Антонио Молина - Сефард. Фрагмент романа. Рассказы. Интервью

Кухарка, толстая молчаливая женщина, начала убирать со стола еще до того, как мы встали. Ивонна раздраженно отослала ее на кухню. «Она не умеет себя вести, — сказала Ивонна. — Вечно начинает психовать, когда в доме гости». — «Тебе следовало бы подождать до понедельника, прежде чем рассчитывать служанку, — осторожно напомнил Маркес, словно опасаясь ее разозлить. — И не говори так громко. Ей все слышно». — «Ничего, пусть послушает. Она такая же, как и та, — теперь она смотрела на меня и говорила со мной своим накрашенным ртом, набитым пирожным. — Знаете, почему я уволила ту, другую, вчера вечером? У нее все начало вылетать из памяти, может, обкурилась или не знаю еще что. Я попросила ее приготовить ланч, а она стала мыть тарелки, которые даже не были грязными. А поскольку вы с Чарли Гомесом должны были приехать, я распорядилась подготовить комнаты для гостей. И знаете, что она учудила? Уселась загорать на теннисном корте… Но я-то знаю, почему у нее с головой не все в порядке. Утром она бегала на свидание со своим любовником. В дюнах на другом берегу реки. Она вернулась вплавь, до того, как мы встали. Но я-то все видела. Видела, как она повесила сушиться купальник в окне своей комнаты…» — «В наше время проблема обслуги просто нерешима», — с серьезным видом произнес Чарли Гомес. «Неразрешима, — поправил Маркес и улыбнулся мне, не глядя в его сторону. „Вы играете в теннис? — спросила меня Ивонна. — С Чарли играть неинтересно: все время проигрываешь“. — „У меня бы выиграли, — ответил я. — Я вообще не умею“. — „Напрасно вы мне об этом сказали, — Ивонна грустно вздохнула и попыталась поискать утешения у Чарли Гомеса: она осмелилась дотронуться до его руки, лежавшей на скатерти между чашками, притворяясь, что старается проделать это незаметно от мужа. — Вы совсем, как мой Альваро. Только и интересуетесь что книгами. Но вы-то, по крайней мере, их пишете…“

Они с Чарли Гомесом вышли в коридор, ведущий к бассейну и теннисному корту, — оба в белом, в шортах, двигаясь с подчеркнутой ловкостью, как будто демонстрируя нам с Маркесом пример благоприятного воздействия на организм прелюбодеяния и спорта. „Пойдемте в библиотеку, — предложил Маркес, поглощенный какими-то другими мыслями. — Вы подпишите мне свои книги, а я покажу вам свои словари“.

Пес Саул вошел в столовую и, учащенно дыша, прильнул к его ногам. Маркес погладил его по голове и по спине правой рукой. В левой он держал какую-то увесистую деревяшку и задумчиво ее рассматривал, словно прикидывая что-то такое, на что ему еще надо было решиться. Собака вставала на задние лапы, чтобы дотянуться до деревяшки, и с беспокойством обнюхивала ее. Мы так и не поднялись в библиотеку. Прошли по всему первому этажу дома, увешанному картинами и заставленному антикварной мебелью — Маркес продемонстрировал мне все это накануне с удовольствием и пренебрежением, — и вышли к теннисному корту на берегу реки. Чарли Гомес и Ивонна заливались смехом, стоя вплотную друг к другу по разные стороны сетки. Увидев нас, они в знак приветствия одновременно помахали ракетками, с таким счастливым видом, как в кино часто бывает у тех, кто отправляется в круиз. „Саул!“ — подозвал собаку Маркес. Он поднял деревяшку, размахнулся, выгнув спину, так, что чуть не опрокинулся, выбросил руку вперед, и предмет, который только что находился в ней, пролетел по воздуху над рекой и упал среди дюн. Одним прыжком собака бросилась в воду и поплыла к тому берегу. Когда она исчезла из виду, Маркес опять предложил мне подняться в библиотеку.

Надписывая свои книги, я постарался в каждом случае придумать что-то новое. В неподвижном летнем воздухе были слышны глухие удары мяча и взрывы смеха Ивонны и Чарли Гомеса, а я чувствовал, как моя признательность по отношению к Маркесу — он был богат, как-никак знаком с моими книгами, благодаря чему я и был приглашен в его дом, — волей-неволей постепенно сменилась жалостью. На столе, на полках стояли черно-белые фотографии Ивонны; на некоторых она была моложе и хуже одета и причесана: скорее всего, снимки были сделаны в то время, когда Маркес ее еще не встретил. Я спросил себя, где это произошло и почему уже ничего нельзя было изменить. „Люблю читать словари и вникать в этимологию, — говорил Маркес, глядя в окно на Ивонну, которая стояла к нам спиной. — Не обижайтесь, просто я не знаю ни одного романа, который увлек бы меня больше, чем чтение какого-нибудь словаря“. — „Ничего страшного, — успокоил его я. — Со мной тоже такое бывает“. — „Порядок и гармония. Не это ли вы ищете в словах? Там, где нам, не пишущим, видится чистая случайность, вы находите концы какой-нибудь истории. Но ведь самый непоколебимый порядок — словарный, а самая непростая тайна в непосредственной близости от нас — происхождение каждого слова. Приведу вам один пример. Видите того типа, который с моей женой, будто бы играет в теннис? Определение, которое вы, скорее всего, для него найдете…“ — „Конечно, — я с благодарностью ухватился за предоставленную возможность выказать ему мою солидарность. — Это негодяй“. — „… атлетический тип, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова, — атлетический. Самое обычное слово, никакой тайны. А вам известно, что оно на самом деле означает и почему наш друг его не заслуживает? „Атлетический“ значит похожий на атлета, человека, способного совершить „атлон“, то есть деяние, подвиг… Мы пускаем в ход слова, не задумываясь о том, что под их стершейся от употребления оболочкой скрыта золотая монета. Взгляните на эту реку там, внизу. Вы никогда не задавались вопросом, почему ее называют Гуадалете?“

