Владимир Орлов - Бубновый валет

– И что же, Миханчишина, скажем, Олигарх отправлял на Лазурные пляжи не из-за одних лишь состраданий?

– Я ничего такого не говорил, – рассмеялся Сергей Александрович. – И в мыслях не держал…

– А может, в ваших мыслях сложные повороты и вы даете мне понять, что и на мои мебеля у вас есть адресочки?

– В нашем прошлом у меня был к вам интерес, – серьезно сказал Сергей Александрович, – и я желал вас уловить, как вы толкуете. К вашему настоящему интереса я не имею. Нет к тому ни поводов, ни оснований… Единственно… Может, ради этого я и подсел к вам… Мне известно, что вы случая того… ну, Курьеза… вроде как стыдитесь… Будто бы при упоминании о нем конфузитесь… Мол, дурь юношеская… Или в одной компании вы якобы утверждали, что Курьез этот для вас ничем не примечательнее какого-нибудь забитого некогда гола… Мол, нападают на вас четверо защитников, по ногам колотят, в коробочку берут, а вы все же ухитряетесь в падении через себя забить гол… Особенный, конечно, но лишь гол… А вы его вровень с тем случаем ставите…

– Откуда это вам известно? – хмуро спросил я.

– Какая разница! – махнул рукой Сергей Александрович.

– И что?

– А то, что, стало быть, мы не на равных. И не квиты. Для меня тот Курьез – главное в жизни, слом, а значит – и вся жизнь. Для вас же – это так, тьфу, в падении через себя…

– Мне тогда повезло.

– Да. А мне не повезло. Но и если бы вам не повезло, а повезло мне, я и тогда, наверное, узнав, что вы решились на эдакий звонок и разговор, сломался бы и пусть не через три года, а через двадцать лет все равно попал бы в билетеры… Тем более что вы меня еще и пророчицей Матроной озаботили…

– Что вы от меня-то хотите?

– Василий Николаевич, в компаниях вы стыдитесь и конфузитесь, но сейчас мне признайте, что и для вас тот случай был вовсе не пустяшным, а жизнь… жизнеобразующим…

В глазах ловца человеков была мольба.

– Отчего же и не признать, – сказал я, – коли я потом в стольких странствиях побывал, и вовсе не географических…

– Ну вот! Ну вот! – вскричал Сергей Александрович, стакан водки выпил двумя глотками. – Теперь мы квиты и на равных. Пусть вы думаете иначе. И мне не так тошно станет жить, и, подыхая, можно будет посчитать, что не в одно лишь дерьмо вляпывался!

Сейчас же глаза его зажглись, отражая новые и уже приятные для Сергея Александровича соображения.

– Сколько же вы лет не знали, что коршуна над вами нет. Маялись, страдали небось, гневались: “Задушил бы его!” А я уже билетами торговал, полковника не получив. Вы и теперь, похоже, придушили бы меня!

– Руки долго мыть пришлось бы, – сказал я. – И не впадайте в наслаждение своих фантазий. Вовсе не о вас я тогда думал, а о никому не нужном Крижаниче.

– Вы потому думали о Крижаниче, – выкрикнул Сергей Александрович, – что его в Тобольск отправил схожий со мной человек. Стало быть, обо мне!

Я попрощался с кассиршей и буфетчицей и побрел в Брюсов переулок. А ведь и впрямь в сумасшествии бытия Курьез превратился для меня и знакомых в анекдотец и отодвинулся в глубины моих молодых лет. Да и был ли он? Был, подтверждал Сергей Александрович, был. Хорошо хоть, мелькнуло соображение, я не проболтался этому практику адресков с мебелями о житиях Ахметьева. Но тому смог сообщить об Ахметьеве и способный воспитанник Миханчишин. Если, конечно, не учуял в Ахметьеве и свою добычу.

Впрочем, по дороге домой меня волновало иное. Виктория Ивановна в распахнутом халате перед зеркалом в ванной комнате смывала макияж.

– Подруга, – сказал я сердито, – что же ты не сообщила, как сняла с должности Сергея Александровича Кочерова?

– Какого еще?.. – удивилась Виктория.

Я напомнил.

– Я его и не снимала, – чуть ли не возмутилась Виктория.

На каком-то застолье она стояла рядом с генералом, деревенским другом отца, тот поинтересовался, отчего она такая печальная, она рассказала о своем сибирском друге и его гонителе. “Этого не может быть! – сказал генерал. – Я разберусь”. И более она ничего не знает. Если бы что случилось, генерал позвонил бы, кстати, он и ни с какой Лубянки. Ракетчик. И откуда знает о том разговоре этот твой билетер? Сам небось провис на какой-нибудь паутинке и сорвался, а теперь выдумывает чушь с выгодой для себя. А я тогда была отогнана тобой. Не нужна, не получится… И выслушала грозный наказ: “Не суйся! Сергея Александровича оставь мне!” Я и оставила…

– Ладно, мой милый финтюфлей, – заключила Виктория. – Не ворчи, а иди и порадуйся.

Она вышла из ванной, чмокнула меня в щеку мокрыми губами и провела к предмету, должному обеспечить радость. Это была толстенная книга, ярко и дорого изданная, со словами на обложке: “Владислав Башкатов. Тайна солонки №57. Детективный роман”.

– Вот, значит, какой сюрприз всем нам обещал Башкатов, – сказала Виктория.

А я понял, отчего вдруг так осерчал на меня Башкатов, когда я стал совать ему солонку, возвращенную Ахметьевым. Я мог навредить не ему, а его роману, своими подсказками я мог испортить уже придуманные им ходы.

