Фрэнк Норрис - Спрут

Пресли выскочил за дверь, не в силах дольше наблюдать, в какую бездну скатывается Магнус. Какие сцены происходят теперь в этом кабинете, каким дальнейшим унижениям собирался подвергнуть бывшего врага Берман, так и осталось неизвестным. Он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать.

Пресли взбежал по лестнице наверх в комнату, которую прежде считал своей. В доме царил беспорядок; не заметить этого было невозможно: повсюду стояли открытые чемоданы, сундуки, ящики, в которые укладывали вещи, пол был усыпан соломой. Взад и вперед бегали слуги с охапками книг, безделушками, одеждой.

У себя в комнате Пресли взял лишь пачку рукописей и записные книжки, да еще заплечный мешок, набитый личными вещами. На пороге он остановился и, придерживая дверь рукой, окинул стены долгим прощальным взглядом.

Потом он спустился вниз и вошел в столовую. Миссис Деррик нигде не было видно. Пресли долго стоял у камина, поглядывая по сторонам и вспоминая разыгрывавшиеся здесь сцены, свидетелем которых он был: совещание, во время которого Остерман впервые предложил провести «своего» человека в Железнодорожную комиссию, и тот вечер, когда Лаймена Деррика приперли к стене и внезапно обнаружилось подлое предательство, совершенное им. Пока он стоял здесь, припоминая все это, дверь справа отворилась и в столовую вошла Хилма.

Пресли, протянув руку, поспешил ей навстречу. Он не верил своим глазам. Перед ним стояла взрослая женщина - спокойная, сдержанная, гордая. На ней было черное платье строгого, почти монашеского покроя. От ее прежнего дразнящего очарования не осталось и следа. Она сохранила свою величавую осанку, только теперь это была величавость человека, испытавшего большое горе и окончательно смирившегося с ним. Она все еще была красива, но выглядела старше своих лет. Таким серьезным, углубленным в себя бывает человек, до тонкости познавший жизнь, познавший все зло, которое таится в ней. Перенесенные и не забытые страдания наложили на ее лицо печать тихой печали. Ей было немногим больше двадцати, но по манере держать она могла сойти за сорокалетнюю женщину.

Куда девалась былая пышность ее фигуры: полные плечи и бедра, высокая грудь, округлая шея? Хилма сильно похудела и казалась значительно выше, чем была. Шея стала тонкой, губы утратили пухлость, и мягкий подбородок слегка заострился; руки - чудесные, красивые руки - похудели, словно усохли. Но глаза, обведенные иссиня-черной линией шелковистых ресниц, были так же широко распахнуты, а каштановые волосы так же пышны, и солнечные искры по-прежнему вдруг загорались в них. И голос, который так любил Энникстер, звучал все так же бархатисто.

- А, вы здесь? - сказала она, протягивая руку.- С вашей стороны очень мило, что вы захотели повидаться со мной перед отъездом. Мне говорили, вы

уезжаете.

Она села на диван.

- Да,- отозвался Пресли, пододвигая стул поближе к ней,- да, я почувствовал, что больше не могу здесь оставаться. Собираюсь в дальнее плаванье. Пароход отплывает через несколько дней. А вы, миссис Энникстер, каковы ваши намерения? Не могу ли я хоть что-то сделать для вас?

- Да нет, пожалуй,- сказала она.- Папа хорошо зарабатывает. Мы сейчас живем здесь.

- Вы совсем оправились?

Она беспомощно развела руками и печально улыбнулась:

- Как видите.

Разговаривая, Пресли внимательно рассматривал Хилму. В ней появилось нечто новое - чувство собственного достоинства, и это, в соединении с потончавшей фигурой, которую удачно подчеркивало длинное, черное, лежавшее свободными складками платье, придавало ее облику удивительное благородство. Она выглядела королевой в изгнании. Но женственности своей отнюдь не утратила - скорее, напротив. Несчастье смягчило ее и в то же время одухотворило. Не заметить этого было нельзя. Хилма окончательно сформировалась; на ее долю выпало познать великую любовь и великое горе, и женщина, пробудившаяся в ней вместе с любовью к Энникстеру, стала сильнее и благороднее после его смерти.

«Что, если бы ее жизнь сложилась иначе»,- думал Пресли, продолжая разговаривать с нею. Ему казалось, что он осязает ее доброту, ее завораживающую приветливость. Словно легкие пальцы коснулись его щеки, осторожно сжали его руку. Он увидел в ней неисчерпаемый запас любви и сострадания.

И вдруг всем своим усталым сердцем он безудержно потянулся к ней. В нем пробудилось желание посвятить ей все лучшее, что было в нем, стать ради нее сильным и благородным; вдохновившись ее великодушием, ее чистотой, ее приветливостью, изменить свою бесцельную, наполовину растраченную жизнь. Желание вспыхнуло вдруг и тотчас утвердилось, перейдя в непреклонную, никогда прежде не испытанную решимость.

