Мюриэл Спарк - На публику

— Уидин говорит, что он неделю на глаза не показывается. Ни в Отделе благосостояния, ни у кадровиков и ноги его не бывает.

Она пошла в кухню и загремела там посудой. Мистер Друс встал и принялся накрывать к обеду, доставая из серванта салфетки, ножи и вилки и аккуратно раскладывая их на столе. Потом он вышел в переднюю и достал из кармана пальто склянку с желудочными таблетками, которую поставил на стол рядом с перечницей и солонкой.

Мерл принесла хлеб. Мистер Друс достал из ящика серванта хлебный нож и посмотрел на нее. Затем положил нож на доску возле хлеба.

— Капуста еще не протушилась, — сказала она, села в кресло и взяла свое вязанье. Он присел к ней на подлокотник. Продолжая вязать, она как бы невзначай резко толкнула его локтем. Он пощекотал ей шею у затылка, и она это терпеливо снесла. Но вдруг он с вывертом ущипнул ее за шею. Она взвизгнула.

— Ш-ш, — сказал он.

— Мне больно, — сказала она.

— Нет, это совсем не больно. — И он снова ущипнул ее за шею.

Она взвизгнула и вскочила с кресла.

— Капуста протушилась, — сказала она.

Когда она принесла еду, он выключил телевизор.

— Вредит пищеварению, — сказал он.

За едой они не разговаривали.

Потом он стоял возле нее в красно-белой кухоньке и смотрел, как она моет посуду. Она сложила тарелки в красную сушилку, а он вытер вилки и ножи. Он отнес их в комнату и разложил по разным отделениям ящика. Когда была уложена последняя вилка, появилась Мерл с подносом, на котором стояли кофейные чашки.

Мерл включила телевизор и попала в середину пьесы. Они следили за пьесой и пили кофе. Потом они пошли в спальню и разделись в равномерном ритме. Мерл сняла кофточку, а мистер Друс снял пиджак. Мерл пошла к гардеробу и вынула оттуда зеленый стеганый шелковый халатик. Мистер Друс тоже пошел к гардеробу и разыскал там свой синий халат с белыми крапинками. Мерл сняла блузку, а мистер Друс жилет. Мерл набросила на плечи халатик и под его прикрытием стыдливыми движениями сняла все остальное. Мистер Друс отстегнул подтяжки и вылез из брюк. Брюки он бережно свернул и, мягко ступая, подошел к окну, где и положил их на кресло. Точно так же он прогулялся с жилетом и пиджаком, повесив их на спинку кресла.

Они пробыли в постели около часа, в течение которого Мерл дважды взвизгнула, потому что мистер Друс один раз ущипнул и один раз укусил ее. «На мне скоро живого места не останется», — сказала она.

Мистер Друс поднялся первым и надел халат. Он прошел в ванную, и почти тотчас же мокрая рука сердито просунулась обратно в спальню. Мерл сказала: «Ах, разве там нет полотенца?» — и подала ему полотенце из гардероба.

Когда он вернулся, она была одета.

Она пошла в кухню и поставила чайник, а он надел брюки и пошел домой к жене.

Западный ветерок шевелил листву в парке, был субботний июньский вечер. Хамфри нес два клетчатых пледа из машины, а Дикси шла рядом, поглядывая направо и налево и время от времени оборачиваясь, чтобы посмотреть, не видать ли на дорожке полисмена.

Дикси сказала: «Мне холодно».

Он сказал: «Ночь теплая».

Она сказала: «Мне холодно».

Он сказал: «У нас же два пледа».

Она все-таки шла рядом с ним, и наконец они добрались до своего облюбованного местечка под деревом у ограды Старого Английского парка.

Хамфри расстелил плед, и она уселась. Она подняла край пледа и занялась бахромой, разделяя спутанные шерстяные нити.

Он укрыл ей ноги другим пледом и разлегся рядом, опершись на локоть.

— Прошлый раз мамаша чего-то почуяла, — сказала она. — Лесли ей сказал, что я осталась после танцев в Кэмберуэлле у Конни Уидин, но она чего-то почуяла. И когда я вернулась, она меня очень расспрашивала насчет танцев. Пришлось сочинять.

— Но на Лесли ты ведь не думаешь?

— Ну, знаешь, я ему плачу пять шиллингов в неделю. По-моему, за те недели, когда я ночую дома, хватило бы и трех. Но он здорово жадный, Лесли-то.

Хамфри притянул ее к себе и стал расстегивать ей пальто. Она снова застегнула все пуговицы.

— Мне холодно, — сказала она.

— Да ну, брось, Дикси, — сказал он.

— Конни Уидин повысили жалованье, — сказала она. — А я изволь ждать прибавки до августа. Спасибо мне сказала девушка, которая штемпелюет входящие и исходящие: ей попался балансовый счет на жалованье. Конни Уидин то же делает, что и я, и стаж у нее только на шесть месяцев больше. Зато отец заведует отделом кадров. Я еще поговорю насчет этого дела с мисс Кавердейл.

