Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

— Я рад, что Генри с Оксфордом тебе понравились, — сказал он. — И рад, что мы сможем представить их нашим знакомым.

За один только месяц чернокожая пара девять раз побывала в Криппс-Хаусе. Их знакомили с бухгалтерами и учителями, упаковщиками и сортировщиками. Лишь Тина Фаррелл, билетерша из кинотеатра, не смогла до конца прочувствовать высокий смысл происходящего.

— А эти черномазенькие, оказывается, вполне приличные ребята, как их узнаешь поближе.

— Ты это о наших друзьях с Ямайки? — спросила Лу. — А почему, собственно, им не быть приличными? Они такие же, как все.

— Конечно, я то и хотела сказать, — согласилась Тина.

— Мы все равны, — заявила Лу. — Не забудь, среди черных встречаются даже епископы.

— Господи Иисусе, у меня и в мыслях не было, что мы ровня епископу, — вконец растерялась Тина.

— Ну так не называй их черномазенькими.

Иногда летом по воскресеньям, ближе к вечеру, Паркеры брали друзей с собой на автомобильные прогулки. Ездили они в один и тот же придорожный ресторанчик на берегу реки. В первый раз появившись там с Генри и Оксфордом, они почувствовали, что бросают вызов общественному мнению, однако никто не имел ничего против, и никаких неприятностей не воспоследовало. Скоро чернокожая пара вообще всем примелькалась. Оксфорд Сент-Джон завел роман с хорошенькой рыженькой счетоводшей, и Генри Пирс, оставшись в одиночестве, теперь что ни день бывал у Паркеров. Лу с Реймондом собирались провести две недели летнего отпуска в Лондоне. «Бедняжка Генри, — говорила Лу, — без нас ему будет скучно».

Однако, когда Генри ввели в общество, он оказался не таким тихоней, каким выглядел поначалу. Ему было двадцать четыре года, и он хотел знать все на свете. Яркий блеск глаз, зубов и кожи еще больше подчеркивал его рвение. В Лу он будил материнский инстинкт, а у Реймонда вызывал родственные чувства. Лу нравилось слушать, как он читает любимые стихи, переписанные в ученическую тетрадку:

Лу прерывала:

— Нужно произносить «шуткой», «шалостью», а не «суткой», «салостью».

— Шуткой, — послушно выговаривал он и продолжал: — «Смех, схватившись за бока…» Смех, понимаете, Лу? Смех. Для этого господь бог и создал человека. А люди, которые ходят с кислым видом, так они, Лу…

Лу обожала такие беседы. Реймонд благосклонно попыхивал трубкой. После ухода гостя Реймонд обычно вздыхал: такой смышленый парнишка — и надо же, сбился с пути! Генри воспитывался в школе при католической миссии, но потом отступился от веры. Он любил повторять:

— Суеверия наших дней еще вчера были наукой.

— Я не согласен, — возражал Реймонд, — что католическая вера — суеверие. Никак не согласен.

Присутствовал при этом сам Генри или нет, Лу неизменно замечала:

— Он еще вернется в лоно церкви.

Если разговор шел в его присутствии, он награждал Лу сердитым взглядом. И только в эти минуты жизнерадостность покидала Генри и он снова делался молчаливым.

Реймонд и Лу молились о том, чтобы Генри обрел утраченную веру. Лу три раза в неделю читала розарий перед Черной Мадонной.

— Когда мы уедем в отпуск, ему без нас будет скучно. Реймонд позвонил в лондонскую гостиницу, где у них был заказан номер.

— У вас найдется комната для молодого джентльмена, который будет сопровождать мистера и миссис Паркер? — И добавил: — Цветного джентльмена.

Услышав, что комната найдется, Реймонд обрадовался и вздохнул с облегчением: значит, цвет кожи никого не интересует.

Отпуск прошел гладко, если не считать малоприятного визита к вдовой сестре Лу, той самой, которой выделялся на воспитание восьмерых детей один фунт в неделю; Элизабет и Лу не виделись девять лет.

Они навестили ее незадолго до конца отпуска. Генри сидел на заднем сиденье рядом с большим чемоданом, набитым разным старьем для Элизабет. Реймонд вел машину, время от времени повторяя:

— Бедняжка Элизабет — восемь душ! — что действовало Лу на нервы, но она и вида не подавала.

