Дорис Лессинг - Великие мечты

В облаке духов в кухню ворвалась Софи. Она поправилась и выглядела уже «не как дама с камелиями, а как мадам Бовари», по ее собственному выражению. На ней были элегантные белые одежды, волосы убраны в шиньон. Она бросала на Колина страстные виноватые взгляды до тех пор, пока муж не поцеловал ее и не сказал:

— Ну все, хватит, Софи. Сегодня в центре внимания не ты.

— Что с тобой стало, Сильвия? — вскричала Софи. — Ты бледная как смерть!

Слово было выбрано неудачно, но откуда Софи было знать, что мальчики только что потеряли отца (приемного, но родной отец умер еще раньше) и что в последние месяцы все субботы они проводили на кладбище, хороня людей, которых знали всю жизнь.

— Наверное, мне нужно поспать, — произнесла Сильвия и вытолкнула себя со стула. — Я что-то неважно… — Она поцеловала Фрэнсис. — Дорогая Фрэнсис, вернуться сюда, к вам, если бы вы только знали… дорогая Софи… — Со смутной улыбкой она обвела всех взглядом, затем коснулась дрожащей рукой плеча Умника и потом Зебедея: — Доброго всем вечера. — Она вышла, опираясь на спинку стула, дверь, дверной косяк.

— Не волнуйтесь, — сказала Фрэнсис мальчикам. — Мы позаботимся о вас. Только говорите нам, что вам нужно, потому что мы еще не понимаем вас так, как Сильвия.

Но ребята смотрели вслед ушедшей Сильвии, и всем было понятно, что они утомлены очередной порцией новизны. Им хотелось вернуться в ту комнату, где стоит кровать, и Маруша повела их туда, захватив Селию. Потом кухню покинула и Софи. Кажется, она собиралась остаться на ночь.

Фрэнсис, Колин и Руперт посмотрели на Уильяма, зная, что сейчас последует.

Он вырос в стройного светловолосого юношу, высокого и симпатичного, только лицо его часто бывало напряжено и в глазах возникало несчастное выражение. Уильям любил отца, всегда старался быть рядом с ним, хотя Руперт говорил Фрэнсис, что он не решается прикасаться к сыну, не обнимает и не целует его: похоже, мальчику это не очень нравится.

И он очень скрытен, рассказывал Руперт, не делится своими мыслями. «Может, это только к лучшему, что мы не знаем, о чем он думает», — ответила Фрэнсис. С ней Уильям иногда обсуждал какие-то свои мелкие проблемы, и она чувствовала, что он прячет в себе глубокое отчаяние, которое не излечит ни поцелуй, ни прикосновение. И он изо всех сил старался быть хорошим, не позволял себе плохих оценок в школе и как будто постоянно сражался с невидимыми ангелами.

— Они будут жить с нами?

— Выходит, что да, — ответил Колин.

— С чего это вдруг?

— Брось, приятель, не будь таким, — сказал его отец. Улыбка Уильяма, обращенная к Колину (взрослые полагали, что мальчик его любит), была как плач.

— У них нет родителей, — попытался объяснить ему Колин. — Их отец только что умер. — Он побоялся сказать «от СПИДа» — это слово вызывало ужас, даже несмотря на то что от этого дома СПИД был так же далек, как «Черная смерть». — Оба остались сиротами. И они очень бедны… Я не думаю, что люди вроде нас способны понять, как они жили. И они почти не ходили в школу, их только Сильвия учила.

В головах у всех возник один и тот же образ: класс, парты, черная доска, учитель у доски растолковывает новую тему.

— Но почему здесь? Почему они обязательно должны жить с нами?

Этот типичный вопрос «Почему именно я?» имеет только один ответ, и сводится он к великой и непреодолимой несправедливости вселенной.

— Они должны где-то жить, — сказала Фрэнсис.

— Кроме того, здесь будет Сильвия. Она подскажет нам, как вести себя с мальчиками. Я согласен с тем, что нам их пока трудно понять.

— Но как она будет здесь жить? Где она будет спать?

Если в голове Сильвии царил хаос из-за невозможности быть одновременно и в Лондоне, и в Сомали, то в головах этих трех взрослых тоже не было ясности. Мальчик был прав.

— О, мы что-нибудь придумаем, — заверила Уильяма Фрэнсис.

— И мы все должны помогать им, — сказал Колин.

Уильям отлично понимал, что подразумевается под этими словами: мы ожидаем, что ты будешь им помогать. Умник и Зебедей были младше него, что делало еще более вероятной их зависимость от него.

— Если им здесь не понравится, они уедут обратно?

Колин ответил:

— Мы, конечно, можем отправить их снова в Цимлию. Но, насколько я понял, в их деревне все умерли от СПИДа…

Уильям побелел.

— СПИД! У них СПИД?

— Нет. У них нет и не может быть СПИДа. Так говорит Сильвия.

— А она откуда знает? Хотя да, Сильвия же врач, но почему она сама выглядит такой больной? Она ужасно выглядит.

