Ингер Эдельфельдт - Созерцая собак

Я спросил у Эллы, почему она раньше не говорила об этом.

Ей было стыдно, сказала она, так ужасно, что она не перенесла перемены, произошедшей с матерью, а просто-напросто скрылась из поля зрения, чтобы за ней не ухаживать. Ведь в противном случае вся ответственность легла бы на плечи одиноких дочерей. Как же она рыдала!

Отчасти из-за судьбы матери, отчасти из-за своего предательства. (Как уже было сказано, люди не видят бревна в собственном глазу!)

Во время нашей беседы меня вдруг посетило неприятное подозрение: ведь Альцгеймер часто передается по наследству, и прежде всего по женской линии. У матери Эллы симптомы появились, едва ей стукнуло пятьдесят, самой Элле было уже сорок два.

Сначала я даже не знал, как мне быть в такой ситуации; я понял: надо хорошенько подумать и решить для себя, что делать дальше, поэтому я взял себя в руки и целую ночь провел в размышлениях.

Теперь я понимаю, думал я, почему она так хотела «подцепить кого-нибудь на крючок», почему бегала с термосом и двумя кружками в сумке — настали тяжелые времена, с близкими родственниками и друзьями связи нет, и ей нужен был человек, который «будет о ней заботиться».

Я, конечно, все понимаю, у каждого есть свои слабости, у всех свои недуги, у кого-то неважное сердце или диабет, кто-то вообще инвалид. Сам я по прихоти судьбы абсолютно здоров (не считая проблем с ушами) и всячески стараюсь следить за своим здоровьем (наверное, из-за отца, которому сердце отказало так рано), но, понятное дело, я не воспринимаю людей как какие-то механизмы, человеку нельзя предъявлять те же требования, что и машинам.

Но ведь эта страшная болезнь поражает рассудок, делает человека неузнаваемым и неуправляемым! Это нечто совсем иное, чем обычный недуг или небольшое увечье. Что угодно, даже самые тяжелые формы раковых заболеваний, и то не настолько страшны.

Я ясно представил себе, как жизнь с этой новой неузнаваемой Эллой, с которой меня свела чистая случайность, разворачивается по настоящему сценарию фильма ужасов.

Меня переполнил примитивный ледяной страх, я почувствовал необыкновенную ярость!

И все-таки я не нашел в себе сил поговорить с ней об этом наутро. Мне не хотелось еще раз услышать, что я «нацист» и человеконенавистник. Надо найти какую-то другую причину для окончательного разрыва.

Я решил отложить это событие до тех пор, пока мы не поссоримся из-за чего-то другого, что послужит уважительной причиной для расставания, или в худшем случае можно подождать, пока не закончится договор о сдаче ее квартиры.

Что было потом, вам уже известно.

Да, об этом вы уже знаете.

Если бы я был человеком суеверным, я наверняка бы подумал, что мне выпало поучительное наказание, но если смотреть на вещи объективно, то можно сказать, что наказание в гораздо большей степени поразило ее, хоть конфликты в моей душе, которые к этому привели, вполне сравнимы с любыми «адскими страданиями».

Я до сих пор спрашиваю себя: насколько глубока моя вина? Насколько виноватым считала меня она?

Вы же знаете, какую новость мы получили в то роковое утро, когда по причудливому капризу судьбы провели ночь в наслаждениях и все еще лежали голые в объятиях друг друга. Вдруг зазвонил телефон: квартира Эллы сгорела и М. М. погиб при пожаре — предположительно потому, что заснул с непогашенной сигаретой.

Помню, как я стоял голый в коридоре и она вышла ко мне, тоже голая, с широко раскрытыми глазами, и поинтересовалась, что случилось. Я увидел, как она отвратительна, да и вся ситуация была достойна отвращения — непостижимая, абсурдная шутка.

Я с ледяной ясностью осознал, как только услышал эту новость, что Элла, разумеется, потеряет эту квартиру. Она ведь сдала ее без разрешения хозяина. По моему совету. К тому же несколько раз задерживала оплату.

Разумеется, при таких обстоятельствах я не мог «покончить» с бедной женщиной, это и ребенку понятно.

К тому же Элла была убеждена, что М. М. не курил. Это было ее непременным условием, когда они договаривались об аренде, потому что Элла была очень чувствительна к сигаретному дыму.

Я-то знал, что он курит, но во время нашего телефонного разговора он заверил меня, будто собирается бросить, и поставленное Эллой условие ему только поможет.

