Александр Проханов - Теплоход "Иосиф Бродский"

Не каждого пускали в храм. Не пустили птиц, пытавшихся в суете влететь под священные своды. Их отгоняли опахалами. И только золоченой вороне, притворившейся вещей птицей Гамаюн, удалось влететь под своды и усесться в высокую капитель, откуда все было видно. Не пустили также ряженых Распутина, Юсупова и Пуришкевича. Первому отказали по причине его безнравственного поведения при дворе Его Императорского Величества. Двух других задержали за намерение, воспользовавшись чужим венчанием, зарегистрировать свой однополый брак. Что, однако же, не помешало Элтону Джону и его бородатой жене оказаться в числе избранных гостей, стоящих у аналоя. Все остальные его друзья, прибывшие из Голландии, из гей-клубов Европы и Америки, успешно изменившие пол в хирургических клиниках Израиля, хоть и были допущены в храм, но оказались поодаль, чтобы своими шиньонами и прозрачными трико не нарушать византийский обряд.

На почетном месте, огражденные легкой золотой балюстрадой, со свечами в руках стояли: Президент, озирая собор торжественно-сияющими глазами, Есаул, держа в левой руке большую теплую свечу, с которой летел блестящий воск, а в правой сжимая пистолет Макаров, ствол которого касался президентских ребер. Тут же оказалась мэр Санкт-Петербурга Воспа-ленко-Оскуденко, в облачении кармелитки, наброшенном на голое тело, чтобы легче было, по истечении заветных пятнадцати минут, броситься за колонну и там, с помощью дьякона и псаломщика, сменить туалет. Все прочие гости расположились полукругом, оставляя пустоту, где, озаренные свечами, стояли жених и невеста, торжественные, вдохновенные, любящие.

Владыка Аарон, в золотом облачении, с серебряной епитрахилью, усыпанный бриллиантами, сапфирами и рубинами, с благородной сединой, напоминал новогоднюю елку. И это рождало в зрителях детское умиление, веру в вечный, наивный праздник, ожидавший новобрачных.

— Оускудение откровения еси, аще сочетаемых брачной язычно, и пряно, и присно, и кисло, омертвляемых и всякое благоговение, и оскудение, и воспаление обретаемо есть, — звучал завораживающий голос владыки, от которого замирало сердце и слезы приближались к глазам. Два священника держали над головами Франца Малютки и Луизы Кипчак золотые венцы.

— И возлобызавши и откровения снискавши, в Иерусалим войдоха и возлежаха, яко пребывающе и возгла-шающе человеколюбце и всякая прочая еси… — бархатно рокотало под сводами.

Есаул, не забывая совмещать ствол Макарова с худосочными ребрами людоеда Сластены, испытывал просветление и духовный подъем. Здесь, в этом имперском храме, знаменующем триумф русской государственности, венчали сегодня не просто двух смертных жениха и цевесту. Венчали его, Есаула, замысел, грандиозный, удавшийся план, положивший начало новой эре России. Через дерзновения, великие риски, мрачные преступления и неотмолимые грехи он сумел повернуть в новое русло остановленный поток российской истории. Дал ему новый, грандиозный разбег. Страна принадлежала ему. Как только кончится священный обряд и он покинет пределы собора, тотчас начнется долгожданная, с петровских и сталинских времен, чаемая народом работа. Истосковавшийся по имперской работе народ вновь вернется на громадную, между трех океанов, верфь, где будет заложен корабль новой империи, невиданный ковчег, продолжающий космическое странствие Великой России. Не для себя, не во имя корысти предпринял Есаул свои труды и радения, пролил виноватую и невинную кровь. Во имя Родины, во имя ненаглядной земли, во имя извечной русской мечты о иной судьбе и истории.

Он смотрел на золотые венцы, плывущие в храме. На высокий, из бездны неба, взирающий лик. Молил о пришествии Ангела, чтобы в час триумфа встал посреди великого храма, озарил солнцеподобным ликом, распростер белоснежные крылья и голосом, как рокочущий гром, восславил его, Есаула, его безмерный триумф и подвиг.

«Явись!.. — умолял он Ангела. — Яви свою силу и свет!..»

— Венчающе раб Божий Франц с рабой Божией Луизой, яко лоза виноградная в чертог злаков небесных восходяще и всяческие прегрешения и молитвенные воздаяния, паче оуведомления и обрезания, и млеко от сосцов горних испивание есть… — Владыка Аарон источал свет драгоценных каменьев. Простирал руки, словно ветви волшебного дерева, усыпанного новогодним блеском. Рассыпал по плечам серебро волос, как усыпавший ветви снег. Все было торжественно и волшебно. — Желаешь ли, раб Божий Франц, вольно или невольно, во сне или в бдении обручиться рабы Божией Луизе? — вопрошал владыка Аарон, еще не зная ответа, готовясь ко всякому. Взирал на невесту взором пастыря, еще весьма молодого, не утратившего мужского блеска в фиолетовых, навыкат глазах, нет-нет да и облизывающего алые губы быстрым молодым языком.

