Илья Кочергин - Я внук твой …

– Нет.

– Бананы, груши, яблоки, ананасы?

– Пожалуйста, покупай что-то. Выбирай ты. – Она немного уже раздражена.

И вот мы с ней идем вместе по темнеющим улицам, в моем рюкзаке еда.

И две маленькие бутылочки вина со свертывающимися головами. Ведь у нас нет штопора, а в кафе она откажется идти.

Потом она заполняет бланк на ресепшене в отеле. Потом расплачивается по кредитной карточке. Сто евро за наш номер. Девушки такие приветливые и милые, улыбаются, и Муки шутит с ними, она не знает точно, как следует заполнять бланк анкеты. Куртуазная улыбка, ямки на щеках под высокими скулами.

– Мерси.

– Бон суаре, – говорят девушки нам.

В лифте она подпрыгивает оттого, что все это закончилось, целует меня в губы и в глаза. Лифт чуть покачивает от ее радости. Мы поднимаемся на пятый этаж, Муки выскакивает и распахивает первую попавшуюся дверь. Там только брандспойты и свернутый в кольца шланг.

Она смеется.

Потом мы находим нужный коридор и вставляем ключ в нашу дверь.

Прежде всего она оглядывает кровать, потом быстро исследует ванную.

Потом нетерпеливо ждет, пока я снимаю рюкзак, бросаю на стул пальто.

Она уже села на кровать и откидывается на спину, смотрит в потолок.

А я смотрю, как ее ноздри раздуваются при каждом вдохе.

– Ты видел фото моего друга?

– Я не хочу.

– Я хочу. – Муки тихонько бьет меня по щеке. – Посмотри на него.

– Чтобы он мне потом приснился?

– Я так хочу.

И я смотрю на чужое лицо, обнимая ее колени.

Ночью она сказала, что готова ехать со мной в Россию, в Сибирь, куда угодно. Жить со мной. Она говорила спокойно, без всяких надрывов. Я растерялся и стал думать. Если бы я был моим дедом, то меня бы одновременно любили две женщины – жена и Муки. Одна из них вставала бы в пять утра, убирала за старой матерью, бежала бы на работу, а вечером на автобус и под те березки. Ее бы обзывали проституткой, а она все равно бы бегала – я был бы ей нужен больше, чем она мне. Я бы мог быть повинен в смерти и изуродованных судьбах многих тысяч людей, но эти женщины бережно хранили бы память обо мне и мое доброе имя. Главное – иметь на это право и достаточно сил. И уверенность, что ты поступаешь так, как нужно.

Она что, специально мне этого парня показывала на фотке? Хорошая, добрая физиономия. Она бы мне еще фото моего сына показала! Я вдруг почувствовал себя старым. Я, наверное, всю жизнь был старым, с самого рождения.

Нет, это было не с самого детства, это наступило позже, в какой-то момент. Когда я женился первый раз? Или когда вскоре родилась дочка?

Лет пятнадцать назад, получается. Нет, раньше. В какой-то момент у меня просто не стало дома, куда я хочу вернуться. Вернее, тот дом пропал, а я как раз и хочу туда. Галиматья какая-то. А может, просто по совку ностальгия? Уютному и домашнему такому.

Я уже что-то слишком долго думал. Нужно было что-то отвечать, и я сказал: “Понимаешь…”, – а потом опять задумался и стал подбирать слова. Но Муки уже поняла.

А потом я сидел на кровати и смотрел, как она спит. Поставил подушку к стене, как будто я собираюсь тихо почитать перед сном, и сидел в мерцающей темноте. Я мало что чувствовал, почти ни о чем не думал, а просто сторожил то время, которое мне выпало в жизни.

Сторожил так, как это делают собаки. Они же живут меньше нас, поэтому они лучше умеют сторожить время. Муки вздрагивала во сне, перевертывалась на другой бок, засовывая одеяло между ног для большего уюта, потом открывала глаза и видела, что я сторожу наше время. Улыбалась и засыпала дальше.

Волосы лежали на подушке, как веер, как головной убор индейца из орлиных перьев, и я подсчитывал, сколько мужчин могли видеть ее волосы, так разметанные по подушке. Получалось довольно много. Но это не так уж и важно. Самым важным было то, насколько быстро течет время, даже если его внимательно сторожишь. Я физически ощущал, как оно проходит. Мне казалось, что оно начинается где-то под нами, в самом центре Земли, оно шло оттуда и уплывало вверх, в окошко отеля, в небо, в большую, тупую бесконечность, где его больше никогда не удастся собрать, где его не отыщешь, где оно растворяется навсегда, разметанное центробежной силой.

Это огромное движение можно ощутить, только когда ты сидишь и смотришь, как Муки спит около тебя в нашу с ней единственную ночь.

