Энн Фортье - Царица амазонок

– Привет, Фрэнк, – сказала я, извлекая содержимое своей ячейки и удивляясь столь малому количеству писем после столь долгого, как мне казалось, отсутствия. – Есть какие-нибудь новости?

Фрэнк потряс обвисшими щеками с фальшивым сочувствием:

– Вроде не припомню. Разве что сегодня обещали солнце, а не дождь. Но посмотрим. Ох… Чуть не забыл. – Он потянулся к доске объявлений, чтобы снять с нее какой-то листок. – Джеймс Моузлейн звонил вчера вечером. Просил вас срочно перезвонить. Он оставил номер.

Мы оба посмотрели на цифры, нацарапанные простым карандашом.

– Швейцария? – переспросила я, удивленно глядя на код страны.

Фрэнк пожал плечами:

– Он только сказал, что это важно. Вот. – Он протянул мне листок с недовольной гримасой, желая поскорее избавиться от ответственности. – Вы бы лучше позвонили ему прямо сейчас.

Кабинет профессора Ларкина встретил меня не более дружелюбно, чем вестибюль. Ощущение пыльного запустения висело в воздухе, а несчастные гуппи плавали в аквариуме животами вверх. Бросив почту на письменный стол, я первым делом отправилась в ванную комнату и спустила телефонный номер Джеймса в унитаз вместе с дохлыми рыбками. Немного успокоившись, я вернулась обратно, включила все лампы и налила воды в чайник, готовясь провести долгий день в борьбе с отчаянием и попытках вернуть в свою жизнь некую упорядоченность.

Выходные я провела в поисках своих родителей во всех пансионах Корнуолла и наконец обнаружила их в кафе-кондитерской в Фалмуте. Мы вместе поехали вечером обратно в Котсуолдс и всю дорогу говорили о бабушке. После восемнадцати лет упорного молчания родителей словно прорвало, и они обрушили на меня воспоминания, не зная, на чем остановиться. Вместе мы выяснили, что нам известно, и сложили это с тем, что я узнала в Финляндии. В итоге стало ясно, что бабушка была подавлена горем и тяготами жизни, но на деле оказалась куда сильнее и куда разумнее, чем они думали.

Будучи разбита душевно и измучена физически, я с удовольствием спряталась бы на некоторое время в доме родителей, в обновленном мире воспоминаний. Но я не могла вечно прятаться. Мне необходимо было встретиться со студентами, успокоить коллег, и сделать это надо было как можно быстрее.

Когда утренним поездом я ехала в Оксфорд, то отлично знала, что меня ждет, и надеялась сразу же окунуться в привычную рутину. Однако, сидя в вагоне, на своем привычном месте у окна, я вдруг поняла, что все вокруг странным образом изменилось: краски стали темнее, воздух был неподвижным… Даже голоса людей звучали иначе, в другой тональности.

Перед тем как уехать из Финляндии, я несколько раз пыталась дозвониться до Ника по второму из номеров его быстрого набора… Но в ответ услышала, что номер заблокирован. И что бы я ни делала, в ответ всплывало лишь короткое сообщение на арабском. Я не поняла слов, но смысл был очевиден: абонент недоступен.

Я металась по Корнуоллу в поисках родителей и в то же время заглядывала в каждое интернет-кафе, какое только попадалось мне по дороге, надеясь найти номер прямой связи с офисом Фонда Акраб в Дубае. Наконец я нашла его и записала в блокнот, намереваясь позвонить туда из Оксфорда.

Теперь же, глядя на этот номер, собираясь с духом, чтобы снять трубку антикварного телефонного аппарата профессора Ларкина, я почувствовала знакомое уже отвращение при воспоминании о стычке с мистером аль-Акрабом. Но я не могла позволить себе и дальше откладывать звонок. Мои страхи за Ника были так сильны, что я не в силах была ни есть, ни спать, я чувствовала себя так, словно моя душа вступила в сражение с телом, называя его предателем за то, что оно сбежало в Оксфорд, вместо того чтобы метаться по улицам Дубая.

В трубке прозвучал всего один гудок, и сразу же секретарь переключил меня на какого-то француза, который, возможно сидя в каком-нибудь дальнем отделении по другую сторону Персидского залива, сообщил мне во всех подробностях, что Фонд Акраб и семья Акраб – это совершенно разные вещи.

– Мне просто нечего вам сказать, – повторил он несколько раз, явно следуя офисному протоколу, – но я могу связать вас с пресс-службой, если вы хотите узнать больше о нашем фонде.

Как только я повесила трубку, телефон снова зазвонил.

– Алло? – с надеждой произнесла я, мыслями еще оставаясь в Дубае.

