Розамунда Пилчер - Сентябрь

Конечно, что тут говорить, это вопиющая несправедливость, но таковы уж традиционные привилегии местного дворянского сословия.

Хороший был праздник. Арчи получил огромное удовольствие. Повидал старых друзей, завязал новые знакомства. Пил отличное виски. И съел превосходный завтрак: яичница с беконом, сосиски, черный пудинг с грибами и помидорами, тосты. И чашка черного кофе. Вот, должно быть, почему он чувствует себя сейчас таким бодрым и энергичным.

Единственное, чего он лишен, это танцы. Но зато он с удовольствием смотрел, как пляшут другие, и вдоволь наслушался ритмичной шотландской танцевальной музыки. Только когда танцевали «Герцога Пертского», у него немного кошки на сердце заскребли. Эту кадриль, по традиции, танцуют в паре с собственной женой, и было все-таки чуточку досадно смотреть, как Изабел кружит, отрывая от пола, другой мужчина. Зато они улучили минуту и потоптались вдвоем в темноте под магнитофон, так романтично и мило, щека к щеке, совсем как в молодости.

Солнце уже показалось из-за горизонта, когда Арчи выехал на аллею Кроя и покатил в гору, к дому. На площадке перед крыльцом не было ни одной машины. Куда-то делся даже «лендровер». Должно быть, миляга Джефф отвел его в гараж.

Арчи вылез из микроавтобуса и пошел в дом. Физически он очень устал, и болела культя, как всегда, когда приходится долго быть на ногах. С трудом, держась за перила, он поднялся по лестнице. В спальне крепким сном спала Изабел. Предметы ее вечернего туалета тянулись за ней к кровати через весь пол: туфли, колготки, нарядное темно-синее платье, сброшенное кое-как на банкетку в ногах кровати; неубранные драгоценности на туалетном столике; бальная сумочка на кресле. Арчи присел на край кровати. На ресницах Изабел еще видна была тушь, волосы растрепались. Он посидел, посмотрел на спящую жену, потом наклонился, поцеловал ее, но она даже не пошевелилась.

Потом, стараясь не шуметь, он вышел в свою гардеробную, разделся. В ванной открыл краны. От горячей воды в воздух поднялся пар. Сидя на крышке унитаза, Арчи отстегнул протез и оставил валяться на коврике перед ванной. А сам с наработанной за годы сноровкой перелез через борт и погрузился в обжигающе горячую воду.

В ванне он пробыл долго, несколько раз открывал горячий кран, когда вода начинала остывать. Мылился, брился, мыл голову. Хотел было лечь спать, но передумал. Начался новый день, и лучше будет прожить его, бодрствуя.

Спустя некоторое время, одетый в старые вельветовые брюки и свитер с круглым воротом, толстой вязки и почтенного возраста, он спустился вниз и прошел на кухню. Собаки уже ждали, когда их выведут на прогулку. Арчи поставил чайник. Вот вернется со двора и с удовольствием выпьет чашку чаю. Он повел собак через холл и вышел с ними в парадную дверь. Собаки обогнали его, скатились по ступеням, пробежали по гравию, стали носиться по траве, вынюхивая следы кроликов, резвившихся здесь же, пока было темно. А он стоял на крыльце и наблюдал за ними сверху. Солнце уже высоко, семь часов. Чудесное, жемчужное утро, на всем ясном небе только одна маленькая тучка у горизонта на западе. Птицы поют. И такая тишина вокруг, что слышно, как внизу в долине завелся автомобильный мотор и машина проехала через деревню.

А вот другой звук. Шаги по гравию со стороны выгона. Арчи обернулся и не без удивления увидел, что к нему приближается Вилли Снодди, сопровождаемый старым верным охотничьим псом. Вид у Вилли, как всегда, непрезентабельный: шея замотана шарфом, на голове — картуз, карманы поношенной браконьерской куртки оттопырены.

— Вилли, — говорит Арчи, спускаясь с крыльца, — ты что тут шныряешь?

Глупый вопрос, потому что Вилли Снодди если уж шныряет где-то с утра пораньше, то ясно, что не с добрыми намерениями.

— Я… — Вилли открыл было рот, потом снова закрыл. Он встретился глазами с Арчи, но тут же отвел взгляд. — Я… я был в горах у озера… мы вот с псом моим… И я…

И умолк.

Арчи ждал. Вилли сунул руки в карманы, пошарил, снова вытащил. И тут старый пес, видно, почуяв что-то, вдруг задрал морду и завыл. Вилли выругался, ударил его ладонью по голове, но у Арчи уже побежали по спине мурашки, он весь похолодел от какого-то жуткого предчувствия.

— Ну, в чем дело? — резко спросил Арчи.

— И вот значит… я был в горах у озера…

— Это я уже слышал.

— Да я всего-то выудил пару вот таких малых форелек…

Но не об этом он явился сюда сообщить.

