Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

— Да-а… Понимаю. Свалить — это, конечно, выход. Вопрос — куда и как?

«Кто о чем, а вшивый о бане», — задолго до Фрейда указали народные психоаналитики. Идея сваливания как выхода уже полгода стучала в мое сердце, хоть и находилась пока в стадии молочно-восковой спелости. Посевная семидесятых дала всходы.

— Он-то как раз никуда, — ухмыльнулась понятливая Елена. — Просто перестал появляться на факультете. И диплом не стал защищать. К нему в общежитие аж сам декан ходил, соблазнял, пугал, сулил сундук благ. Санька нес ему чудовищную ахинею, косил под шизофреника. Мол, таинственные голоса, зов Сириуса, всякие лучи из космоса. Нельзя же, сама посуди, бухнуть: на ваше гнусное дело не согласен. Да и кто бы это напрямую смог? Ты бы смогла?.. То-то.

— Он что — еврей, что арабам, мягко говоря, не симпатизирует?

— Ты шутишь! На нашем-то факультете?! У нас по анкетам все русские, даже Алимхан-заде с тюркского отделения. Впрочем, я в них не заглядывала. Вот так и остался герой нашего времени без диплома и без прописки. Вяжет. Кочует, несчастный, по квартирам. Паспорт потерял — да все равно он был сто лет как просроченный. Военный билет посеял заодно. Существует в виде физического тела без документального подтверждения. Боится милиции, как заяц. Стервам-соседкам за недонос в милицию последние десятки сует.

К Саньке мы с Еленой ехали долго — трамваем до Светлановского проспекта, а потом порядочно пешком. Сама бы я в жизни не нашла нищего утлого дощатого дома на задворках балбесов-девятиэтажек. Саня встретил нас в пропахшем гнилым деревом, жареной треской, стиркой, щами и кошками коридоре. Он был безоговорочно красив. Балетной полетности фигура, узкое, точной лепки лицо без малейших намеков на любую национальную принадлежность. Ни славянской размытости, ни татарского подарка — волжских приподнятых скул, ни еврейской вопросительности взгляда. Образцовое усредненно-европейское лицо, обрамленное чуть волнистыми волосами до плеч редкого пепельного цвета. Удивительно ладно сидели на нем обтягивающие джинсы и размахайка в розово-голубых солнышках из самокрашенного батика — эта униформа отличала творческую богему от прочего человечества, сиречь от публики. Благородную хрупкость Саниного запястья подчеркивали болтающиеся на ажурном браслете дамские часики. Это было отмечено мною особо и поставлен плюсик в голубую графу. Так захотелось ему понравиться, что я даже забыла про принесенные в надежде на успех мотки шерсти. И, кажется, удалось при помощи откровенно восхищенного взгляда и нескольких дежурных баек с разумно адаптированной для первого знакомства лексикой. В рефлекторном порядке я порадовалась, что неделю назад сделала модную стрижку и юбка на мне правильной длины, то есть короткая — оттягивает внимание от заурядного лица на незаурядные ноги. Потом, в порядке экспресс-самоанализа, посмеялась над наивным рефлексом: не по делу, дружок, встрепенулся… Положительную роль сыграло и высокое качество пряжи, и мое кроткое согласие положиться на его мнение в выборе фасона. Врученные через неделю шапочка с шарфиком вполне удовлетворили мой, честно говоря, невзыскательный вкус, а сумма вознаграждения оказалась вполне умеренной.

Позже, когда у нас установились достаточно доверительные отношения на грани дружбы, я осторожно спросила его, к какой национальности он имеет честь принадлежать. Этот простой, в сущности, вопрос считался в те годы достаточно интимным. Не всегда приличным даже. Потому и разжигающим любопытство.

— К какой принадлежу?.. Не имею чести принадлежать. Я юридически вообще как бы не существую. Просто белковое тело в поле тяготения. Без документов, без определенного места жительства, без прописки. Бомж бомжом. И без национальности — хуже бомжа, дарлинг. Одна бабушка полурусская, полуцыганка. Другая на четверть еврейка, на три четверти не подтвержденная француженка с румынским следом. Дед по отцу поляк, другой дед немец — деды у меня чистокровные были по слухам. Оба в войну сгинули. А бабок помню, любили меня бабки. Мутный коктейль, мон шер.

У Сани в комнате было хорошо. На всех наличных плоскостях — кирпичи словарей, заваленные немытыми тарелками, журналами мод, каштановыми кудрями магнитофонных лент, яркими шерстяными клубками под сенью упитанных, как закормленные дети, растений. Саня был, как говорят англичане, «Green Thumb», «зеленый палец». Ткнет в землю палку — она смеется и цветет. Подбирал, добрый самаритянин, выкинутые хозяевами полумертвые растения, усыновлял и выхаживал их. Знал их латинские имена, родину, характеры и капризы. Проигрывал фиалкам Моцарта и Корелли. Клялся, что пальмы обожают песенки Вертинского, а кактусы почему-то «эх, по Тверской-Ямской», но только в в исполнении Кобзона.

