Александр Казарновский - Четыре крыла Земли

Вообще, то, что в Хевроне поселились молодые пары – сначала Фельдманы, а потом Изаки – для всех хевронских евреев означало, что из постояльцев они превратились в жителей, а в тот момент, когда комнатенку с обшарпанными стенами огласил крик новорожденного А. Фельдмана, Хеврон вновь стал еврейским городом.

Затем развернулись следующие события. В один прекрасный день в Хевроне появилась пара более чем странного вида. Он был в стетсоне, хлопчатобумажной блузе, кожаной куртке и бархатных штанах, также отделанных кожей. Она – в чепце и прочих атрибутах костюма обитательницы Дикого Запада. Оба говорили с тяжелым англо-американским акцентом.

– Кто вы такие? – спросил изумленный рав Левенштейн.

– Это моя жена, – галантно пропустил даму вперед стетсононосец, – а я – Эли Грин.

Затем, как нечто совсем обыденное, он поведал:

– Я тут не очень далеко живу – под Кирьят-Гатом. У меня там своя пещера.

И чтобы окончательно добить застывших в ступоре ешивников и «ешивников», поведал, как само собой разумеющееся:

– Я – ковбой.

Впоследствии выяснилось, что это истинная правда. Есть евреи-кладовщики. Есть – доктора наук. Есть учителя. О скрипачах, компьютерщиках и гинекологах я уже не говорю. Почему бы американскому еврею Эли Грину не заделаться ковбоем. Но это еще не все. Для того чтобы эрудированный читатель не ограничивался ассоциациями с Майн Ридом, а вспомнил заодно и Фенимора Купера, отметим, что армейская специальность Эли Грина была – следопыт. Понятно, что после всего сказанного дополнительная информация о том, что он воевал в Корее, произведет на читателя не большее впечатление, чем сообщение о том, что по утрам Эли Грин чистил зубы.

Что же касается пещеры, то и здесь американец не прилгнул. Именно она стала для него тем, что сейчас называют «Первый дом на Родине». Он жил там с семьей, пас овец и объезжал коней на киббуцных фермах. А мечтал о собственном ранчо – с коровами, быками, пастбищем...

– Чего ты хочешь? – преодолевая оторопь, спросил рав Левенштейн у странного визитера.

Теперь настала очередь ковбоя изумляться:

– Как – «чего»? В Хевроне жить.

И видя, что этим сабрам все надо растолковывать, пояснил:

– Я же еврей.

Придя в себя после первого шока, рав Левенштейн произнес фразу, смысл которой так и остался загадкой, хотя она попала очень удачно в тон речей визитера и вообще вписалась в ситуацию:

– Если ты мужчина, приезжай!

Через пару дней подъехала запряженная лошадьми повозка, угнанная откуда-то со страниц «Прерии» или «Всадника без головы». В ней сидела миссис и несколько маленьких мистеров и мисс Грин, а рядом на Боливаре, который был бы в состоянии нести не то что двоих, но и троих, гарцевал обвешанный кольтами отец семейства. Следом тянулся хвост из мекающих коз, бекающих овец и лающих собак. Самое ешивское зрелище.

Эли получил комнату в здании военной администрации, забросил туда вещи, пристроил куда-то скотинку и начал разгуливать по военному объекту, куда привели его патриотизм и желание поучаствовать в исторических свершениях. Выяснилось, что он нерелигиозный. Это никого не смутило. Здесь таких хватало. Правда, не всегда было легко объяснить губернатору, что в ешиве делают товарищи, чья голова в жизни не встречалась с кипой. Поэтому для них придумывались всяческие должности. Например, Рон Гилад был оформлен шофером несуществующего ешивского автомобиля. Другое дело, что до сих пор все они были холостыми, а тут целая нерелигиозная семья, но это и нравилось новоявленным поселенцам – пусть все слои общества будут представлены в Хевроне.

Итак, представитель другого берега загрузил в комнату мебель. Выглядела она прямо-таки празднично. Должно быть, после сырых сводов пещеры стены этой комнаты, покрытые белой краской, как в полузвездочной гостинице где-нибудь в южных штатах, казались ей интерьером как минимум «Хилтона». Затем Эли начал по-хозяйски обходить помещение ешивы в частности и военной администрации вообще. После чего, как истинно светский человек, даже, можно сказать, как воинствующий атеист, сурово взглянул на ешивников и обличающе спросил:

– Все Тора да Тора, а работать кто будет?

Ешивники, пряча улыбки, объяснили ему, что они бы рады и работать, и бизнесом заниматься, да начальство не дает – власти допустили создание ешивы, то есть заседалки, а никак не ишува, то есть поселения, а потому заниматься торговлей, ремеслом и любым иным общественно-полезным трудом им строжайше запрещается.