Когда мы как-то раз приходили к нему, запаха табака не чувствовалось, он аккуратно выполнял все свои обязательства и внушал доверие. Но все-таки курить он не бросил, а еще, по несчастливой случайности, стало очевидно, что он тогда здорово выпил.

Элла не переставая рыдала, я не знал, что делать, мне казалось, что теперь я в ответе за все происшедшее.

Симптомы, болеутоляющие таблетки. Конца края не видать этим бедствиям.

Кроме того, было неясно, потребуют ли, чтобы Элла заплатила за нанесенный ущерб, или нет — ведь дом был не застрахован. Не знаю, сколько звонков мне пришлось сделать, чтобы прояснить этот вопрос.

Тем временем Элла все плакала, и я, человек слабый, вынужден был играть роль «защитника», «помощника» и «скалы», хотя в глубине души совсем не хотел, чтобы Элла еще крепче ко мне привязалась, — напротив, по моему замыслу мы должны были разойтись по разным дорогам.

Ситуация была не из легких. Часто нам обоим приходилось принимать снотворное, перед тем как лечь в постель, чтобы спокойно заснуть. Единственной «отдушиной» мне служили спортивная ходьба и плавание до полного изнеможения и под музыку.

У меня было несколько текстовых заданий, за которыми я пытался забыться, но о рисовании и речи быть не могло.

Элла читала книги, дешевое «бульварное чтиво» (что я, безусловно, могу понять). Кроме того, она «утешала себя едой», а это внушало мне отвращение.

Больше всего на свете мне, разумеется, хотелось знать, считает ли она, что вся эта ситуация сложилась «по моей вине». Напрямую я у нее спросить не решался. Я сказал ей, что даже не подозревал, что М. М. курит, но в глубине души спрашивал себя, насколько она в это поверила.

Итак, я солгал, и я глубоко презираю себя за это. Еще ребенком я испытывал панический ужас перед враньем. Ложь казалась мне своего рода болезнью, у меня было смутное чувство, что от нее внутри у человека начинается «гниение», происходит нечто ужасное, люди заболевает раком, гангреной. И все-таки я лгал или, по крайней мере, почти лгал.

Помню, что в детстве я чувствовал необходимость наказывать себя за вранье. Я обжигал себя крапивой, а один раз даже сделал так, что меня укусила оса.

Были у меня и другие ритуальные штрафные меры: однажды я хотел заставить себя усесться на муравейник, предварительно сняв штаны, но так и не смог.

Я рассказываю это, чтобы вы поняли, какое воздействие оказывает на меня «сознательная ложь».

Белая ложь, «приукрашивание» правды или умалчивание не так опасны, и их я, разумеется, не смог избежать в своей жизни. К примеру, произнести: «Я люблю тебя» — мне всегда было трудно, но ведь можно при этом про себя думать: «В определенном смысле и правда люблю», тогда это не такая уж и ложь.

И вот она спросила, знал ли я, что М. М. курил.

А я ответил, что понятия не имел.

Разумеется, Элле сделали предупреждение и выселили. Сначала я подумал, что она может просто-напросто отказаться покинуть квартиру, но юридически подкованный человек — знакомый одного из моих преподавателей — объяснил нам, что, если владелец дома затеет судиться, он, вне всяких сомнений, выиграет процесс, особенно если учесть, что несколько раз Элла вовремя не заплатила за аренду.

Это дело было нам не по зубам.

Может быть, вам показалось, что я чересчур равнодушно воспринял смерть М. М.?

Да, так и есть. Злоба, которую я испытывал от его безответственного поступка и последствий, которые он повлек за собой, перевешивала чувство скорби и ужаса, вызванное его смертью.

Через одного из наших общих бывших коллег я узнал, что после развода М. М. совершенно утратил какое бы то ни было представление о приличиях. Сосед рассказывал, что у него там «плясали молоденькие девчонки» — подозреваю, что это подруги его «Лолиты», которой наверняка было лет девятнадцать. Вполне допускаю, что он их использовал, предварительно накачав «экстази» или чем-то подобным.

И только один раз я был по-настоящему тронут его судьбой — когда мы с Эллой забирали перед ремонтом ее вещи из той квартиры, то вошли в комнату, где начался пожар. Хотя диван обуглился, можно было разглядеть вмятины от его останков. На стене над диваном огонь нарисовал свою черную метку в виде пера.

Вам когда-нибудь приходилось бывать в квартире после пожара?

Словно оказываешься лицом к лицу с некой силой, которая издевается над общечеловеческим стремлением к надежности и защищенности. Я был решительно не готов к тому суеверному чувству ужаса, которое во мне проснулось.