Однако я не успел ему ответить, потому что как раз тогда мы и услышали собачий лай, принесенный ветром откуда-то издалека. Это были долгие жалобные стоны, которые с каждым разом звучали все отдаленнее, пока несколько минут спустя начисто не растворились в тишине, прерываемой лишь ударами мяча на теннисном корте.

Затем мы спустились в сад, прошлись по берегу реки в сторону моря, надеясь разглядеть пса Саула среди песчаных дюн, и вернулись домой, чтобы выпить мартини. Из окна столовой я увидел, как Ивонна и Чарли Гомес сплелись в бурном объятии, стоя за деревом и не выпуская из рук ракеток. В эту самую минуту Маркес приближался ко мне с двумя бокалами в руках. Чтобы он ничего не заметил, я с непонятной для него поспешностью переместился в противоположный конец комнаты.

Мартини, а затем обед повергли меня в непреодолимое сонное оцепенение. Только после двух чашек кофе ко мне вернулась способность мыслить, испытывать ненависть к Чарли Гомесу и при этом с предосудительным интересом разглядывать обтягивающую спортивную блузку Ивонны. Мы вяло беседовали о том, как трудно разбогатеть, занимаясь сочинением книг, о жаре, которая спадет к ночи, о преданности собак, о немецкой овчарке, в глазах которой Чарли Гомес обнаружил совершенно человеческое выражение. Ивонна не слишком настойчиво предложила прогуляться по пляжу, но желающих не нашлось. Маркес, уловив сон и усталость в моем взоре, предложил мне подняться наверх и вздремнуть. Для приличия я немного поупирался, а затем согласился, предвкушая — почти сгорая от нетерпения, — какое испытаю облегчение, когда останусь один и растянусь на кровати в полумраке комнаты. „Я пойду с тобой на пляж“, — сказал Чарли Гомес Ивонне. „У меня есть идея получше, — уже на выходе, до времени объятый сном, я с удивлением услышал голос Маркеса. — Сыграем-ка мы с вами партию в теннис, Чарли“.

Сквозь сон я слышал их голоса, удары мяча, быструю россыпь шагов в парусиновых тапочках по цементной площадке, то удалявшуюся, то приближавшуюся, как и лай пса Саула — не знаю, раздавался ли он наяву или мне приснилось.

Я проснулся, когда почти стемнело. Во рту чувствовалась сухость и горечь, а в желудке тяжесть, словно я только что отобедал. Направляясь в библиотеку в поисках Маркеса, я обратил внимание на давящую тишину пустынного дома. Я сел за стол, на котором все еще лежал раскрытый словарь, и посмотрел на пустой корт, на дюны, на шелестящие кроны деревьев, на речной поток. Гуадалете, — прочитал я; это слово было подчеркнуто. Погрузившись было в чтение, я вдруг прямо перед собой увидел Ивонну. На ней все еще была спортивная блузка и шорты. Ивонна плакала. „Он уехал, — сказала она. — Не попрощался, ничего не объяснил, даже не посмотрел на меня. Закончил играть с Альваро, и… это был уже не он“. — „Они о чем-нибудь говорили?“ — „Нет, — Ивонна вытерла глаза и нос платком, перепачканным тушью. — Я смотрела, как они играют. Не знаю уж, почему Альваро на этом настоял, он ведь даже не умеет держать в руках ракетку. Он отбил мяч, и тот улетел на другой берег реки. А ведь мяч ужас какой дорогой. Чарли разозлился и…“ — „Поплыл за ним?“ — спросил я, хотя ответ был мне известен. Это было как озарение: в один миг я припомнил и уволенную служанку, и пса Саула. Все еще не веря, и при этом не испытывая удивления, я все понял; включая и степень мудрости Маркеса, и его план мести. „Он бросился в воду и в мгновение ока переплыл реку, — сказала Ивонна. — А когда вернулся, прошел мимо меня, не глядя. Переоделся и уехал. Вы мужчина, к тому же писатель. Можете мне объяснить, что я такого сделала? Почему Чарли вот так взял да и бросил меня? Ведь муж не догадывался…“ — „Не догадывался?“ — повторил я и показал ей открытый словарь и подчеркнутое слово. — Он все знал. Даже я знал, хотя и дня еще здесь не пробыл. Думаете, он пригрозил Чарли? В этом не было необходимости. Ваш муж обнаружил способ, как сделать так, чтобы Чарли навеки забыл вас. Достаточно было заставить его переплыть реку».