Когда они остановились у станции метро «Виктория-Парк» спросить дорогу, Лу вдруг запаниковала. Элизабет жила в унылой дыре под названием Бетнел-Грин, и за те девять лет, что они не виделись, жалкая квартирка на первом этаже с облупившимися стенами и голым дощатым полом начала представляться Лу в более розовом свете. Посылая сестре еженедельные переводы, она мало-помалу приучилась думать о Бетнел-Грин как чуть ли не о монастырской келье. Воображение рисовало ей нечто скудно обставленное, но выскобленное и отмытое до безукоризненного блеска, нечто в озарении святой бедности. Полы сияли. Элизабет — седая, в морщинах, но опрятная. Благовоспитанные дети, послушно усевшись друг против друга за стол — почти такой же, как в монастырских трапезных, — приступают к супу. И, лишь добравшись до «Виктория-Парк», Лу вдруг осознала во всей его убедительности тот факт, что на самом деле все будет совсем иначе. «С тех пор как я последний раз у нее побывала, там многое могло измениться к худшему», — призналась она Реймонду, который никогда не бывал у Элизабет.

— Где «там»?

— В доме у бедняжки Элизабет.

Ежемесячные письма от Элизабет Лу пробегала, не вдаваясь в подробности, — однообразные коротенькие послания, довольно безграмотные, ибо Элизабет, по собственным ее словам, «академиев не кончала»:

«Джеймс на новом месте уж думаю конец теперь той беде у меня кровяное довление и был доктор очень милый. То же из помощи кажный день. Обед присылали и для моих маленьких они его прозвали Самаходная еда на четыре колеса. Я молюсь Всевышнему что Джеймс из беды выпутался он мне ничего не говорит в шестнадцать они все такие рта не раскроют но Бог он правду видит. Спасибо за перевод Бог тебя не забудит твоя вечно сестра Элизабет».

Лу попыталась собрать воедино все, что можно было узнать за девять лет из таких писем. Джеймс, старшенький, видимо, попал в какую-то неприятную историю.

— Надо было выяснить у Элизабет про этого мальчика, Джеймса, — сказала Лу. — В прошлом году она писала, что он попал в «беду», его вроде бы собирались куда-то отправить. Но тогда я не обратила на это внимания, не до того было.

— Не можешь же ты все взвалить на свои плечи, — ответил Реймонд. — Ты и так достаточно помогаешь Элизабет.

Они остановились у дома Элизабет. Лу поглядела на облупившуюся краску, на грязные окна и рваные, давно не стиранные занавески, и перед ней с поразительной живостью встало ее беспросветное детство в Ливерпуле. Спасти Лу тогда могло только чудо; на чудо она и уповала, и надежды сбылись: монашенки подыскали ей место. Она выучилась на медсестру. Ее окружали белоснежные койки, сияющие белизной стены, кафель; к ее услугам всегда имелись горячая вода и ароматические соли в неограниченном количестве. Выйдя замуж, она хотела обставить квартиру белой крашеной мебелью, чтобы легче было смывать микробы. Но Реймонд высказался за дуб: он не понимал всех прелестей гигиены и нового эмалевого лака. Воспитанный в благонравии, он на всю жизнь приобрел вкус к стандартным гарнитурам и гостиным, выдержанным в осенних тонах. И сейчас, разглядывая жилище Элизабет, Лу чувствовала, как ее отшвырнуло назад, в прошлое.

Когда они возвращались в гостиницу, Лу тараторила, радуясь, что все уже позади:

— Бедняжка Элизабет, не очень-то ей повезло. Мне понравился крошка Фрэнсис, а тебе, Рей?

Реймонд не любил, чтобы его называли Реем, однако протестовать не стал, памятуя, что Лу вся на нервах. Элизабет оказала им не слишком любезный прием. Она похвалила темно-синий ансамбль Лу — сумочку, перчатки, шляпку и туфельки, — но похвалы прозвучали обвинением. Квартира была вонючей и грязной.

— Сейчас я вам все покажу, — сказала Элизабет издевательски изысканным голосом, и пришлось им протискиваться темным узким коридорчиком вслед за тощей фигурой, чтобы попасть в большую комнату, где спали дети.

Старые железные койки стояли в ряд, на каждой ворох рваных одеял — и никаких простынь. Реймонд пришел в негодование; оставалось надеяться, что Лу не станет принимать все это близко к сердцу. Реймонд прекрасно знал, что различные общественные организации дают Элизабет достаточно средств на жизнь, что она просто-напросто распустеха, из тех, кто сам себе помочь не желает.

— Элизабет, а вы никогда не думали устроиться на работу? — спросил он и тут же пожалел о собственной глупости.

Элизабет не преминула воспользоваться случаем.

— Чего-чего? Ни в какие там ясли-садики я моих детей не отдам и ни в какой приют определять их не стану. По нынешним временам детишкам свой родной дом нужен, и у моих он есть. — И добавила: — Бог, он все видит, — таким тоном, что Реймонду стало ясно: до него бог еще доберется за то, что ему, Реймонду, повезло в жизни.