевайте. А зимой вообще не снимайте ни ночью, ни днём. Может, спина не так болеть будет…

— Аннушка, — тревожно спросил Лев Борисович. — Ты что, уезжаешь куда? Ты прощаться пришла, да?

— Я теперь в другом доме буду жить, — сказала Аня. — Далеко отсюда. Наверное, не скоро смогу к вам выбраться…

— Так адрес скажи! — Лёня-Лёня тоже затревожился, даже есть перестал. — Мы сами к тебе придём. Ну?..

— Вас туда не пустят… — Аня вспомнила, как искала в чугунной ограде запасной выход, и вздохнула. — Там забор железный, и ворота всё время закрыты, и охрана на посту… Если только через решётку что-нибудь смогу передать? Но я ещё не знаю, какой там хозяин будет. Может быть, и не разрешит. Но вы не беспокойтесь, я что-нибудь придумаю.

Теперь и уголовник Коля затревожился. Тоже перестал есть, уставился на Аню вечно недоверчивыми глазами, подозрительно спросил:

— Ты чего, сестрёнка? Шутки шутишь? Тебя-то к хозяину за что? Ну, суки легавые. Совсем очумели! Ангелов небесных в крытку сажают!

— Я опять не понимаю, что вы говорите, — призналась Аня. — Что означает «крышка» в данном контексте? И потом, Николай, — я же просила вас не ругаться… Мне чёрные слова слышать тяжело. У меня от таких слов сердце болеть начинает.

— А чего я сказал? — искренне не понял Коля. Глаза у него стали совсем недоверчивые. — Ты чего, сестрёнка? Я ж тебе не в укор. В жизни всякое бывает. И ничего, везде люди живут. В крытке хоть кормить будут.

Аня опять ничего не поняла. Лев Борисович это заметил, с некоторой неловкостью объяснил:

— Коля думает, что тебя в тюрьму хотят… Крытка — это, насколько я помню, тюрьма… Коля, я не ошибаюсь? Пойти к хозяину — значит сесть в тюрьму. Но ведь ты же не… Аннушка, ведь это ошибка какая-то, правда?

— Какая тюрьма? — Аня удивилась. — Разве я что-то такое говорила? Наверное, я неясно выразилась, извините. Я хотела сказать, что буду жить в другом доме. Меня приняли домработницей. А что дом за железной оградой — это потому, что там не простые люди живут… Хотя я почти никого ещё не видела. И хозяина квартиры, где буду жить, тоже не видела. Может быть, он нормальный человек. Может быть, он не будет против того, чтобы я вам помогала. Да если даже против будет… Ладно, я что-нибудь придумаю.