Назавтра он куда-то исчез на весь день, а когда вернулся, на вопрос, где пропадал, ограничился улыбчатым «гулял». История повторилась и на следующий день, и вообще так продолжалось примерно с неделю, а потом он предстал пред разноцветные еврейские очи ешивников и, устремив на них взор своих не менее еврейских скорбных глаз, объявил, что хочет им продемонстрировать нечто неординарное.

Бывший ковбой развел руками:

– Это нельзя описать, это надо увидеть.

Первое, что их всех поразило, когда они вышли за территорию военного управления, это то, что решительно все встречные арабы приветствовали Эли, как доброго знакомого. Когда он успел с ними закорешить?

Второе – то, что «салям алейкум» в их устах звучал не формально, не фамильярно, а вежливо и очень уважительно. Им, ешивникам, туземцы такого почета не оказывали. И вряд ли дело было только в возрасте. Они прошли через рынок, нырнули в «касбу», старые кварталы Хеврона, часть которых когда-то была еврейскими. Эли остановился у одного из явно давно уже не жилых домов и толкнул дверь, висящую на одной петле. В залитом светом помещении воздух был наполнен древесной пылью. В этом тумане сновали люди. Каждый был занят своим делом. Кто электропилой распиливал доску, кто, работая на станке, превращал четырехугольную чурку во что-то кругло-обтекаемое, как колонна, кто высверливал отверстие в деревянном полуфабрикате. Ветер по полу гонял стружку.

Перекрывая голосом шум электропилы, Эли проорал:

– Видите, пока здесь только арабы работают, но я хочу, чтобы наши тоже работали. Завтра приступите. Ничего страшного – будете немного учиться в ешиве, немного работать у меня.

Вдруг высокий рыжеволосый араб прервал работу, уставившись на вошедших евреев. «И чем это мы его так очаровали?» – подумал Давид, отправившийся в «касбу» вслед за сыном и его друзьями, как вдруг понял, что происходит нечто непонятное. Арабы один за другим прекращали работу и смотрели в сторону входа. Станки замолкли, и воцарилась полная тишина. Давиду, да и Натану с Хаимом, польстила было мысль, что это они, древние хозяева Хеврона, производят такое магнетическое впечатление на нынешних его обитателей, но тут они вдруг поняли, что взгляды устремлены хотя и в их сторону, но не на них. Оглянувшись, они увидели, что за их спинами, у самой двери, стоит губернатор белого, как волосы альбиноса, цвета и смотрит на открывшуюся перед ним картину так, как жители Помпеи, должно быть, смотрели на мчащийся на них поток лавы. А арабы на него самого смотрели, как на мчащийся навстречу поток лавы, потому что, хотя и не понимали, в чем дело, но ясно видели – властитель недоволен.

– Вы что?! – спросил губернатор полушепотом.

– Вы что?! – прохрипел он, вонзив ненавидящий взгляд в Хаима, Натана и иже с ним.

– Вы что?! – проорал он таким гробовым голосом, что бедные арабы присели.

– Вы что?! – он взял высочайшую ноту и сорвался на визг.

Именно звуковым оформлением экзекуции над всем известным некошерным животным показались бы постороннему слушателю его отрывистые трели, которые в тишине заметались по помещению, вырываясь на волю сквозь распахнутые окна.

– Совсем обнаглели!.. Кто вам позволил!.. На голову сели!.. Мастерскую!.. Посреди Хеврона!.. Да где это видано!.. Провокация!.. Немедленно!.. К министру!.. Всех до одного выселит!.. Очистит Хеврон!.. И правильно сделает!..

Увы, последняя угроза звучала вполне серьезно, и главное, ответить было нечего. При создании ешивы был заключен договор – никакого бизнеса в Хевроне. Так и быть, ресторанчик – исключение, для туристов. Но мастерская – это действительно наглость. И какого черта этот Грин?..

Давид почувствовал, что все смотрят на него, как на самого старшего.

«Скажи же всю правду, объясни, что все это без вашего ведома – услышал он собственный голос откуда-то изнутри. – Ну, выгонят этого чокнутого из Хеврона. Зато ешива будет спасена. А там глядишь и... А так – все, чем мы жили последние два года – подумай – два года из жизни! – пойдет прахом!»

Все смотрели на Давида, а он молчал. И тогда в темноте послышался голос Хаима:

– Вы же сами сказали – «Никаких работ на территории Военного Управления». Вот нам и пришлось – в городе.

Некоторое время, потрясенный таким нахальством, губернатор, как рыба, выброшенная на берег, ловил ртом воздух и, наконец, объявил:

– Так вот! Как уполномоченное правительством лицо, именем государства Израиль я закрываю вашу столярную мастерскую...