И при изобилии лоточной макулатуры роман Башкатова имел удивительный успех. Башкатов уловил интересы многих – и книготорговцев, и любителей чтива семечек, шлепающих в метрополитене сканворды, и почитательниц женских мелодрам, и даже скептической интеллигенции. Сюжет в нем вышел лихой, из переплетений шести линий, а персонажи получились в нем вовсе не условные, а живые, со своими натурами и судьбами, они вызывали сострадание. И не было в книге вранья, содранных у американцев (или еще у кого?) коллизий, пересаженных в нашу реальность, потому то права у Башкатова купили сразу несколько детективно развитых стран. При всем при этом язык романа был грамотный, даже изящно-иронический, в нем не встречались фразы, свойственные текстам наших замечательных кристиутробных дам: “Она встала на свои красивые ноги”. “Это не литература, – объявлял Башкатов в интервью. – Это – честный детектив. Но это близко к литературе”. Действовал в романе и профессиональный сыщик (случилось там восемь убийств), следователь прокуратуры. Но пытался расследовать тайну солонки №57 и работник Бюро Проверки молодежной газеты Николай Васильевич Кулемин.

А потому ничего странного не было в том, что через два года я получил приглашение на презентацию одиннадцатисерийного фильма “Тайна солонки №57”. И даже в том, что на приглашении меня обозвали Василием Николаевичем Кулеминым, ничего неожиданного я не углядел. Во время съемок сериала случалось со мной опять же несколько курьезов (притягиваю), два из них по крайней мере следовало признать (мне) удивительными. Во-первых, я был утвержден консультантом фильма. Во-вторых, меня сняли в эпизоде и даже с репликами. Связи Башкатов имел обширнейшие и спонсоров притянул, с помощью друзей-космонавтов в частности, множество, меж ними состоялось даже расталкивание локтями друг друга. Деньги были, и их следовало тратить. Однажды, очищая в моем присутствии ноздрю от лишнего, Башкатов соображал вслух: “Консультантов мы могли бы нанять хоть троих. Но кого? А, Куделин? Ба, да ты сам… Ты же у нас доктор и дважды профессор! И Штирлиц еще! Штирлица отбросим. А доктор исторических наук и профессор для титров – самое что надо! Тем более что ты знаешь всю мою историю солонок в подробностях…” “Его”, то есть романную, историю в подробностях я никак не мог знать. Я знал лишь “свою”, “газетную” историю солонки №57, в сюжете – отвлекающе-ложную. А были и другие ложные линии, с выходом даже на Англию (бочонок гетмана Полуботка), историческая (строгановские судки с флаконами, моя подсказка), шпионская (к нашему космосу подбирались, и были намеки на деятельность во время войны Зинаиды Евстафиевны), с похождениями авантюристов, искавших снежного человека и клад Наполеона в Семлянском озере (солонка-то с профилем кого?). “Чтоб добро не пропадало”, – разъяснил мне Башкатов, и я посоветовал ему наколоть эти слова на груди. Так или иначе, но я был оформлен научным консультантом сериала и иногда с важным видом появлялся в павильонах “Мосфильма” (больше снимали в Минске, но я туда не ездил).

Ставил сериал Михаил Болдырев, ученик Петра Наумовича Фоменко (самого Петра Наумовича Башкатов уговорил сняться в роли печального чудака Кочей-Броделевича, фамилия в романе была изменена, но чуть-чуть, на манер: Куделин – Кулемин). Явившись как-то на совет к Болдыреву, я застал режиссера и ассистентку Лидочку в расстройстве, кто-то их подвел, срывался съемочный день. Болдырев взглянул на меня и воодушевился: “Да вот же! Из него как раз и выйдет такой! Желающий видеть себя плейбоем, пусть и в возрасте. Девочек желающий щекотать. Молодящийся. Мускулистый и поджарый. Торчит на тренажерах и в бассейнах. Готовьте его. А то там Саша Лазарев и примадонна мерзнут в павильоне и на нас рычат”. Лидочка, профессионально оценивая меня, открыла рот и выговорила: “А вы не тот Куделин, что когда-то в массовках?.. Я как раз вчера карточку нашла…” Болдырев взял карточку (тоже адресок мебелей), прочитал вслух: “Положит. персонаж” – и расхохотался: “А он еще и артист! Стало быть, текст реплики сможет запомнить!” Мне бы возмутиться, но я промолчал. Позже я отыгрался и за плейбоя, мускулисто-поджарого, и за текст, Болдырев просил пощады, но это было позже. А тогда из гримерной я спустился в павильон, выгородка изображала некий домашний салон, известный коллекционер (Александр Лазарев) нервно прохаживался вблизи ампирной кушетки, на которой в позе мадам Рекамье возлежала удачливая московская коллекционерша, ожидавшая, впрочем, неприятного для нее разговора. Мой персонаж был приведен свидетелем и два раза произносил недолгие фразы. Коллекционершей на кушетке была синеокая Кинодива, с коей некогда в кафе “Прага” меня познакомила Валерия Борисовна. Она (моложе, чем тогда в “Праге”) сразу узнала меня. “Ах, неужто это вы! Так вы мне и не позвонили, а ведь обещали! Нехорошо, нехорошо, сударь. Сказывают, вы теперь зять Валерии Борисовны!” – “Милая, дорогая, незаменимая! – наклонился к Кинодиве Болдырев. – У нас нет времени! Этот стервец и так опоздал. И текст не выучил!” Дива с удивлением взглянула на меня: “Что же, вы так еще и статист?” – “Да, – вздохнул я. – Но уже с репликами…” – “А Ларочка говорила, что у нее зять академик…” – “Да какой я академик!” – искренне произнес я. Дива явно расстроилась, все заглядывала на меня, сцену – (с дублями) отыграла вяло.