— Ваш «лендровер». Он там. И шуба госпожи…

Тут Вилли совершил странный поступок: вдруг непроизвольным и трогательным жестом почтения он стащил с головы свой заслуженный картуз. Стоял и мял его в руках. Арчи никогда до сих пор не видел Вилли с непокрытой головой. Картуз был как бы частью его самого, поговаривали даже, что он спит в нем. И вот теперь оказалось, что голова у него под картузом едва прикрыта редкими седыми волосами, и сквозь них просвечивает беззащитная розовая плешь. Лишенный своей лихо заломленной шапки, нахальный браконьер выглядел словно бы обезоруженным, это был уже не всем известный злодей, который расхаживает где хочет с хорьками в бездонных карманах, а просто старый крестьянин, темный, необразованный и растерянный, не знающий, как сказать то, что нельзя выразить словами.

— Люсилла.

Голос доносится откуда-то издалека. Люсилла подумала, что не стоит обращать внимания.

— Люсилла.

Рука нежно, но настойчиво трясет ее за плечо.

— Люсилла, милая.

Это мама. Люсилла, одетая в трикотажную футболку, застонала, зарылась головой в подушку. И стала медленно просыпаться. Немного спустя она уже перекатилась на спину и открыла глаза. Изабел сидела на краю кровати, положив ладонь ей на плечо.

— Голубушка, проснись.

— Я уже проснулась, — промямлила Люсилла сквозь сонную одурь. Потом зевнула, потянулась, поморгала. — Ты зачем меня разбудила? — с обидой спросила она мать.

— Прости.

— Который час?

— Десять.

— Де-сять?! Ой, ма, я же собиралась проспать до обеда.

— Я знаю. Прости.

Люсилла окончательно опомнилась. Шторы на окнах были раздвинуты, лучи утреннего солнца падали в комнату, доставая до самого дальнего угла. Она сонными глазами посмотрела на мать. Изабел сидела одетая, в свитере и ветровке, но непричесанная, словно впопыхах только успела провести разок гребенкой по волосам. И выражение лица у нее какое-то странное, напряженное. Ну, конечно, устала ужасно. И не выспалась. Они все легли около четырех часов.

Но мать не улыбается. И вообще что-то не так.

Люсилла нахмурила брови.

— Что-то случилось?

— Голубка, пришлось тебя разбудить. Да, действительно, случилось. Случилось очень плохое. Печальное. Я должна сказать тебе. А ты, пожалуйста, соберись с духом.

У Люсиллы испуганно расширились глаза.

— Несчастье с Пандорой… — голос Изабел задрожал, — Люсилла, миленькая, Пандора умерла…

Умерла. Умерла Пандора?

— Нет! — первым порывом было отрицание. — Этого не может быть.

— Дорогая моя, это правда.

Люсилла села в постели, остатки сна разметало потрясением.

— Но когда?

С бала домой Пандору увез Ноэль Килинг.

— Как?

Она представила себе Пандору, легкую, точно бестелесный дух, лежащей неподвижно, без дыхания, в постели. Сердце, наверное. Но она не могла умереть. Не может быть, чтобы Пандора умерла.

— Она утонула, Люсилла. Мы думаем, что она утопилась.

— Утопилась?

Значение этого слова было слишком жутким.

— В озере. Поехала в горы в папином «лендровере». Похоже, что сама. Мимо дома Гордона Гиллока, но Гиллоки ничего не слышали. И ворота оленьей ограды на засове, должно быть, она заперла их за собой.

Пандора утонула. Люсилле вспомнилось, как Пандора купалась в какой-то французской речке, — как она входит нагишом в глубокую стремнину, плывет против течения и кричит Люсилле и Джеффу, стоящим на берегу: «Вода чудесная! Прелесть. Давайте сюда. Скорее!»

Пандора утонула. Заложила за собой ворота на засов. Но разве это доказывает, что она утопилась нарочно? Разве человек, собирающийся оборвать свою жизнь, будет заботиться о том, чтобы запереть за собой ворота оленьей ограды? Нет.

— Это, должно быть, несчастный случай. Она бы никогда, ни за что не убила себя. Ма, правда! Только не Пандора…

— Нет, это не несчастный случай. Хотелось бы, но нет. Хотелось бы, чтобы ей просто после возвращения с бала взбрело в голову поехать искупаться. Как раз в ее духе. Каприз минуты. Но на берегу нашли ее норковое манто и бальные туфли. И пузырек из-под снотворного. И бутылку с недопитым шампанским.

Бутылка с недопитым шампанским. Остаток вина. Глоток на прощание.

— …а когда мы вошли в ее комнату, там оказалось письмо папе.

Значит, это правда. Пандора умерла. Пандора утопилась. Люсиллу стала бить дрожь. На стуле возле кровати лежала старенькая вязаная кофточка. Люсилла приподнялась, села, достала ее и закутала плечи.