— С ней все будет в порядке. А мальчиков сначала надо будет подготовить к школе, чтобы они догнали сверстников, освоили программу, но я уверен, что они справятся.

— А их имена! Нельзя, чтобы здесь их звали Зебедеем и Умником. Их тут убьют с такими именами. Надеюсь, они не будут ходить в мою школу.

— Мы же не можем забрать у них их имена.

— Все равно, я не собираюсь защищать их.

Затем Уильям сказал, что ему пора идти к себе: делать уроки. Он ушел, но сначала, взрослые знали, Уильям зайдет в комнатку к малышке, если она еще не спит, чтобы поиграть с ней немного. Он обожал Селию.

Сильвия в тот вечер больше не появилась. Она бросилась на грудь старого красного дивана, раскинула руки и тут же заснула. Она погрузилась в глубины прошлого, утонула в объятиях, которые ждали ее.

Руперт и Фрэнсис как раз собирались ложиться спать, когда к ним постучался Колин и сказал, что он заглядывал к Сильвии и что она спит как мертвая. Позже, часа в четыре утра, какое-то смутное беспокойство подняло с кровати Фрэнсис. Она осторожно сходила вниз и, вернувшись, рассказала Руперту, которого разбудили ее перемещения, что Сильвия спит как мертвая. Уже забираясь обратно в кровать, она вспомнила, что точно такие слова употребил и Колин.

— Не нравится мне это, — сказала она. — Что-то не так.

Вместе с Рупертом они отправились в малую гостиную, где на диване неподвижно лежала Сильвия — мертвая.

Мальчики рыдали в кроватях. Первый порыв Фрэнсис — обнять их — был остановлен извечным опасением: не ее объятия нужны сейчас этим детям. Шли часы, а рыдания не прекращались, и тогда в комнату отправились Фрэнсис и Колин. Мать села с Умником, а сын с Зебедеем, они заставили детей оторваться от подушек, прижали их к себе, покачивая, стали уговаривать их перестать плакать, а иначе они заболеют, лучше сейчас спуститься с кухню, выпить чего-нибудь горячего, и, конечно, всем понятно их горе.

Первые, самые тяжелые дни остались позади, в прошлом остались и похороны, где Зебедей и Умник шли в первых рядах скорбящих. Были предприняты попытки дозвониться до миссии, но голос, незнакомый мальчикам, сказал, что отец Макгвайр забрал все свои вещи, а новый директор школы еще не въехал. Священнику оставили сообщение. Сестра Молли, которой тоже оставили сообщение, скоро перезвонила сама. Несмотря на то что находилась она далеко от цивилизации, ее голос звучал громко и ясно. Первым делом она спросила:

— Что вы думаете делать с мальчиками?

Молли полагала, что им можно будет найти работу в приюте для детей-сирот.

Когда до Лондона дозвонился отец Макгвайр, связь была хуже некуда, с большим трудом можно было разобрать его слова о том, что «бедняжка Сильвия столько трудилась, что свела себя в могилу», что «будет лучше, если мальчиков удастся оставить в Британии», и что «здесь все весьма печально».

Горе Зебедея и Умника было столь велико и безутешно, что их новые друзья начали тревожиться и говорить между собой, что на детей (а ведь они в сущности были совсем еще детьми) обрушилось слишком много всего: их оторвали от родной почвы и бросили в совершенно непривычные условия… Нет, фраза «культурный шок» не в силах передать их ощущения, она уместна лишь для описания легкой дезориентации при перемещении из Лондона в Париж. Нет, невозможно вообразить глубину их потрясения, и поэтому не следует обращать внимание на трагические маски, в которые превратились лица Умника и Зебедея.

Была и еще одна составляющая в горе двух юных цимлийцев, этого их новые друзья не только понять, но и даже представить себе не могут. Мальчики считали, что Сильвия умерла из-за проклятий Джошуа. Если бы она была рядом с ними, если бы сказала со смехом: «О, да как вам могла в голову прийти такая ерунда?» — ребята не поверили бы ей, но чувство вины стало бы меньше. А так вина сокрушила их, раздавила их своим весом. И поэтому оба сделали то, что все мы делаем, испытывая худшую и сильнейшую боль: они стали забывать.

Их память сохранила во всех подробностях бесконечные дни, когда они ждали возвращения Сильвии из Сенги, когда умерла Ребекка, когда Джошуа лежал под деревом и ждал: он не мог умереть, пока не поговорит с Сильвией. Долгую агонию ожидания они не забыли, не забыли и тот момент, когда Сильвия вновь появилась перед ними белым привидением, чтобы подхватить их и унести с собой в неизвестность. Все, что было после этого, скрыл туман: костлявую хватку Джошуа и его убийственные слова, пугающий перелет в Англию, прибытие в этот странный дом, смерть Сильвии… Все это стерлось, и вскоре в их памяти Сильвия превратилась в образ дружелюбного сильного человека, который опускается на колени в пыль, чтобы вправить вывих, или учит ребятишек читать, сидя между ними на веранде.