Или еще иногда это можно увидеть ночью в тайге, когда над белыми склонами гор светит луна, когда мороз убирает из нашего маленького мира все движения и звуки, и становится видно, как Земля, вращаясь, как винтовочная пуля, со страшной скоростью летит через черное небо, и из-за этого происходит время.

Какие огромные расстояния преодолевает несущая нас Земля каждую секунду! Вот мы вместе с Муки побывали здесь, а через мгновение мы уже совсем в другом месте. И нельзя даже выглянуть в окошко и попытаться увидеть название станции, которую мы миновали без остановки.

А потом вдруг я вижу, что Муки смотрит на меня, потому что ее глаза блестят даже в полной темноте, они, наверное, могут отражать невидимый мне свет, светящий только для этой странной девушки, которая учит меня видеть ход времени, учит слышать его перестук.

Наши сутки можно отслеживать по ее обеденным перерывам, когда мы вместе идем в кафе, сжимая друг другу пальцы быстрыми, как будто незаметными движениями. Наши недели (одна полная и одна – нет) начались с того момента, когда она взяла подержать мою сигарету, с воскресенья. Интересно, какой новый цикл мы зачали сегодня? Что я начну отсчитывать после этой ночи, когда мы вместе встретили вечер, лежали в темноте, когда увидим, как встанет солнце?

– Милый, ты не мог бы открыть окно, пожалуйста? – у нее такой резкий, ясный, почти резонирующий голос. Голос, который появился у нее только сегодня, когда она поглаживала себе тело, когда она смотрела на меня, лежащего под ней, как будто сквозь текущую воду.

Когда она сняла свои контактные линзы.

И я встаю, распахиваю окошко, перекидываю штору, чтобы оно не закрылось. А потом опять сажусь сторожить.

Маленькая комната отеля становится больше, потом меньше, мерцающая темнота искажает размеры. То вдруг я вижу ее сапоги и кофту, брошенные на полу, то они растворяются в темноте. Как будто за окном пролетают станционные фонари и выхватывают ненадолго то, что меня окружает.

А потом, через какое-то время, я понимаю, что уже наступило утро.

Просто мы приехали туда, где начинается утро. Что скоро уже конечная станция, проводница пройдет по вагону, будя заспавшихся людей, пассажиры начнут сворачивать матрасы, сдавать простыни, доставать баулы с верхних полок и прощаться.

А Муки еще спит, и мне жалко будить ее. Потому что она тоже почувствует, что наступило утро, что эта комната в отеле “Ибис” превратилась просто в комнату в отеле, где мы запачкали постельное белье. Она, улыбаясь, скажет до свидания девушкам на ресепшене, легко пройдет, ловя взгляды, по улице до своей работы, приготовит себя к тому, чтобы сидеть весь день в информационном центре и отвечать на звонки.

И самое страшное, что она будет рада этому новому утру, которое принесет ей еще один день в жизни, еще несколько комплиментов и признаний в любви, может быть. В этот день она опять наденет контактные линзы, юбку, сапоги, трусики, она будет носить их, чувствовать на себе, играть, переживать, скучать по мне или отвлекаться на разговоры с другими людьми, обдумывать планы. И с наступлением вечера ее одежда, и сапоги, и линзы начнут опять утомлять ее, утомлять глаза, тело, ноги, она снимет их и опять будет путешествовать вместе с кем-то по неизмеримым пространствам сквозь темное небо.

И я теперь уже не сторожу время, я хватаюсь за него, ускользающее.

Верчу головой в сереющей комнате, пытаюсь на ощупь потихоньку найти часы. Пытаюсь удержать этот поезд, кладу руки на кровать и опираюсь на них, напрягаюсь, как будто моя маленькая масса, мое худое тело может остановить безостановочное движение. Мне кажется, что я пьян и меня укачало в вагоне. И что проводница будет ругаться на меня и трясти, пробуждая перед самым вокзалом. Нажрутся и спят! Им-то по-барабану, а мне вагон убирать. Вставай, а то в депо уедешь, слышишь?

И тут Муки просыпается. Она вспугивает меня, как внезапно вышедший на крыльцо хозяин, и я опять радостно облизываюсь, переминаюсь передними лапами, виляю телом.

Она кладет голову мне на живот, довольно урчит и ненадолго затихает.

Ей приятно быть маленькой девочкой, котенком и делать вид, что она не хочет вставать. Я не верю в это. Я знаю, что она хочет этот день, что она хочет прожить его, что это конечная станция только для меня, а для нее – это опять новый город. Она будет готовиться к нему, расправлять перышки, глядеться в маленькое зеркальце, как делают все девушки, когда поезд тянется мимо “Москвы-сортировочной”, когда в окошках уже видны башенки вокзала.

И Муки опять с удовольствием войдет в этот старый и скучный