Есаул взывал к таинственной высоте громадного купола, где что-то мерцало, сулило появление Ангела. Сердце его жарко пылало от нескончаемой бессловесной молитвы. «Лобное око» бурно вращалось, чувствуя, как что-то меняется, беззвучно приближается в храме. Казалось, поднялся ветер афганской пустыни, наклонил пламя свечей, взволновал алые и золотые огни высоких лампад. Перемены коснулись озаренных лиц. Все так же сладостно улыбался взиравший на свечи Сластена. Готовилась к очередному переодеванию мэр Воспаленко-Оскуденко, расшнуровывая под монашеской мантией корсет. Негры новоорлеанского оркестра, подавленные грандиозностью православного храма, от волнения танцевали степ. Прекрасное лицо невесты Луизы Кипчак было обращено к жениху Францу Малютке и о чем-то молило. Все лица были слегка размыты, выпадали из фокуса, как если бы пространство храма сотрясалось от землетрясения. Рубиновые лампады были окружены багровым туманом, несколько свечей упало из подсвечников и погасло.

«Явись, мой Ангел, явись!..» — молил Есаул, угадывая, что означают эти таинственные перемены.

В храме вокруг голов появились разноцветные корпускулы, мелькающие цветные частицы. Они излетали из лампад, из мраморных и гранитных колонн, из мозаик и фресок. Метались по храму. Казалось, лампады, колонны, лица людей испаряются, превращаются в стоцветный туман, в мелькание бессчетных молекул.

Внезапно раздался истошный тоскливый вопль. Повторился, как звериный рык. Вознесся к куполу и обрушился, как исполненный боли и ужаса рев. Это кричала Луиза Кипчак. Золотой венец все еще сиял над ее головой. В руке теплилась венчальная свеча. Но лицо было искажено уродливой судорогой, сотряслось от невыносимого страдания. Ее подвенечное платье распиралось изнутри, натягивалось и трещало. Тонкая ткань распадалась. Сквозь треснувшую материю просовывались клыки, отточенные белые бивни. Они лезли из нее отовсюду — из груди, живота и паха, из подмышек и спины. Ими прорастали бедра и ягодицы, щеки и лоб. Чудные золотистые волосы, собранные в античный пучок, раздвигались огромным белым зубом. Это причиняло женщине невыносимую боль, ужасало дьявольской, распиравшей ее силой.

Так действовали в Луизе Кипчак введенные в ее плоть «стволовые клетки», куда коварный Савл Зайсман ввел гены, ответственные за произрастание зубов. Теперь эти зубы раздирали нежное тело, словно в Луизе Кипчак поселилось стадо неистовых мамонтов, бушевало, рвалось наружу, высовывало загнутые белые бивни.

Все ужаснулись и замерли. Бедная женщина была мертва, израсходовав витальные силы на произрастание множества зубов. Но не падала, ибо торчащие во все стороны бивни упирались в пол храма и мешали упасть. Так и стояла, держа венчальную свечу.

Есаул, все еще вызывая Ангела, слышал, как нарастают подземные трясения и гулы. Храм содрогался. Осыпались мозаики и фрески. Гасли лампады. Отламывались и рушились капители. Из стен выкалывались камни и грудами валились вниз. Мраморный пол начал вздуваться. По гранитным плитам бежали трещины. Нечеловеческая адская сила рвалась наружу, вздымая пол уродливым черным горбом.

Есаул видел, как падали стоящие в храме люди. Как прятался за жену Элтон Джон. Не было сил бежать. Была парализована воля. Кошмар приближался в реве подземных стихий. Внезапно среди гаснущих лампад и летящих глыб возник перед Есаулом цветок алой розы. Проплыл и встал у лица. В цветке, улыбаясь, сияя голубыми очами, появился схимник Евлампий. Что-то силился объяснить, шевелил в бороде устами. Есаул читал по губам. Это было напоминание о спасительных методиках, к которым прибегали афонские монахи в момент «исхода души», когда душу обступали несметные силы ада.

Есаул очнулся. Напружинил ставшее гибким и легким тело. Взметнулся ввысь, делая кувырок и стремясь влететь в самого себя, в свое лобное, широко растворенное «око». Уже в кувырке увидел, как страшным взрывом разверзся пол в храме и наружу, в брызгах камней, в фонтанах огня и дыма, вырвался великан. Черный и страшный лик, громадные, скрюченные, ободранные в кровь руки. На черном лице в гневе и ненависти сияли глаза. На шахтерской каске пылал беспощадный луч. От взрыва качались и рушились столпы и колонны храма. И все, кто стоял, гибли от каменных глыб, испекались в магме, рассекались слепящим лучом.