— Саня, до чего чудесно у тебя пахнет лимонное деревце.

— Да? Оно и должно. Жаль, у меня совсем нет обоняния. В девять лет подхватил грипп какой-то особо зловредный. И такое вот осложнение. У меня все не как у людей… Карма кривая… Забавный случай был. Одна клиентка сыр притащила, и я вдруг, представь, ощутил его запах. Чуть с ума от радости не съехал. И тут эта тетка: «Терпеть не могу сырную вонь. Специально сорт сыра без запаха покупаю». Обонятельная галлюцинация. Лучше бы уж она помалкивала.

Тут я поняла, откуда взялось удивлявшее меня Санино необычное для все-таки мужчины малоедение. Бедный Саня! Симфонии, фуги и популярные мелодии запахов недоступны. Не отличит аромат шашлыка от вони тухлой рыбы. Убогая игра на четырех струнах: соленое-сладкое-кислое-горькое. Истинно, хуже бомжа. После этого, собираясь к нему, я уже на научной основе покупала то, чем можно обрадовать инвалида от гурманства: неважно какие конфеты (бесспорно сладкое), зеленые до сведения скул яблоки (ясное кисло-сладкое), сухое вино (кислое с горчинкой). К соленому был равнодушен, не курил и, что странно, ни разу не пробовал водки. Я бы на его месте только водку и пила — вкус внятный, а запаха ее чем меньше, тем лучше. Не коньяк, поди. По той же причине Саня не обращал внимания на вонь недели две не мытых тарелок.

— Сань, ну давай я помою посуду. Смотри, сколько — нельзя же…

— Зачем, брось, оставь! Что за мещанство! Откуда это в тебе? Игнорируй. Мыть посуду — пошло и бессмысленно. У меня еще одна тарелка чистая есть и две чашки. Нам хватит. Лучше чаю попьем. Я тебе стихи на арабском почитаю.

Уводил от темы как мог. Не на ту напал!

— Давай, Саня, так: сначала материальное, потом — духовное. Повторим путь развития цивилизации, как в учебнике прописано. Подумай и хорошенько вникни: ведь ты очень скоро, может быть даже сегодня, используешь эту тарелку, и тогда уж некуда деваться, полный, мягко говоря, конец — мыть придется. А если я сейчас вымою, то представляешь, как долго ты еще сможешь не мыть! Недели две даже. Или три.

Соблазнительные посулы относительно предстоящего долгого периода немытья посуды сработали — кто же от счастья откажется? Через полчаса в окружении иероглифической россыпи сверкающих вилок и сванских башен чистых тарелок, Саня сел на пол и забормотал тихо, постепенно усиливая звук, гнусавость, гортанность и распевность. Закрыл глаза, запрокинул лицо, побледнел… Я честно старалась что-то уловить. Встроенная с рождения в русское ухо силлабо-тоника отсутствовала напрочь: ни рифмы, ни ямба-хорея иль анапеста какого — просто какое-то заклинание змей. Набегающий волнами ритм укачивал, томил, кружил, уводил… Бархан, песок, узорный шелк, фонтанный плеск, синяя мечеть, павлиний хвост, гадюкин глаз… Поймала себя на том, что начала потихоньку раскачиваться — этого еще мне не хватало! Уж скорей бы кончилось.

— Ну как?

— Честно? Рахат-лукум с пахлавой. Сначала сладко, а потом как-то мутит. Я же не по восточному ведомству. Мало понимаю. О чем там? Грубо говоря, сюжет имеется в наличии или нечто вроде молитвы? Любовные ихние стоны соловья над розой (согласись, соловей в данной ситуации — клинический идиот) или просто узоры словесного ковра под восточный подвыв?

— Как тебе, темной женщине, объяснить? Там все многозначно, включая соловья с розой. Фраза играет сразу несколькими гранями. Есть, знаешь, такие камни: под одним углом посмотришь — малиновый, под другим — зеленый. Почему бы вам, физикам-химикам, арабский не поучить? Поучйте — поучительно! Алхимиков в оригинале почитаете, тоже пользительно. А ритм и интонации там особые: вверх-вниз — и бумерангом обратно. Восточная флейта. Не для нас придумано. Им ведь тоже наши некрасовские дактили да анапесты нужны, как козе баян… А хочешь, на иврите прочту? Ты хоть что-нибудь понимаешь?

— А как же! Чай не лаптем щи хлебаем! «Кэн» — эта «да», «ло» — вроде бы «нет», а еще оскорбляешь: темная! Хочешь еще? «Ксива» — это документ, «малон» — гостиница. Воровская «малина», думаешь, от ягоды произошла?.. Все, пожалуй. Но прочти, я пойму. Нам, физикам-химикам, интуиция по штату положена. Заменяет знание арабского, иврита, старинные правила пожарной безопасности и шесть с половиной способов гражданской обороны от администрации.