Хамфри снова притянул ее к себе и поцеловал в щеку.

— В чем дело? — сказал он. — С тобой что-то неладное творится.

— Вот возьму и прогуляю в понедельник, — сказала она. — Тогда только тебя и начнут ценить, если раз-другой прогуляешь.

— Говоря откровенно и между нами, — сказал Хамфри, — я считаю такие поступки аморальными.

— Прибавка пятнадцать шиллингов минус налог, значит, десять шиллингов шесть пенсов в карман Конни Уидин, — сказала она, — а я жди до августа. И все они, конечно, будут кивать друг на друга. Если мисс Кавердейл не пойдет навстречу, к кому мне обращаться? Только в отдел кадров, то есть на поклон к мистеру Уидину. А он, ясное дело, постоит за свою доченьку. А если я дойду до самого мистера Друса, он отошлет меня обратно к мисс Кавердейл, и дело с концом — известно же, какие у них отношения.

— Вот поженимся, и ни до кого из них тебе никакого дела не будет. Можем прямо на будущей неделе пожениться, если хочешь.

— Нет уж, спасибо. А про дом ты забыл? Надо, чтобы денег хватило на дом.

— И так хватит денег на дом, — сказал он.

— А про электросушилку ты забыл?

— А пошла она к черту, твоя электросушилка.

— Мне полагается прибавка пятнадцать шиллингов минус налог, — сказала она, — а я эти деньги буду класть на книжку. Почему это ей полагается, а мне не полагается! Закон для всех один.

Он укрыл ее пледом до подбородка и стал расстегивать ей пальто.

Она села.

— Нет, ты нынче просто не в себе, — сказал он. — Пошли бы лучше на танцы. И обошлось бы недорого.

— Тебя теперь только секс интересует, — сказала она. — Это все потому, что ты связался с Дугалом Дугласом. Он помешан на сексе. Мне говорили. Он аморальный тип.

— Нет, он не аморальный, — сказал Хамфри.

— Нет, аморальный, он при людях рассуждает насчет секса в любое время дня и ночи. Насчет девушек и насчет секса.

— Да брось ты нервничать, что на тебя сегодня нашло? — сказал он.

— Не брошу, пока ты не порвешь с этим типом. Он тебе забивает голову невесть чем.

— Ты сама, слава богу, потрудилась, чтобы забить мне голову, — сказал он. — По твоей милости у меня голова всегда была этим забита. Особенно в шкафу.

— Хамфри, повтори, что ты сказал.

— Ляг и успокойся.

— Нет, теперь ни за что не лягу. Ты меня оскорбил.

— Я знаю, что с тобой стряслось, — сказал он. — Ты теряешь чувство пола. У любой девушки пропадет чувство пола, если она ударится в скопидомство и дальше своей копилки ничего видеть не будет. Вполне объяснимо, если подойти психологически.

— Ты, конечно, все как следует обсудил с Дугалом Дугласом, — сказала она. — Сам бы ты до этого в жизни недодумался.

Она встала и отряхнула пальто. Он свернул пледы.

— Не хочу, чтоб вы меня обсуждали, это унизительно, — сказала она.

— Кто это тебя обсуждает? — сказал он.

— Допустим, ты не обсуждаешь, так слушаешь, как он обсуждает.

— Ты вот что пойми, — сказал он. — Дугал Дуглас — человек образованный.

— У моей мамы, может, дядя учителем работает, а так себя все равно не ведет. Он не ходит в столовую реветь, как твой Дугал. — Дикси засмеялась. — Он педик.

— Да он просто представлялся. Ты не знаешь Дугала. Спорить могу, что он не взаправду плакал.

— Ну да, не взаправду. Его девушка бросила, а он тут же нюни распустил. Курам на смех.

— Какой же он тогда педик, если плачет из-за девушки?

— Был бы не педик, так и вообще бы не ревел.

Июньским вечером Тревор Ломас вошел неверной лунатической поступью в танцевальный зал Финдлейтера и огляделся по сторонам в поисках Бьюти. Паркет был искусно выложен и тщательно отполирован. Бледно-розовые стены светились изнутри. Бьюти стояла в женской половине зала и обменивалась замечаниями с несколькими очень одинаковыми и очень пестрыми девицами. Их поведение было тщательно отработано с учетом обстановки: говоря между собой, они не особенно улыбались и почти не слушали друг друга. Если приближался кавалер, любая девушка преспокойно могла оборвать фразу на полуслове и с улыбкой вся устремлялась к нему навстречу.

Большинство мужчин, по всей видимости, не вполне пробудились от глубокого сна; полузакрыв глаза, они одурманенно скользили по направлению к своим избранницам. Такой подход к делу явно нравился девушкам. Само приглашение к танцу обычно выражалось жестом: кавалер еле заметно мотал головой в сторону танцующих. В ответ на это девушка, подергавшись в знак покорности, плыла на зов в объятия партнера.