– Морган! – Радость в голосе Джеймса была просто неприличной. – Послушай, мне так жаль! Действительно жаль! Ты меня ненавидишь, да? Я тебя понимаю. Но выслушай меня, пожалуйста… по старой дружбе. – Он наконец понизил голос. – У меня проблемы. Твои подружки-лесбиянки поставили меня в сложное положение. Мы можем поговорить? Ты меня слушаешь? – Поскольку я не ответила, Джеймс нервно рассмеялся. – Что ж, справедливо. А как насчет такого: деньги. Я знаю, тебе они не помешают. Назови свою цену. Тебе только нужно приехать ко мне в Женеву… – Он еще сильнее понизил голос. – Ты объяснила бы этим идиотам, что я не убивал Резника. Хорошо? Я в центральном полицейском участке… В наручниках, Морган!

Я повесила трубку.

Когда телефон снова зазвонил, я выдернула шнур из розетки.

Очевидно, амазонки абсолютно точно знали, что делать и с Джеймсом, и с мертвым телом Резника, и, честно говоря, у меня не было ни малейшего желания вмешиваться в их систему правосудия.

Мои обязанности преподавателя, как выяснилось, были переданы какому-то отличнику-старшекурснику, и всем, с кем я говорила, похоже, чрезвычайно не хотелось что-то менять в этой ситуации. Я поняла, что профессор Ванденбош, который уже давным-давно поставил перед собой цель уничтожить меня, лично подписывал все бумаги. Было даже высказано предположение, что из-за замены меня на другого преподавателя я теперь не вправе занимать квартиру профессора Ларкина и что мне было бы лучше, пожалуй, поискать себе новое жилье. Конечно, я все понимала. Я ведь наплевала на свои обязанности на целых три недели, но я была не в том настроении, чтобы отдавать с таким трудом завоеванное положение без борьбы.

Не помогало мне и то, что Катерина Кент до сих пор не вернулась из Финляндии. Я первым делом отправилась к ее квартире, но на мой упорный стук в дверь никто не ответил, а консьерж понятия не имел, когда она может вернуться.

– С профессором Кент всегда так, – сказал он мне с улыбкой заговорщика. – Думаю, она работает на МИ-5. Но мне никто не верит.

Днем во вторник я вернулась в колледж после очищающей тренировки в фехтовальном клубе – и обнаружила, что дверь моей квартиры приоткрыта. Первой моей мыслью было, что это, должно быть, уборщица, но я прислушалась – и не услышала ни шума пылесоса, ни громыхания мусорной корзины… Внутри было тихо, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок.

Как можно тише открыв свою спортивную сумку, я достала рапиру. Конечно, она была предназначена лишь для спортивных занятий и имела гибкий клинок и тупое острие, но все равно это было лучше, чем ничего. В хорошей руке даже спортивное оружие может оказаться смертельным.

Глубоко вздохнув, я толкнула дверь – и нос к носу столкнулась с Ребеккой.

– Боже! – взвизгнула она, при виде меня хватаясь за сердце. – Ты что, убить меня собралась?

Я бросила рапиру, и мы крепко обнялись.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я мгновение спустя. – Я разве не говорила тебе, чтобы ты плыла прочь с мистером Телемакосом?

Ребекка отступила назад и смахнула с глаз слезы.

– Если тебе нужны такие друзья, подай объявление в газету. Ты нуждаешься в помощи, вот я и приехала. Я получила курьерской почтой конверт с ключами и подумала, что они могут мне пригодиться.

Мы сравнили записки, сидя в кафе «Гранд». Ни Ребекка, ни я не были особыми любителями виски, но мы обе почувствовали необходимость пропустить по стаканчику. Устроившись на высоких стульях за барной стойкой, мы принялись разбираться в той путанице людей и событий, что развела нас в разные стороны, а теперь снова свела вместе. И само собой, Джеймс Моузлейн заметно выпирал из всей этой пестроты друзей и врагов.

– Я все равно не могу в это поверить, – сказала Ребекка. – Подумать только, мы преклонялись перед такой гнидой! Как ты думаешь, что они там с ним сделают? Позволят ему сгнить в тюрьме? Или отсекут голову мечом? В Швейцарии же с преступниками принято обходиться именно так?

Я пожала плечами и покрутила в ладони стаканчик со спиртным:

– Понятия не имею, как они могут повесить на него смерть Резника, но знаешь что? Он это заслужил. И если я еще когда-нибудь его увижу, он сможет получить обратно свой мяч для гольфа.

Когда мы наконец отправились домой, рука об руку, Ребекка уже знала все, что только можно было знать о моих мытарствах в Германии и Финляндии. И хотя Ребекка постоянно приправляла мой жалостный рассказ восклицаниями вроде: «Я уверена, с ним все будет в порядке!» или «Ну конечно, он тебя любит!» – я слишком хорошо ее знала, чтобы понять: подруга разделяет мои страхи и боится, что я больше никогда не увижу Ника.