На мгновение он подумал, что внезапность этого нового чувства говорит о смятении духа. Он прекрасно знал, что движения его души неожиданны и преходящи. Но знал он также, что чувство это вовсе не внезапно. Сам того не сознавая, он с первой встречи испытывал влечение к Хилме, а все эти страшные дни,- начиная с того раза, когда он последний раз видел ее на ранчо Лос-Муэртос, сразу после сражения у оросительного канала,- мысль о ней не покидала его. Сегодняшняя встреча, когда она предстала перед ним, прекрасная, как никогда, спокойная, сдержанная и уверенная в себе, заставила его ощутить это чувство с новой остротой.

- Неужели,- сказал он,- неужели вы так несчастны, Хилма, что уже не ждете для себя ничего хорошего?

- Для того чтобы почувствовать себя счастливой,- ответила она,- я должна забыть своего мужа. Но я предпочитаю быть несчастной и помнить его, чем стать

счастливой и забыть. Он был для меня всем - в полном смысле этого слова. Ничто на свете не имело для меня значения до того, как я узнала его, и ничто не имеет значения теперь, когда я его потеряла.

- Сейчас вы считаете,- сказал он,- что, вновь обретя счастье, вы тем самым предадите его. Но потом, по прошествии лет, вы поймете, что так быть не должно. Та часть вашей души, которая принадлежала мужу, всегда будет хранить о нем священную память; эта часть принадлежит ему, а он - ей. Но вы молоды, у вас вся жизнь впереди. Грусть не должна портить вам жизнь. Если вы правильно подойдете к этому вопросу,- а я уверен, что так оно когда-нибудь и будет,- это послужит вам на пользу. Вы станете настоящей женщиной, с еще более благородной душой и еще более щедрым сердцем.

- Наверное, вы правы,- сказала она,- такая мысль мне в голову никогда не приходила.

- Я хочу вам помочь,- продолжал он,- как помогли мне вы. Я хочу быть вашим другом и больше всего хочу, чтоб вы не загубили свою жизнь зря. Я уезжаю и, может статься, никогда больше вас не увижу, но воспоминание о вас всегда будет мне поддержкой.

- Я не вполне вас понимаю,- ответила она,- но я уверена, что вы желаете мне добра. Я надеюсь, что, если вы когда-нибудь вернетесь, вы не измените своего отношения ко мне. Не знаю, почему вы так добры ко мне; правда,- и конечно же это так,- вы были лучшим другом моего мужа.

Они еще немного поговорили, и Пресли встал.

- Я просто не в состоянии заставить себя снова пойти к миссис Деррик,- сказал он.- Да и ей это радости не принесет. Пожалуйста, скажите ей это. Я думаю, она поймет.

- Хорошо,- сказала Хилма.- Хорошо, я передам.

Они молчали. Больше, казалось, говорить было не о чем. Пресли протянул руку.

- До свиданья! - сказала она, протягивая ему свою.

Он поднес ее руку к губам.

- До свиданья! - сказал он.- До свиданья! И да хранит вас Господь!

Потом повернулся и поспешно вышел из комнаты.

Но когда он украдкой покидал дом, рассчитывая незамеченным пройти к месту, где оставил на привязи свою лошадь, то вдруг наткнулся на сидевших на веранде миссис Дайк и Сидни. Он совсем забыл, что после сражения у оросительного канала их приютили на ранчо Лос-Муэртос.

- Ну, а как вы, миссис Дайк,- спросил он, пожимая ей руку,- куда думаете податься, раз уж тут все прахом пошло?

- В город,- ответила она,- в Сан-Франциско. У меня там сестра живет, она возьмет к себе Сидни.

- А вы-то как, миссис Дайк? Что вы сами собираетесь делать?

Она ответила ему тихим, безжизненным голосом:

- Я скоро умру, мистер Пресли. Зачем мне дальше жить? Сын мой в тюрьме пожизненно. И для меня все кончено. Устала я, сил у меня больше никаких нет.

- Ну зачем так говорить, миссис Дайк,- возразил Пресли.- Бросьте! Вы должны жить еще долго-долго, до тех пор, пока не выдадите Сидни замуж.

Он хотел ее подбодрить. Но сам знал и понимал, что слова его звучат фальшиво. На лице матери бывшего машиниста уже лежала печать смерти. Пресли чувствовал, что она говорит правду и что он видит ее в последний раз. Обняв за плечи маленькую Сидни, он подумал о том, что и эту семью ждет в скором времени гибель, о том, что жизнь еще одной маленькой девочки будет, подобно жизни Хильды Хувен, с первых же шагов невероятно затруднена и осложнена, поскольку на обеих будет безвинно лежать пятно позора. Хильда Хувен и Сидни Дайк - что ждет их в будущем? Одна - сестра падшей женщины; другая - дочь каторжанина. И тут он вспомнил еще одну девочку - пятнадцатилетнюю Онорию Джерард, наследницу миллионов, избалованную, окруженную любовью, превозносимую до небес, чья единственная забота состояла в том, чтобы не ошибиться в выборе предлагаемых ей судьбой удовольствий.